… за ужином по столам пошел слух, что кого-то забирают. Якобы в полдень, когда приютская братия бесилась на спортплощадке, приезжали двое, были у попечителя, обо всем договорились, осталось только оформить бумаги… Девяносто семь стриженых голов склонились над тарелками. Кого из них? Время от времени в приют наезжали неведомые дяди и тети, шли с попечителем в канцелярию и там, закрывшись, делали что-то такое, после чего освобождалась одна из кроватей, а спавший на ней воспитанник исчезал навсегда, забыв на радостях попрощаться с товарищами. В такие дни Марио, напрягая воображение, пытался представить, что там происходит — за тяжелой .дверью канцелярии, и как так получается: вот они бегают, гоняют мяч, дают друг другу подзатыльники, и вдруг один оказывается не такой, как все, его уже выбрали, только он ничего еще не знает… Рисовалась огромная во всю комнату рулетка, стремительно вращающиеся цветные кольца и крохотный блестящий шарик — он беспорядочно скачет, будто ищет, куда ему спрятаться от жалящих жадных глаз… У Марио похолодело в животе — там спрятался блестящий шарик. Он почувствовал это еще днем, когда Рой отозвал его с площадки и повел к беседке, а потом, так и не сказав, что ему нужно, отпустил иди играй. Беседка стояла перед канцелярией, как раз напротив окон… После ужина, задержавшись, он подкараулил Роя в пустом коридоре. «Это правда, что приезжали выбирать сына?» Воспитатель тольжо улыбнулся. «Кто они?» — задохнувшись, спросил Марио. «Я их не видел. — Рой провел рукой по его стриженой голове. — Потерпи, скоро узнаешь»…
Где-то и сейчас застрял шарик судьбы, но Марио, сколько ни вслушивался в себя, не ощущал его холодящего присутствия. Одна настороженность и подозрительность.
Оставшись один, он с пристрастием осмотрел «свои апартаменты». Не зная еще, какие у него на них права и как долго он пробудет здесь, тем не менее пошел с ревизией и начал прежде всего с рабочей комнаты. Ее благопристойный вид и даже претензия на уют домашнего кабинета внушали недоверие. Не такая он важная персона, чтобы иметь кабинет, и если кому-то захотелось, чтобы он находился именно в этой комнате, то это неспроста. Наверняка она нашпигована всякими «глазами» и «ушами», и сейчас кто-то, может, тот же Филдинг, уже наблюдает за ним, усевшись у телеэкрана. Вот вам! — Марио мысленно манипулировал пальцами. С ним эти штучки не пройдут. В «Телесервисе» он кое-чему научился.
Первый осмотр ничего не дал, тогда он пошел по второму кругу, ощупывая и простукивая стены, мебель, оконные рамы. Где-то должен быть кондиционер, в помещение проникала струя прохлады. Присмотревшись, Марио увидел под потолком едва заметную полоску фильтра. Пришлось двигать тяжелый стол, громоздить на него стул, чтобы достать и отвести пластиковую крышку.
— Что вы там прячете?
Он чудом удержал равновесие. В дверях, насмешливо улыбаясь, стояла женщина в голубом халате и туго обхватывающей голову шапочке. По виду ее можно было принять за лаборантку или медсестру. Должно быть, она уже порядком находилась в комнате и наблюдала за его действиями.
— Не прячу, ищу, — в тон ей ответил он. — Не подскажете, где искать? Вы избавите меня от лишних хлопот.
Женщина прошла на середину комнаты. Дверь осталась открытой.
— Не трудитесь. У нас кто ищет, тот рискует потерять. Пожалейте мебель.
— Вы пришли, чтобы сказать мне это?
— Пришла посмотреть на Марио Герреро. Говорят… объявился у нас такой.
— И как я вам? — Марио спрыгнул со стула, стал разбирать свое сооружение.
— Для кинопробы, возможно, годитесь. Но я не режиссер. Биолог, Сьюзен Маккали, если вас интересует.
