Ровно таким же образом дела обстояли и в Полинезии, где власть вождей зиждилась на вере в их сверхъестественные способности и связь с духами предков. Были и табу, буквально пронизывающие личность вождя и выстраивающие между ним и простыми соплеменниками незримую, но прочную стену, пересечение которой означало смерть. В Новой Зеландии народ маори считал своих вождей живыми воплощениями богов, атуа. Так, преподобный Ричард Тейлор, работавший в миссии в Новой Зеландии более тридцати лет, рассказывает, что, обращаясь к людям, вождь маори «заговаривал неестественно, будто бы особым языком. Держался на расстоянии от подчиненных, ел отдельно. Вождь был священной фигурой, собеседником богов, ибо считался богом сам. Он распоряжался тапу, и именно поэтому мог управлять людьми и их благами. Для получения этого звания не гнушались ничем. Значимость человека связывалась с его размерами, и у сыновей вождя было по несколько кормилиц. Так, женщины обделяли собственных детей, чтобы по сравнению с ними отпрыски вождя смотрелись более здоровыми и крепкими. Но относилось это не только к телу. Вождь считался атуа, но были боги могущественные и боги немощные, и всякий, естественно, стремился принадлежать к первым. В соответствии с этим стремились слить чужих духов со своими собственными. Убив вождя, воин немедленно выкалывал ему глаза и проглатывал их: предполагалось, что в этом органе обитает божество, атуа тонга. Таким образом, он не только убивал тело, но и овладевал душой своего врага, и, следовательно, чем больше вождей он убивал, тем прочнее утверждалась его божественность… Иной замечательной приметой вождя было ораторское искусство. Хорошего оратора сравнивали с коримако, самой сладкой певчей птицей Новой Зеландии; и юного вождя кормили мясом этой птицы, чтобы он лучше усвоил ее качества, а красноречивого оратора называли коримако» [132]. Другой же автор пишет, что к словам вождей маори «относились с особым почтением, ибо через человека, как считалось, держало речь божество. Внешнего великолепия не было, но сама личность считалась священной… Многие из них считали себя боговдохновенными: так, великий вождь и жрец таупо по имени Те-Хеу-Хеу незадолго до своей смерти во время обвала в горах сказал европейскому миссионеру: ‘‘Не думайте, что я человек, что происхождение мое от земли. Я пришел с небес; мои предки все там; они боги, и к ним я вернусь’’» [133]. Сама личность вождя маори была настолько священной, что его нельзя было касаться, даже ради спасения его жизни. Один вождь задыхался, поперхнувшись рыбьей костью, и все же его соплеменники, рыдая по нему, не осмелились не только его коснуться, но даже подойти, ибо это стоило бы им жизни. На помощь пришел оказавшийся рядом миссионер: он спас жизнь вождю, вытащив кость. Как только последний обрел дар речи, а произошло это не ранее чем через полчаса, то первым делом потребовал, чтобы хирургические инструменты, с помощью которых кость была извлечена, были отданы ему как возмездие за урон, нанесенный в результате кровопускания и прикосновения к его священной голове[134].
Не одна лишь личность вождя маори, но и все, что с ней соприкасалось, считалось священным и, по мнению маори, губительным для всякого святотатца, кто осмеливался соваться не в свое дело. Известны случаи, когда маори умирали от страха, узнав, что невольно съели остатки ужина вождя или взяли в руки что-то ему принадлежавшее. Так, одной женщине, отведавшей из корзины спелых персиков, сказали, что они привезены из запретного места. Тут же корзина выпала из ее рук, и она в ужасе воскликнула, что оскверненная ею атуа, божественная сущность вождя, не промедлит с наказанием. Это случилось вечером, а на следующий день в двенадцать часов дня она была найдена мертвой [135]. Схожим образом для нескольких мужчин смертельно опасным оказалось найденное ими огниво: они прикурили от него свои трубки, но затем, узнав, кому оно принадлежит, от ужаса буквально окаменели [136]. Оттого особенно чуткие вожди выбрасывали свою одежду или, скажем, циновку для отдыха в таких местах, где их соплеменникам будет трудно их обнаружить. По той же причине они никогда не раздували огня ртом, ибо священное дыхание их передавало святость огню, а огонь мог передать ее мясу, которое на нем готовилось и, будучи съеденным, погубило бы едока [137]. Стало быть, божественная сущность, огораживающая вождя маори, была сродни всепожирающему пламени, поглощавшему все, к чему прикасалось. Не приходится изумляться, что таким людям беспрекословно повиновались.
