гатую историю имеют эти места. Гранада, Кордова, Севилья… Незабываемо! Арабское наследие, еврейское наследие… я даже подумываю, не начать ли мне в свободное время копаться в истории… попробовать инвентаризировать все это богатство…
Его монолог прервал звонок в дверь.
Приехал Дрочила Роберт. Семья была в сборе.
Братья лежали на своих кроватях в двенадцатиметровой квадратной комнате. Темно-зеленые обои с вертикальными, тоже зелеными, но чуть посветлее, полосками. Комод с тремя ящиками, на тумбочках — одинаковые настольные лампы на деревянных ножках с выжженной затейливой надписью «Смёген». На двери встроенного шкафа — большой календарь 1988 года, посвященный местной футбольной команде «Рейнер». Зеленые футболки, зеленые трусы.
Кристофер уставился в белый потолок. Он думал о Линде Гранберг. Хенрик тыкал в клавиатуру мобильника — сочинял эсэмэску. В темноте за окном шел тихий, мелкий дождь, его шуршание напоминало сигналы из дальнего космоса.
— Кому пишешь? — спросил Кристофер.
— Приятелю.
— Понятно.
Кристофер закрыл глаза. Линда упрямо не выходила из головы, и это не давало ему покоя. Хорошо бы и в самом деле перепрыгнуть через несколько дней.
Собственно, через два. Осталось перепрыгнуть через два дня. Если бы сейчас был вечер среды, а не понедельника, он бы уже был в Сундсвале. Лежал бы на своей постели, а не на этой видавшей виды койке. И Линда была бы поближе… куда как поближе, всего-то несколько сот метров до их дома на Стокрусвеген. Можно позвонить и назначить встречу. А почему бы и нет? Сказать, что приготовил ей рождественский подарок.
Черт подери, почему он раньше об этом не подумал? Позвонить Линде, попросить подойти к киоску Биргера, подарить ей что-нибудь такое, что ее потрясет, съесть по гамбургеру, прогуляться, выкурить сигарету. Поговорить о том о сем, а потом целоваться… так и сделаю, не будь я Кристофер Грундт. No doubt.[23]
Мысленно обругал себя за глупость — как он мог потерять мобильник? Интересно, подарят ли ему новый на Рождество? Можно попробовать попросить телефон у Хенрика и послать Линде эсэмэску.
— Могу я одолжить твой телефон?
— Что?
— Могу я одолжить твой мобильник?
— Ты же знаешь, что нет.
— Почему?
— И это ты знаешь.
— Спасибо. Зачем человеку враги, если у него есть старший брат?
Ответа не последовало.
— Я сказал: если у человека есть брат, зачем ему враги?
— Я слышал. Но ты сказал наоборот.
— Как это?
— Ты сказал: зачем человеку брат, если у него есть враги?
— Я так не говорил.
— Сказал.
— Нет.
Молчание.
— Нет!
Молчание.
— Нет!!!
— Кристофер, ты иногда доводишь меня до бешенства. Ты не мог бы заткнуться и дать мне дописать?
— А кому ты пишешь?
Молчание.
— Кому ты пишешь? Девушке? Как ее там… Йенни?
— Представь себе — да. Почему бы и тебе не завести девушку, Кристофер? По крайней мере, было бы чем заняться.
— Спасибо за совет. Подумаю. А она ничего?
— Кто?
— Йенни. Как она — ничего?
— Никакого желания обсуждать этот вопрос.
— Спасибо, обрадовал. Единственный брат поступил в университет и зазнался так, что даже и говорить не хочет.
— Кончай, Кристофер. Дай мне наконец дописать. Помолчи хоть секунду, сделай милость!
— А ты что, не можешь писать и разговаривать одновременно? Я могу.
— Это потому, что ты еще ничего умного не писал.
— Еще раз спасибо. С такими врагами не нужен никакой брат.
— Вот, опять!
— Что опять?
— Ты перевернул фразу.
— Ничего я не переворачивал.
Молчание.
— Не переворачивал!
Молчание.
Ничего безобразнее этих обоев в жизни не видел, подумал Кристофер Грундт. Да и вся комната не лучше. Даже я, наверное, смотрюсь красавцем на фоне этих стен.
Может, разбежаться и влепиться башкой в одну из них? Два дня без сознания — и я в Сундсвале.
Карл-Эрик Германссон никогда не злоупотреблял спиртными напитками, но поскольку он угощал всех выпендрежным виски Якоба Вильниуса, не мог не предложить стаканчик и Роберту, когда тот появился в двадцать минут восьмого. Не хотелось бы, но надо держать фасон. Он начал говорить о дожде — дождь и в самом деле начался, ледяной дождь, каждую минуту готовый перейти в снег, всю осень шли дожди… говорил, говорил, но когда обменялся рукопожатием с единственным сыном, почувствовал нечто вроде зубной боли. Всех можно обмануть, подумал он. Себя не обманешь.
Пришлось налить и остальным — к этому времени гости успели опустошить свои стаканы. И никто не отказался. Исключение составили Розмари (она в десятый раз повторила, что никогда не понимала вкуса в королевском напитке) и Кельвин — теперь он улегся под столом и внимательно изучал рисунок на ковре.
И вполне возможно, что именно вступительная доза божественного односолодового виски сделала этот вечер таким, каким он стал.
