«Бабка спрашивает, что ищете?»
Котел врать не стал:
«Лекарство».
«От чего?»
«От желудка».
Маленький засранец спросил:
«Мне дадите?»
«Бери», – щедро сказал Котел и оторвал лопатой кусок дерна.
Засранец уехал.
Нарытые корни аира грузили на телегу, телегу загоняли в речушку и промывали в прозрачной проточной воде. Пихтовары зелье вываривали, но недоверчиво спрашивали:
«Зачем вам это?»
«Лечиться».
«Ну, видно, что больные», – кивали пихтовары и начинали пить так страшно, что на них комары не садились. Все равно к осени получили Котел и Виктор стеклянную трехлитровую банку масла, которую они с великими предосторожностями и доставили в Энск. Три литра это, конечно, не триста литров, но ведь это только начало. Правда, надо было оплачивать труд гегемонов, пихтоваров, водилы с военного грузовика, наконец, аренда грузовика требовала оплаты. Ну, одежду попортили в болотах, «Москвич» развалился. Такие серьезные убытки мог возместить только Запад, но Запад молчал. Только после новых трат на почту добился Котел более или менее определенного ответа. Оказывается, ни Франция, ни Германия в масле аира пока не нуждается, дескать, проводили они маркетинговые исследования.
Котел расчувствовался.
Было видно, что Запад он не любит.
Поругав Францию, он поругал Германию. А поругав Германию, перешел на собственную семью. Сперва поругал жадного сынка, который все тянет из дома, потом жадную жену, которая все тянет в дом. Потом поругал российский бизнес, в котором тормозов встроено в сто раз больше, чем переключателей скоростей. А потом раскололся.
– Вот хочу приобрести тихую русскую деревеньку, – лживые глаза Котла увлажнились. – В сущности, я уже богатый человек. – Врал, конечно. – Чтобы, значит, сосновый бор, деревянный помещичий дом с колоннами, как в старинной жизни. Чтобы песни по утрам, на пруду мельница, а в пруду серебряные карпы с лопату. Ну, еще, русалки.
– А русалки зачем?
– Ну, как? – удивился Котел. – Красиво.
– Чего красивого? Русалки это утопленницы.
– Все равно красиво, – настаивал на своем Котел. Было видно, что от русалок он не отступится. Опять жаба его давила.
– И как ты собираешься приобрести деревеньку?
– А найду самую нищую, где живых денег не видели с девяностого первого года. Отберу у мужиков самогонные аппараты, а взамен предложу маленькую, но регулярную, как месячные, зарплату. Вот мужики и начнут вкалывать. Все верну, что революция отобрала. Все снова будет моим.
– А у тебя до революции что-то было?
– А то! – заявил Котел, но добавить ничего не смог. Истории своей не знал.
– Не будут на тебя мужики вкалывать. Они тебя сожгут, – строго предупредил Котла дед Серафим и старомодно поджал губы: – Теперь время такое, что у мужиков мочи нет жить с горожанами душа в душу.
– А зачем мне жить с мужиками? – изумился Котел. И с неясным укором заметил: – Ты, дед, уже с ярмарки едешь, а вякаешь. Что тебе моя мечта? – И с тем же неясным укором обернулся к Андрею: – Зачем, Андрюха, таскаешь старорежимного старца по городам? – И еще спросил, будто не было у него никаких сил остановиться: – Ты, Серафим, с виду умный дед, а чухню несешь. Ты лучше скажи, тот свет существует?
– А скоро сам увидишь, – загадочно пообещал Серафим. И укорил: – Живешь неправильно.
– Это почему?
– С людьми не делишься.
– С людьми пусть министр Лифшиц делится, – обиделся опьяневший Котел. – А у меня мечта, хочу купить деревеньку.
Он как-то подозрительно быстро захмелел и свалил из номера не попрощавшись.
– Это ты его выпроводил? – удивился Андрей.
Дед кивнул и налил еще стопочку.
– Тебе не много будет?
– Мне-то как раз, – сказал дед и сердито по-современному прибавил: – А вот ему мало не покажется.
– Прижмет жизнь Котла?
– Сильно.
– Как ты чувствуешь такие вещи?
– А я не знаю, – неохотно ответил Серафим. – Я ни о чем таком не думаю, просто смотрю на человека и все вижу. Меня в тридцать восьмом забрали, я не волновался. Знал, жизнь впереди долгая. Страшно, конечно. Но ведь не с одним мною такое.
Задумавшись, Серафим покачал головой.
Он жил долго, но не устал вглядываться в людей.
Природа или Бог дали ему такую возможность и он не пропускал никого, все ждал, что вот откроется перед ним необычная живая душа. Откроется, пахнет теплом, вниманием, но души почему-то открывались самые обычные. Снаружи улыбка, снаружи все хорошо, а внутри – корысть, только корысть. У самых разных людей одинаково. Встречались совсем страшные души. Дед Серафим на всякое насмотрелся и знал, как сильно нужны людям крепкие законы, как быстро в беззаконии истлевает душа, превращается в гниль. Он и Котла сразу увидел – ну, тянет человека к деньгам, страшно тянет, и всегда будет ему мало, и всегда он будет добиваться денег любыми способами. Конечно, таились в душе Котла и маленькие желания, как бы и не имеющие отношения к деньгам, но на самом деле все они имели отношение к деньгам, а если не имели, то, значит, были совсем уж маленькими. Такими можно пренебречь.