В остальной Полинезии дела обстояли ровно так же. Например, туземцы тонга подобным же образом верили, что, если кто поест из своих рук после прикосновения к священной особе вождя, тот тут же распухнет и умрет; святость вождя, подобно сильному яду, заражала руки подчиненного и, попадая через них в пищу, оказывалась губительной для едока, если только он не обеззараживал себя, коснувшись ног вождя особым образом [138]. При вступлении в должность правителя Таити опоясывали священным поясом из красных перьев, который не только возводил его на высшую земную ступень, но и причислял к богам [139]. Отныне «все, что пусть в самой малой степени связано с царем или царицею – одежда, которую они носили; дома, в которых они жили; каноэ, на которых они плавали; люди, которые их носили во время прогулок, – становилось священными, и даже звуки в языке, составляющие их имена, теряли всегдашнее свое значение… Священной становилась земля, по которой они пусть даже случайно ступали, а владельцы жилища, в котором они находили приют, должны были навсегда покинуть его. Место это с той поры становилось прибежищем единственно священных персон. Никому не разрешалось прикасаться к телу короля или королевы, а каждый, кто оказывался выше них или проводил рукой над их головами, карался за святотатство смертью. Именно ввиду этой допускаемой святости они не могли входить ни в какие жилища, кроме разве тех, что были нарочно предназначены для них и запрещены для всех остальных; они также не могли ступать по земле ни в одной части острова, кроме доставшихся им по наследству участков» [140].
Подобным образом представители народа казембе в Анголе считали своего правителя настолько священным, что никто не мог прикоснуться к нему, не погибнув от магической силы, исходящей от его священной персоны; однако всякий, кто случайно или по необходимости вступал в личные сношения с его величеством, мог смерти избежать, прикоснувшись к его рукам особенным образом [141]. Схожие верования распространены в Малайзии, где представление о правителе как о Божественном человеке, согласно сведениям, едва ли не крепче, чем в любой иной части света. «Не только личность правителя почитается священной, но полагают, что святость его тела передается и всем ритуальным предметам, а также убивает тех, кто нарушает табу. Тем самым твердо верят, что всякий, кто совершит какой-либо проступок в отношении правителя, кто коснется его (даже на мгновение) или подделает (даже с разрешения правителя) ритуальные предметы, или кто ненадлежащим образом распорядится монаршей символикой, окажется кена даулат, то есть пораженным насмерть квази-электрическим разрядом той Божественной силы, которая, как полагают малайцы, обитает в личности короля и которая зовется даулат, или Монаршая святость» [142]. Паче того, малайцы твердо верят, что король обладает личным влиянием на отправления природы, такие как рост урожая и плодоношение фруктовых деревьев [143]. Некоторые из горных даяков Саравака приносили посевной рис радже Бруку, чтобы он его оплодотворил; и однажды, когда посевы риса в одном племени были скудными, вождь заметил, что иначе и быть не может, поскольку раджа еще к ним не приезжал [144]. Так и в Африке обычно считается, что правители наделены магической силой, благодаря которой идет дождь и растут урожаи: засуха и голод объясняются слабостью или дурной волей правителя, и тогда его наказывают, свергают или предают смерти [145]. Приведем два или три примера из множества. Вот что рассказывает один писатель XVIII века о государстве Лоанго в Западной Африке: «Правление у этого народа решительно деспотическое. Они говорят, что их жизнь и имущество принадлежат царю; что он может распоряжаться ими, как ему заблагорассудится, без всякого разбирательства и без возможности жаловаться. В его присутствии они выказывают знаки уважения и даже поклонения. Люди низших классов убеждены, что власть царя не ограничивается землей и что у него довольно полномочий, чтобы заставить дождь падать с небес; оттого они не перестают во время долгой и опасной засухи увещевать его, что, если он не позаботится о поливе земель, они умрут от голода и не смогут делать ему привычных подношений. Царь, стремясь удовлетворить народ, но не ставя себя под удар перед небесами, поручает это дело одному из своих служителей, которому отдает приказ без промедления вызвать на равнины столько дождя, сколько требуется для их удобрения. И вот служитель, увидев тучу, которая, по его предположению, должна пролиться дождем, появляется на людях, как бы исполняя приказ правителя. Женщины и дети бегают вокруг него, крича изо всех сил: ‘‘Дай нам дождя, дай нам дождя’’, и он обещает им его»