— А Джейн?
— А Джейн вышла замуж за этого Гермунда. Родила двоих детей. Потом они переехали в Кальмар. Я-то думала, у них все хорошо… а когда через пару лет приехала повидать, поняла, что ошиблась. Ни у нее, ни у Гермунда не было настоящей работы… он, естественно, в прошлом алкоголик, но вроде бы завязал и прибился к какой-то секте. И ее туда привлек. Они были какие-то странные… Я у них и была-то всего один раз: через полгода узнала, что у них все рухнуло, что Джейн хотела убить и мужа и детей — приревновала, что ли, к кому-то… Кончилось все тем, что ее присудили к принудительному психиатрическому лечению, лишили прав на детей, и все такое…
— А кто остался с детьми? Муж?
— Муж… Посчитали, что он в состоянии справиться с воспитанием. Это он-то! Не знаю… потом была еще куча неприятностей, хотя, думаю, все же не из-за него, а из-за Джейн.
— А до вас доходили какие-то сведения? — спросила Эва.
— Нет… почти ничего. Я все узнавала от матери… источник не особенно надежный. Слышала, что Гермунд с детьми уехал за границу… да, это было года два назад. Джейн, по-моему, так и не удалось узнать, где они осели. Она все время переезжала из одной больницы в другую. Но с год назад ей якобы стало лучше. Нет, она, конечно, оставалась на больничном, но жила дома — посчитали, что… как это они называют — ремиссия?.. да, посчитали, что ремиссия достаточно стойкая. Я ничего этого не знала…
Линда закрыла руками лицо, словно бы это она была виновата в том, что случилось, словно бы именно ее, а не чья-то, преступная халатность привела к катастрофе.
— Когда вы виделись последний раз?
— Больше года… после этого только по телефону говорили. Один раз. По-моему, в марте…
— О чем?
— Она хотела занять деньги. Я отказала, и она повесила трубку.
— Когда вы узнали о ее смерти?
— В тот же день. Мне позвонили из больницы в Осло. Наверное, нашли у нее мой номер.
— Двадцать пятого июля?
— Да. Мы только что вернулись из отпуска. Две недели в Германии. На родине мужа.
— Расскажите, что было потом.
— А что рассказывать? Все хлопоты оказались на мне. Поехала в Осло — идентификация, протоколы… Потом позвонила в «Фонус»,[55] обо всем договорилась — похороны, свидетельство о смерти и все такое… К матери и брату за помощью не обращалась. Но на похороны они все-таки приехали. Трое скорбящих, два тюремных надзирателя и один санитар… грустное зрелище.
— Когда были похороны?
— Четвертого августа.
— Здесь, в Чимлинге?
— Конечно. Она же здесь жила в последнее время.
— А потом?
— Квартира… договорилась с домовладельцем, что, если я освобожу квартиру до пятнадцатого августа, он возьмет плату только за полмесяца. Вот я и приехала сделать уборку и все такое… в понедельник…
Эва Бакман заглянула в блокнот.
— Фабриксгатан, двадцать шесть. Это правильный адрес?
— Правильный. Я взяла три дня, у нее ведь совсем мало было вещей. Но все равно… вещей, может, и мало, а возни много. Мне ничего не хотелось брать… договорилась с фирмой, они приехали и все забрали. Что куда… кое-что на благотворительные склады, а в основном прямо на свалку. Да, конечно, сестра… но, скажу честно, я бы не смогла сидеть и часами копаться в ее невеселой жизни. И у нее не было ничего, что люди обычно сохраняют как память. Даже фотоальбома ни одного. Ни одной фотографии.
— А ее дети? Бывший муж?
— Я говорила с полицией и социальной службой. Решили, что лучше оставить их в покое. Зачем снова пугать детей призраком бывших ужасов? Может быть, звучит немного цинично, но мы так решили.
— А сколько лет детям? — спросила Эва.
— Десять и восемь.
— Не знаю… мне кажется, вы поступили разумно, — сказал Гуннар Барбаротти. — Значит, вы приступили к уборке квартиры, и…
Линда Эрикссон неожиданно зажмурилась и со свистом втянула сквозь зубы воздух, словно собираясь с духом. Худенькие плечики под зеленой хлопчатобумажной блузкой поднялись и опустились. Гуннар Барбаротти опять восхитился ее мужеством и жизненной силой. Жизнь ее начиналась в сплошном кошмаре, но она выстояла. Он обменялся взглядом с Эвой Бакман и понял, что Эва думает о том же.
— Да… Я начала с комнат, кухню оставила на потом. А сегодня утром… сегодня утром я решила разморозить морозильник, открыла… и… и увидела эти… пальцы…
Ее передернуло. Гуннар испугался, что ее может вырвать прямо на стол, но она овладела собой. Отчаянно потрясла головой, будто хотела отбросить жуткое видение, и отпила воды. Эва Бакман ласково положила ладонь ей на руку:
— Спасибо… Извините, я все еще немного… в шоке, что ли… это так страшно… И когда я поняла, что лежит в этом пакете…
Гуннар Барбаротти молча ожидал продолжения. Он даже знаком показал Эве — не говори ни слова.
— Это была рука. Отрубленная у локтя. Пакет из «ICA», знаете, такой белый с красным… я сидела минут десять, наверное. Не могла прийти в себя. Я ведь выгружала все не глядя, хотела сразу бросить в мусоропровод, и если бы эти пальцы не торчали, я бы ничего и не заметила… А потом открыла еще один пакет. Сначала не поняла, что это… кусок таза.