А может, и не в этом дело. Может, все дело было в туманном психологическом подтексте, в комбинации осознанных и неосознанных факторов, которые никто из присутствующих не мог ни понять, ни тем более проанализировать.
А скорее всего, — и то и другое. И виски, и психология.
Глава 7
— В последнее время я часто об этом думаю, — сказал Якоб Вильниус. — Почему люди не покидают эту страну при первой возможности? Зачем просыпаться февральским утром в Траносе, когда можно с таким же успехом делать это в Севилье? Я прекрасно понимаю ваше решение.
— Для такого решения требуется определенный кругозор, — сказал Карл-Эрик, давая понять, что и он немало передумал по этому вопросу. — А кругозор есть далеко не у всех. Да этого и желать нельзя.
— Когда вы едете? — спросил Лейф Грундт.
— Дом освобождается первого марта, в худшем случае пятнадцатого. Вещи, те, что не возьмем с собой, сдадим здесь на склад. Пока ведь речь еще не идет о наследстве.
— О боже! — Кристина вяло повела рукой. — Мы даже не думали…
— В Испании хорошо, — сказал Лейф. — Сорок миллионов испанцев не могут ошибаться все разом.
— Вообще-то сорок два, — поправил Карл-Эрик. — На первое января две тысячи пятого года. Но у них тоже демографический перекос вроде нашего. Население стремительно стареет.
— И с вашим приездом дело не улучшится, — заметила Кристина. — Только поспособствуете перекосу. Дальнейшему.
— Что ты хочешь сказать? — спросил Карл-Эрик и посмотрел в пустой стакан.
— В излишней доброте тебя не упрекнешь. — Эбба свирепо взглянула на младшую сестру и подняла вилку. — Но… насколько мне известно, вы же никогда не собирались никуда уезжать, папа? Надеюсь, это никак не связано… с осенними событиями.
— Разумеется, нет! — воскликнула Розмари, словно ожидала этот вопрос. — Не понимаю, о чем ты. Неужели никто не хочет еще кусочек пирога? Второй почти и не начали.
— А я как раз и собрался на кухню, — улыбнулся Лейф.
— А я бы с удовольствием выпил еще пива, — сказал Роберт и тяжело поднялся с кресла. — Но пирог вряд ли — наелся. Извини, мама.
— Нечего извиняться. Не хочешь — значит не хочешь, — грустно сказала Розмари.
— Блябу! — неожиданно завопил Кельвин из-под стола.
— У нас, само собой, нет намерений присоединяться к какой-нибудь дебильной шведской колонии. — Карл-Эрик поставил стакан и украдкой посмотрел на жену. — И не забудьте: стоит чуть-чуть, совсем чуть-чуть поскрести землю Андалузии, и мы находим культурное наследство, равного которому нет во всей Европе. Да что там в Европе — во всем мире! Там не было мрака Средневековья. Повсюду мы находим следы замечательного сосуществования мавританской и еврейской культур, уникального не только географически, но и, смею заверить, уникального исторически! Сидеть в Альбецине и любоваться Альгамброй, а тут еще кто-то играет на классической гитаре под платаном… Да, — он довольно хохотнул, — должен признать: Якоб прав. Это нечто совсем иное, чем вторник в Траносе.
— Б-р-р… — поморщился Якоб Вильниус.
— Якоб терпеть не может не только Транос. Вообще всю шведскую провинцию… — Кристина усмехнулась. — Транос просто попался ему на язык.
— Надеюсь, пирог не пересолен, — озабоченно произнесла Розмари Вундерлих Германссон.
— Пирог изумительный, мамочка, — сказала Эбба Германссон Грундт.
— А дом удалось продать? — спросил практичный Лейф. — В наше время это не так легко.
— Лейф! — строго посмотрела на него Эбба.
— Еще не совсем… — Розмари озабоченно обвела взглядом гостей. — Так как с солью? Теперь столько сортов соли, не угадаешь.
— В среду подписываем контракт. — Карл-Эрик тяжело положил руку на стол.
— Неужели никто не хочет добавки мороженого? У нас его несколько тонн. Дети, как вы насчет мороженого?
Розмари озабоченно посмотрела на внуков. Кристофер и Хенрик синхронно покачали головами.
— Они постепенно становятся мужчинами, — заметил Якоб. — Приходит момент, когда перестаешь интересоваться малиновыми тянучками и «бугги».
— Что это за «бугги»? — машинально спросил Кристофер.
— Сорт жвачки, — со знанием дела разъяснил Лейф Грундт. — До сих пор числится в ассортименте, хотя никто не покупает. Вы не забыли песенку «Четыре „бугги“ и кока-кола»? Была хитом в свое время…
— Holy cow… — буркнула Кристина.
— Кока-колу знаю, — сообщил Кристофер.
Слово взял Карл-Эрик:
— Не знаю, заметили ли вы, но, когда дело касается вторичного культурного наследия, всегда речь идет о смене парадигмы.
У Кристофера отвалилась челюсть.
— Молодежь вряд ли сегодня знает, кто такие были Хассе и Таге, никогда не слышали о Йосте Кнутссоне или Монике Сеттерлунд.[24] Нет, мои-то ученики, разумеется, знают, но ведь они составляют исчезающе малый процент… Пожалуйста, попробуйте малагу, мы все равно через три месяца пополним наши запасы.