– А я проиграл?
– А ты сам как чувствуешь?
– Я чувствую, что все время выигрываю.
– Тебя голым выброси на Северном полюсе, – зло сказала Нюрка, – ты не замерзнешь. Ты скоро вернешься в собольих шубах, с упряжкой собак и с дрессированными белыми медведями. – В голосе ее не слышалось одобрения. – Но я тебе так скажу: ты проиграл, проиграл, не обольщайся. Это, конечно, не главный твой проигрыш, будут другие. Вот почему тебе важно именно сейчас понять, почему ты проиграл.
– Пошла ты к черту, – сказал я, убирая гитару в шкаф.
– Разве ты не сыграешь что-нибудь еще?
– Я не умею.
– А мне показалось, что у тебя получается.
– Это тебе показалось, – отрезал я. – А проигрышей не бывает.
– Ну да, не скажи, – усмехнулась Нюрка, устраиваясь в кресло напротив и складывая руки на своих круглых коленях. Испорченная, но такая притягательная улыбка осветила ее лицо. – Существуют столы, на которых стоит все, чего человеку хочется, и существует столы, на которых нет ничего, кроме дешевой водки. Ты что, не видишь разницы? Ты что, не боишься пить эту водку? Она может оказаться паленой.
– Она винаповская.
– Нашел кому верить!
Я не знал, как отнестись к Нюркиному появлению.
Что-то во мне, несомненно, дрогнуло, но одновременно Нюрка меня злила. Я больше не хотел ей доверяться.
– Так ты хочешь знать, почему проиграл?
Я нехотя усмехнулся.
О чем она спрашивает?
Алкаш Иваныч-младший, несвоевременный отъезд, плохой контроль, рухнувшая карьера Иваныча-старшего, наконец, финансовый кризис, поразивший страну. Все на поверхности, о чем речь?
Я взглянул на часы, на них было одиннадцать.
Я сгонял бы в магазин за коньяком, водой и закуской, вполне можно успеть, но, как это ни смешно, у меня не было денег. Да и не хотел я есть. А Нюрка… Я ее не ждал… Да она и не выглядела дистрофиком…
– Не придумывай, – резко сказала Нюрка, будто читала мои мысли. – Никаких финансовых кризисов, никаких зависимостей. Ничто тебе не грозило, ты умеешь увертываться. Ты проиграл потому, что решил, что я в твоей жизни главное. А так не бывает. Если ты занят серьезным делом, женщина не должна занимать главного места. Взгляни на Трубникова. Почему Трубников всегда цветет? Да потому, что при всей своей плотоядности, он никогда не впутывает женщин в бизнес, не преувеличивает их значения. Женщин у Трубникова много, он жить не может без женщин, но они вынесены у него за скобки. А ты почему-то решил, что я важнее всего на свете, и ради этого бросил все.
– Бросил? – удивился я. – Разве не ты советовала мне улететь?
– Да, я советовала, но у тебя на плечах должна быть своя голова. Ты прекрасно знаешь, что влиять на события можно только находясь только в центре событий. А тебе хотелось сидеть у моих ног. Вот ты теперь и сидишь в пустой квартире перед бутылкой паленой водки.
– Зачем ты пришла?
– Чтобы убедиться в своей правоте.
– Проваливай, – сказал я. – Ты убедилась.
Она покачала головой. Она, похоже, действительно читала мои мысли. «Уж теперь-то не уйду, – засмеялась она. – У тебя правильная реакция. Я вижу, ты не сломался, значит, пора начинать новое дело».
– Хочешь свести меня с очередным любовником?
– А почему нет?
Она посмотрела на меня странно. Ее взгляд волновал меня.
– Где у тебя телефон? – негромко спросила она. – Надеюсь, телефон у тебя не отключили? Я закажу новогодний ужин, ты не возражаешь?
И добавила:
– До утра я свободна.
Она не уточнила, почему свободна до утра. Но я и не собирался ничего уточнять. Мысль о том, что она действительно собирается помогать мне, приводила меня в бешенство. Я прижал ее к себе. «Это страшно нехорошо, то, что мы будем сейчас делать…» – «А мы повторим, – шепнула она. – Может, тогда у нас получится лучше…»
Когда я проснулся, Нюрки не было.
В первый момент я решил, что Нюрка мне приснилось, но на столе стояли бутылки, валялся недорезанный ананас, мандарины, яблоки, конфеты, какое-то остывшее мясо. А на тумбочке лежала визитка.
На визитку я даже не посмотрел.
Будем считать, что все приснилось.
Странное это дело – проснуться в пустой квартире, слышать запах мандаринов, даже запах женского тела еще не выветрился из постели, и знать, что в окно вливается свет уже другого, совсем нового года, совсем не того, в котором ты жил вчера. Задумчиво разглядывая морозный узор на стекле, я подумал: жратвы и выпивки достаточно на троих, почему Нюрка заказала столько? И потянулся к бутылке. Но пить в одиночестве не хотелось. Зачем пить одному, когда можно выпить с профессионалом?
Я набрал номер, но Юха не ответил.