Ох, тряхнет жизнь Котла.
– Я в Москве в последний раз был в тридцать восьмом, однако, – недовольно покачал головой дед. – Ну, видел Лубянку, изнутри. И ничего больше. Теперь мы зачем приехали?
– Живет в Москве один человек, – просто объяснил Андрей. – Раньше жил в Энске, теперь живет в столице. Людей боится, окружил себя большой охраной, осторожничает, но не трус. Например, прыгает с парашютом. Знает, что однажды ему обязательно подменят парашют на старое покрывало, а все равно прыгает. Звать Вадик Голощекий, а по кличке – Парашютист. Никогда ничего не боялся и начинал круто. Он первый понял, чем мы можем взять Запад. Русский человек широк, сам знаешь, он и валенок починит и в космос слетает. У Вадика смолоду идея была: создать специальную школу для русских специалистов. Учить их анализу, прогностике, экономике, финансам – всему, чем сильны западные специалисты. Но при этом не превращать людей только в бухгалтеров или там в менеджеров, а давать им свободу, чтобы они умели шарить по всему диапазону. Вадик считал, что мы уже лет через пять получим первую команду таких универсальных спецов и начнем высаживать десанты в России и за бугром. Упало производство, рушится фирма, банк горит – выбрасывается десант и за считанные дни находит причину крушения. За это никаких миллионов не жалко, правда? Меня Вадик послал в Америку. Научившись, я должен был вернуться и заняться другими людьми. Но Вадик меня не дождался, погорел. Слышал, наверное? Кризисы, подставы, конкуренты, воры в штате – не выдержал Вадик. А пытаясь выбраться, быстро оскотинился. Начал компромат копить на серьезных людей, на администрацию, на депутатов, скупал долговые обязательства, векселя, расписки. Собрал страшную папку, не папку, а, скажем так, намыленную веревку, но веревку эту у него увели. Не знаю, как. Свои же, наверное, увели. Вадик смылся, спрятался, отлежался и, присмотревшись, занялся дурью. Пошли большие деньги, действительно большие, он даже с основными долгами рассчитался. Теперь вообще легализировался, сел в Москве, для отвода глаз занимается продажей стильной мебели. Но это все ерунда. Он дурью торгует. Он весь в крови, Серафим. Сломай его, как сломал Долгана. Сделай так, чтобы Вадик в собственную контору попасть не мог. Ты же умеешь, сделай. Просто убивать Вадика – это значит снова проливать кровь. Он умный, он здорово обезопасился, комар носа не подточит. Таким, как он, нельзя жить.
Дед внимательно прислушался к мыслям Андрея.
Слова словами, только мысли не врут.
Это мало кто понимает, поэтому мало кто старается не слова, а мысли подавать выгодным образом. Мысли, они какие есть, такие и есть. Как вода в круговороте, толкутся сами по себе, как предназначено от природы. Хотя дед Серафим не все понял в том, что толклось в голове Андрея Семина, кое-что до него дошло. Деньги и тут стояли, конечно, как предгрозовые испарения над полями, но у Семина отношение к деньгам было проще, проглядывали варианты. Потерял деньги, выиграем в чем-то другом. Дед Серафим явственно видел, что Семин всю жизнь опирался только на себя. И всю жизнь искал друга, это постоянно его подводило. Какие-то Саксы, Долганы, Филины, конкретные Толяны, какой-то Трубников так и крутились в мыслях Семина. Кажется, Семин жалел Трубникова, но и по отношению к нему был полон самых темных сомнений. Другие люди, на которых Семин пытался опираться, тоже не внушали особых симпатий – какие-то пожилые карлики, пропойцы, наркоманы, проститутки, вороватые людишки из администрации, приятели, способные хоть на что, хоть на убийство. Масса таких людишек все время крутилась вокруг Семина. Какие-то бабы, которые старались его погубить, они уходили и приходили – нескончаемый поток. Например, баба, которая ушла к московскому человеку, не боящемуся прыгать с парашютом, до сих пор сидела в душе Андрея Семина, как ядовитая, вдавленная в бутылку пробка. И еще одна баба сидела в нем. К этой бабе он сильно тянулся, тоже пытался опереться на нее, но ничего с этим не получалось.
– Так что видишь, многое случилось через того Вадика, Серафим, – покачал головой Семин. – Кстати, к нему баба моя ушла. Давно уже. Дело, конечно, не в бабе, но было, было – ушла.
– Ну, ушла, это дело Божье, – отозвался дед. – В этом я тебе не помощник. Сам знаешь, не знахарь, зелья приворотного не спроворю, не по моей части. – И прямо спросил: – Тебя в Москву покойник послал? – Под покойником он подразумевал Трубникова.
Андрей кивнул.
– Это ладно, что не врешь, – вздохнул дед. – Я чувствую. Кто бы тебя ни послал, грех не в этом. Раз приехали, поговорю с твоим человеком. Отчего же не поговорить? С утра к нему и отправимся.
Вздыхая и охая, дед Серафим отправился в ванную.
Очень нравились ему никелированные краны, кафель по стенам, зеркала по всему потолку. Ни в Карлаге, ни под Ерцево, ни в каких других советских лагерях, тем более на этапах ничего подобного он не встречал.