Она замолчала.
— Мужского? — тихо спросила Эва Бакман.
— Да… мужского.
Инспектора Барбаротти отвлекло громкое хлопанье крыльев за окном. Большая сорока уселась на откосе окна и, склонив голову набок, с любопытством заглядывала в кабинет. Сидеть на наклонном откосе ей, очевидно, было неудобно.
Что это ты тут уселась? — подумал Гуннар. Сатана тебя, что ли, послал шпионить?
Никаких сомнений в существовании дьявола инспектор Барбаротти никогда не испытывал. Бог — другое дело. Бог то ли есть, то ли нет. Посмотрим.
Эва Бакман прокашлялась.
— И что вы делали дальше? Я понимаю, насколько вы были шокированы…
— Шокирована… мягко сказано, — тихо произнесла Линда Эрикссон. — Я еле добежала до туалета — меня рвало минут десять, наверное. Не меньше. Потом как-то взяла себя в руки и позвонила в полицию. Да… и пока ждала, открыла еще один пакет. Не знаю, зачем я это сделала… все казалось настолько невероятным, что я хотела еще раз убедиться… Там была голова. Меня опять вырвало. Больше я ничего не трогала. Сидела и ждала полицию.
Гуннар Барбаротти выпрямился:
— И вы оставались в квартире, пока полицейские забирали пакеты?
— Да… я сидела в комнате. С какой-то девушкой из полиции.
— И вам сказали, что речь идет о двух расчлененных трупах?
— Да.
— Два трупа, которые ваша сестра по каким-то соображениям хранила в морозильнике?
— Да.
— У вас есть какие-то догадки? Почему она так поступила?
— Нет. Конечно нет.
— Вы догадываетесь, чьи это трупы?
— Нет.
— Вам предъявляли их для опознания?
— Да. Они спросили… не могу ли я… я сказала, что попытаюсь… да, я видела головы.
— И?
— Нет, я не знаю ни того, ни другого. Они не в особенно хорошем состоянии, но видно, что двое мужчин.
— Понимаю… — Гуннар посмотрел на сороку.
Та, очевидно собрав всю необходимую информацию, снялась с откоса и улетела. Инспектор Барбаротти ее прекрасно понимал — он тоже считал, что наслушался вдоволь, и искренне пожалел, что не умеет летать.
Эва опять взяла Линду Эрикссон за руку:
— А ваша сестра… раньше у нее были какие-то проявления… она допускала возможность решения своих проблем с помощью насилия?
— Не знаю, что и ответить… Я же вам рассказывала — один раз она пыталась убить мужа и детей. Но надо же понимать…
— Да?
— Надо же понимать, что Джейн была психически серьезно больна, — сказала Линда Эрикссон дрогнувшим голосом. — Ее нельзя было выпускать… и ради других, и ради нее самой. Но вы же знаете, как в нашей стране решаются эти вопросы. Сумасшедший? — иди гуляй. Они, конечно, могут нанести какой-то вред, но долго не проживут. Для общества дешевле, и все такое… В перспективе…
Гуннар Барбаротти в принципе разделял ее горькую иронию. Он знал, что и Эва придерживается того же мнения, но предпочел не комментировать.
— Как есть, так есть, — сказал он. — Конечно, надо что-то менять… я имею в виду вообще здравоохранение… Но для нас сейчас важнее разобраться, что произошло. Боюсь, этот наш разговор не последний. Как мы можем вас найти?
И вдруг Линда Эрикссон расплакалась. Первый раз за все время. Эва протянула ей салфетку. Линда довольно быстро взяла себя в руки, вытерла глаза и тихо сказала:
— Я бы хотела уехать к семье в Гётеборг. Если можно…
Барбаротти переглянулся с Бакман и получил молчаливое согласие.
— Конечно, конечно, — сказал он. — У нас же есть ваш адрес и телефон. Может быть, позвоним вам завтра. Как вы будете добираться до Гётеборга?
— Муж заедет за мной на машине. Здесь же час езды… два, если считать туда и обратно.
Гуннар Барбаротти кивнул.
— Если хотите, у нас есть комната отдыха, — обратилась к Линде Эва Бакман. — Можете полежать, пока ждете мужа.
— Спасибо, — поблагодарила Линда и в сопровождении Эвы вышла из комнаты.
Бедняжка, подумал Барбаротти. И… и если бы она начала с кухни, ей не пришлось бы вылизывать всю квартиру.
— И что скажешь? — спросила Эва, плюхаясь в кресло для посетителей.
— А ты что скажешь?
— Гротеск какой-то. Совершенный, законченный, безобразный гротеск.
— Ты думаешь, она рубила их в кухне?
— В ванной комнате, Вильгельмссон говорит, есть отчетливые следы.
— Прямо в самой ванне?
— На кафеле. Сестра все оттерла… а скорее всего, Джейн сделала это еще до нее. Но кровь есть кровь…
— И как давно?
— Пока он не может сказать точно. Но, судя по всему, давно.
— И одного из них мы знаем?
— Ты же сам видел.
Гуннар Барбаротти кивнул. Конечно, состояние не самое лучшее, но двух мнений быть не могло. Одна из голов принадлежала Роберту Германссону, исчезнувшему 20 декабря прошлого года. Почти восемь месяцев назад.