Ну, и немного лирики, подумал я. «В темноте он наткнулся на предмет, который раздевался». И сразу красивая сцена: гражданка Сомова лежит и ноги ее вытянуты вдоль тела, а глаза смотрят высоко.
На Октябрьской я не выдержал и рассмеялся.
Одинокий пассажир очнулся и испуганно взглянул на меня. Я подумал, он просто отсядет в сторону, но он, как ошпаренный, выскочил из вагона. «Было непонятно, кем оставлены следы обуви – человеком или животным?» Ну, с этим-то разберутся.
Выйдя на остановке «Красный проспект», я добрался до знакомого двора, окаймленного закуржавленными тополями. Поднимаясь на второй этаж по совершенно пустому холодному подъезду, рассмеялся. Это я нашел финальную, исключительно красивую фразу для будущего детектива. «Врачи сделали ей вливание, надрезали вены, так как они были спрятаны, но клапан уже захлопнулся и закрыл сердце и она умерла».
Мы с Юхой напишем крутой детектив, решил я. Мы с ним напишем детектив в соавторстве прямо сегодня, потому что зачем тянуть? Пусть Юха сидит и записывает, у него почерк красивый, а я буду подбрасывать сумасшедшие идеи. Мы сразу заработаем кучу денег и станем настоящими писателями. Ну, в том смысле, что начнем пить не дешевую водку, а дорогое виски, хотя чаще всего виски – дерьмо, особенно плохое виски.
Я позвонил, готовясь к тому, что в дверь придется долго стучать кулаками и пинать ее ногами, но она отворилась сразу, будто меня ждали. Женщина в черном длинном платье, в такой же черной косынке, наброшенной на седую голову, всплеснула руками:
– Ой, Андрюшенька! Какие вы были дети!
И заплакала, утирая глаза кончиком платка:
– Я ж ничьих телефонов теперь не знаю, а у Ефимушки не нашла.
Конечно, это была тетя Женя Толстая, родная тетка Юхи. Мне приходилось видеть ее в детстве. Она гоняла нас из квартиры, когда приезжала из Томска к старшему брату и мы ее не любили.
– С Новым годом, тетя Женя, – сказал я с несколько преувеличенной вежливостью, нисколько не радуясь возобновлению старого знакомства. И, не давая ответить, спросил: – Юха дома?
– Увезли Ефимушку, увезли ребенка, – застонала тетя Женя. При этом она деловито захлопнула и заперла за мной дверь. – Увезли родненького, уже как третий день увезли.
– Куда увезли? – спросил я нелепо.
– В морг увезли, хотят провести экспертизу. – В глазах тети Жене на мгновение мелькнула тень той решительной тетки, что когда-то гоняла нас из квартиры, но она переборола соблазн и вновь ударилась в слезы: – Ох, дети, дети! Какие вы всегда дети! Следователь просил ничего в квартире не трогать, но вы же дети… Я тут нашла тетрадь… – Она, наверное, давно перекопала всю квартиру. – На ней Ефимушка так и написал – передать, дескать, Андрюше Семину. Я тебе ее сейчас передам… – понизила она голос, не переставая при этом плакать, удивительно это получалось. – Но ты, Андрюшенька, никому не говори, а то мало ли… Закон один для всех… Вы же дети, я за вас болею… Я тетрадь тебе отдам, только следователю не говори…
Она действительно принесла какую-то общую тетрадь и уставилась на меня.
Раскрывать тетрадь при тете Жене я не собирался, тем более, что она явно изучила в ней каждое слово. Пробиваясь сквозь ее неумолимые слезы, я попытался понять, что, собственно, произошло, и так понял, что Юха, похоже, переборщил с дозировкой. Тетя Женя была не дурой, она многое понимала. Она что-то жуткое плела про отходняки. При этом таким странным тоном, будто похождения Юхи одновременно и пугали ее, и восхищали. У нее был вовсе не куриный ум. «Я приехала, а Ефимушка стал кричать на меня. Сперва я думала, он сердится, а это, Андрюшенька, его ломало. К нему девица иногда забегала, ну, сучка, страхолюдина, будто смерть. Я накричу на Ефимушку, ребенок все-таки, а эта сучка твердит: кумарит, дескать, его. – Тетя Женя, несомненно, разбиралась в кайфовой терминологии. – Я своей сестре всегда говорила: неправильно подходишь к ребенку, строже надо подходить к ребенку, так разве убедишь? Отец-то что привозил Ефимушке? Когда был в Перу, привез листья колы. Ребенок заплевал всю квартиру, а они – шуточки! Вот результат, – горько пожаловалась тетя Женя. – Ефимушка с этой страхолюдиной четвертого дня поставил железную плошку на плиту и давай варить какую-то гадость. Зеленая, будто вазелин. Они варят, глаз не отводят от плошки, а мне твердят: горные травы, дескать, лекарство себе готовим. Не знаю я будто трав горных! – Я смутно вспомнил, что тетя Женя вроде бы химик. – Я говорю, какое ж это лекарство может иметь такой гадкий запах? Почему, говорю, вы не учитесь, не желаете работаете, как люди? А эта сучка постно так отвечает: „Христос учил – птицы небесные не жнут, не сеют“. Тоже мне, птица! – взорвалась, наконец, тетя Женя. – Я эту их плошку схватила и в мусоропровод. Так ты не поверишь, Андрюша, эта сучка, эта страхолюдина битый час рылась в мусоре. И ведь нашла, нашла, сучка! И доварила. И вмазались они вместе. Дети ведь. А плошка два этажа пролетела».