Да и нечего звонить, решил я, надо поднять Юху стуком в дверь. Бутылка хорошего коньяка поднимет на ноги адмиральского отпрыска. Адмиральский час, скажу я ему, а потом выдам припасенный анекдот. Пару дней назад этот анекдот выдал по телефону Трубников. И сам ржал как лошадь. Заходят, значит, двое новых русских в бар, заказывают два по сто и наперсток водки. Бармен удивляется, но выставляет на стойку и два по сто и наперсток. Тогда один из новых русских вынимает из нагрудного кармашка третьего нового русского, совсем как настоящего, только крошечного – в дорогом малиновом костюмчике, в крошечной, но литого золота голде, с крошечным мобильником, все путём, все как надо. «Ну, давай, братан, колись, как ты в Африке ихнего шамана куда-то послал?»
Юху такой анекдот разбудит.
О Нюрке я не думал. Меньше всего мне хотелось думать о ней.
Новый год, сказал я себе. Поеду к Юхе. Пусть расскажет про адмиралов и про маршала Покрышкина. Какой смысл сидеть в пустой квартире? Нюрка права, я и с Северного полюса вернусь в соболях.
Все-таки появление Нюрки меня поразило.
Оказывается, она росла в соседнем дворе и с детства знала меня и Шурку. Наверное, знала и Юху, но про него мы не вспомнили. Кстати, это Нюрка однажды разбила Шурке голову кирпичом. Случайно, понятно. Была она просто пигалицей с соседнего двора, никто не обращал на нее внимания, а она помнила всех. Годы прошли, а она помнила.
Все равно я ничего не мог простить Нюрке.
Не потому, конечно, что она бросила меня (в который уже раз, кстати), а потому, что я все время оказывался как бы ниже ее… Так, мелкий бандос… Никак не мог ее перегнать… Она постоянно сбегала… Не только от меня, ото всех… Не знаю… Трудно объяснить… По крайней мере, я никак не мог этого объяснить… Или не хотел… Не знаю…
Денег у меня по-прежнему не было, зато коньяка и закусок хватало.
Набив сумку, я спустился в пустое метро и сказал дежурной: «С Новым годом!» Понимающе усмехнувшись, она пропустила меня к поездам.
«На нем была рубашка светлая, коричневые брюки, на ногах сапоги, а на голове – лысина».
Я развеселился.
Приведенные слова я увидел в открытой книжке, которую держал перед собой один единственный, кроме меня, пассажир в вагоне – тепло одетый пожилой человек, неизвестно откуда возвращающийся, совершенно трезвый, с раскрытым детективом в руке.
«Труп гражданки Сомовой без признаков смерти».
Непонятно, зачем читать такую литературу? Разве мало вопросов без трупа этой гражданки Сомовой? Мало тебе того, что ты негр? – как сказали негру, купившему газету на иврите. Видимо, детектив, раскрытый на тридцать второй странице, был посвящен какому-то ужасному преступлению, потому что, скосив глаза в книгу, я увидел следующую поразившую меня фразу, точнее, следующий поразивший меня вопрос: «Имеются ли в половых путях потерпевшей хоть какие-нибудь сперматозоиды?»
А что если написать детектив? – подумал я.
Пусть главной потерпевшей будет эта самая неизвестная гражданка Сомова, труп которой лишен признаков смерти, это все равно. Гражданка Сомова могла пойти на рынок за копченым салом (такой у нее вкус), а там неизвестный похитил у нее платиновые серьги. «Они находились у нее в ушах, а неизвестный бил ее по лицу зонтом». Все непременно должно быть как в таких вот толстых лакированных книжках, раскиданных по книжным прилавкам.
Преступник – вечный неудачник, решил я. Он вечно пьян. «У пострадавшего была изъята одежда, в которой он находился в момент преступления: черная кожаная куртка и белые носки». Именно так надо писать настоящий детектив, окончательно решил я. Он должен лупить читателя по мозгам. «Гражданин Пузанков нанес около пяти ударов молотком по голове и по другим органам гражданки Сомовой». А эта дура почувствовала только боль в сердце (это личное) и в нижнем суставе правой ноги.
Именно так надо писать.
Этот гражданин Пузанков выйдет на улицу, решил я. У него лицо подушкообразной формы. Он созрел для страшного преступления. На автобусной остановке Трамвайная он нанесет ужасное оскорбление неизвестному гражданину Романову и уже известной гражданке Сомовой. Только гражданин Романов окажется не дурак. За ним служба в ВДВ, не просто так. Как потом отметит милиция: «…рассердившись, гражданин Романов ударил преступника по лицу двадцать три раза». Конечно, после такого количества ударов «категорически высказаться о наличии у потерпевшего шейного отдела позвоночника не представилось возможным». А дальше, разжигал я себя: «…по лицу преступника пошла синева темно-синего цвета». Это непременно следует указать, читатели любят драматические детали.
Вследствие полученной травмы у Пузанкова может развиться так называемая постдраматическая пневмония, на основе чего он может совершить еще более страшное преступление. После зверского изнасилования гражданки Сомовой, предположительно совершенного гражданином Пузанковым, один из экспертов не случайно поставит вопрос: «Кому принадлежит сперма: ему или ей». А когда эксперту подскажут, что у женщин спермы не бывает, он только недоверчиво покачает головой: «Ну, вы не знаете эту женщину!» И особенно подчеркнет, что половой жизнью погибшая не жила, просто у нее случались беременности.
Читателю все равно.
Литературой для читателя является то, что лежит перед ним.