Пей отраву, хоть залейся, благо, денег не берут. Сколь веревочка ни вейся, все равно совьешься в кнут…
Напился я до соплей.
Слушал Высоцкого, подливал, но при этом знал – все, больше пить не буду, эпоха кончилась. Выбираясь из одиночества, пытался звонить майору Фадееву, но дома его, к счастью, не оказалось.
Тут на милость не надейся – стиснуть зубы да терпеть! Сколь веревочка ни вейся – все равно совьешься в плеть…
Потом я звонил по всем адресам, где могла, по моим предположениям, остановиться Нюрка, но все мне отвечали, что нет ее и быть не может, в Москве она, придурок, а какой-то горячий человек выразился в том смысле, что сядет сейчас в машину и приедет бить мне морду.
– Приезжай, – согласился я.
Только Трубников понимающе ответил: «В Москве она». И засопел: «Тебе, Андрюха, выспаться надо».
Я спросил негромко: «Трубников, зачем мы живем?»
Такая постановка вопроса Трубникова обрадовала и мы с ним хорошо поговорили. «Ты, Труба, чувствуешь свои миллионы?» – спрашивал я. Он сопел, он пускал слюну: «Что их чувствовать? Не пахнут деньги, Андрюха». – «А ведь должны вроде?» – «А вот не пахнут, – сопел Трубников. – Бабу бросишь, вони на весь квартал, а деньги не пахнут».
Общая тетрадь, отданная мне тетей Женей, лежала на столе.
Никаких записей в тетради не было. Вклеил Юха в тетрадь какое-то количество газетных вырезок. Неаккуратно, подряд. Может, в подборке вырезок и крылся какой-то смысл, я не знаю, я не уловил. Но на первой странице рукой Юхи действительно было подписано: «Андрюхе Семину. Информация к размышлению». Последние два слова он подчеркнул.
«А как дальше быть? Или, я извиняюсь, голую задницу подставить, или все-таки как-то обеспечить себе, понимаешь, на востоке хорошее прикрытие». (Борис Ельцин).
«Виктор Степанович Черномырдин большую жизнь прожил, побывал и сверху, и снизу, и сверху». (Борис Ельцин).
«У нас многих пугает чужое слово секс, по-русски – половые отношения, то, с чего начинается наша с вами жизнь. Если бы их не было, то и нас здесь, в этом зале, не было. У нас что, не должно быть нормальной половой жизни? А как она должна проходить? Если юноша вступает в брак в двадцать пять лет, а потребность в половой жизни наступает в пятнадцать-шестнадцать лет, что он делает десять лет? Отсюда и причина многих революций, многих ненужных реформ, многих злодеяний». (Владимир Жириновский).
«Раньше спать ложились с Ельциным. Теперь просыпаемся и отходим ко сну с Немцовым и Чубайсом». (Геннадий Зюганов).
«Я также считаю, что государство не вправе залезать в постель к своему народу, вот абсолютно не вправе, и надеюсь на взаимность в этом смысле». (Борис Немцов).
«Правительство – это не тот орган, где, как говорят, можно одним только языком». (Виктор Черномырдин).
«Есть люди, которые идут в политику потому что не могут реализовать себя в сексе, происходит сублимация. Но встречаются и такие хорошо известные всем политики, как Наполеон и Петр I. Их сексуальность помогла им делать великие дела, изменить мир». (Сергей Юшенков).
«В Москве четыре тысячи нелегальных публичных домов. Дела с уличной проституцией всем понятны, достаточно выйти из дверей Думы – район красных фонарей четко обозначил свои границы, расположившись возле стен древнего Кремля. Ну, про телевидение и говорить нечего. Сегодня можно посмотреть перед передачей „Спокойной ночи, малыши!“ фильм о педерастах, у кого есть желание. Сегодня речь уже идет о виртуальном сексе. Вообще ужас. Надел наушники, подключился к компьютеру и получай удовольствие, выбрав партнершу. И на цветы тратиться не надо». (Станислав Говорухин).
«Обнаженные женщины – это те места отдыха, где отдыхают европейцы». (Владимир Жириновский).
«Красивых женщин я успеваю только заметить. И ничего больше». (Виктор Черномырдин).
«Уважаемые депутаты, ну, скажите мне, пожалуйста, разве Тамара Владимировна Злотникова одна может преодолеть пятерых коммунистов и двух человек из Народовластия?» (Елена Мизулина).
«Кто пустил сюда, в Думу, социологов? Я ощущаю это, как будто нам лезут под юбку и смотрят, что там такое». (Тамара Токарева).
«Если бы я был магом, я бы обратился к нашим девушкам и женщинам с призывом рожать». (Геннадий Селезнев).
«В парламенте много выдающихся женщин: Хакамада, Панфилова. Они сильные, находятся в хорошем возрасте, и, если бы забеременели до марта, это было бы лучшим подарком Думе. А то сидят без дела». (Владимир Жириновский).
«При Советской власти, – сказал как-то Юха, – я был бы заслуженным уважаемым профессором…» Но мне в голову не приходило, что он интересуется высказываниями наших политиков. Зачем он оставил мне тетрадь? Что все это могло значить? Что за видения проносились в затуманенном мозгу Юхи? Неужели нет никого, кто ответил бы за смерть свихнувшегося профессорского сынка, потомка трех великих русских адмиралов? Есть же какой-то козел, который предлагал ему отдохнуть на кислоте, уколоться?… Есть же кто-то, кто не позволял ему соскочить с иглы?…