— И на том спасибо. Вы первая, кто сразу назвал себя. Или здесь не принято представляться?
— Как вам сказать… В каждом доме свои порядки. Мы все больше значим по обязанностям, чем по именам, так что не удивляйтесь, потом привыкнете. Полковника вы уже знаете. Если услышите «Кормилица» — это я.
— По части, значит, питания?
Сьюзен засмеялась.
— Приблизительно так.
— Боюсь, мне трудно будет называть вас Кормилицей. Слово какое-то…
— Нормальное слово, — перебила она и подошла ктелефону. Приглашу коллег, если не возражаете. — И в трубку: — Приходите, я у него.
«Коллеги» были, видимо, где-то поблизости. Через две-три минуты вошли двое, в таких же голубых халатах и шапочках, что и Сьюзен.
Поначалу, пока они стояли рядом, Марио показалось, что перед ним если не близнецы, то по крайней мере родные братья. Одного роста, примерно одних лет, одинаково сложены и уж совсем схожие лица. Но стоило им разойтись — и сходства как не бывало. Тот, что справа (Жан Трене — представила его Сьюзен), шагнул порывисто, стремительно, будто взял спринтерский старт. Не в пример ему Эгон Хаген (его тоже назвала Сьюзен) переместился, даже не поколебав воздуха, — мягким женским шагом; он, казалось, плыл, а не ходил. Присмотревшись, Марио найдет в них потом больше различий, чем схожего, и все же первое впечатление останется: два сапога — пара.
Голубые халаты обошли его с двух сторон, словно так им удобнее было рассматривать — одному справа, другому слева. Откровенно, не заботясь о приличиях, они глазели на него, как на морское чудо, случайно попавшее в их сети.
— Что ж, ему видней, — пробормотал непонятное Трене и с тем направился к двери.
— Извините, дела, — поплыл за ним Хаген.
Знакомство, видимо, закончилось. Марио мрачно посмотрел им вслед.
— Вы чем-то недовольны? — невинно спросила Сьюзен.
— Они заслуживают хорошей взбучки.
— Ого! Да вы агрессивны… Постарайтесь принять нас такими, какие мы есть. И не осложняйте, смотрите проще. Ведь мы теперь в одной упряжке.
— Если вы Кормилица, то кто они?
— Жан — Учитель, а Эгон — Доктор. Вам это что-нибудь говорит?
Он смотрел на нее, ожидая продолжения. Должна же она догадаться, что именно хочет он услышать от нее. Если здесь не сумасшедший дом, то какую роль уготовили ему в этом шутовском раскладе званий и должностей?
Но она не поняла или не захотела понять.
— А я? Кто тогда я? Или пока еще вне игры? — не отступал он.
— Разве вам не сказали? — Она изобразила удивление. — Вы — Сын.
— Занятно. Почему не внук, не шурин или какой-нибудь племянник? Если сын, то, интересно, чей.
Сьюзен — и это казалось странным — вполне серьезно воспринимала его вопросы и отвечала без тени улыбки. Она слышала в них нечто другое, скрытое и недоступное для него самого. Где-то был иной мир, со своими реалиями, о которых он даже не имел понятия, и получалось так, что говорили они вроде бы об одном и том же, но из разных миров и потому совсем не однозначном.
— Мне трудно сейчас объяснить, вернее, вам трудно пока понять. — Сьюзен пыталась навести хотя бы условные мосты взаимопонимания. — Что бы я ни сказала, вызовет лишь недоумение. Вдруг еще испугаетесь. Вы не из нервных? Лучше подождать. Освойтесь, осмотритесь. Для начала побродите по Беверли и возьмите кого-нибудь в провожатые, попросите того же Полковника.
— А если вас?
— Могу, пожалуйста, и я, только не сейчас…
Ее перебил писк зуммера. Сигнал возник, казалось, из воздуха, и Марио задержал дыхание, пытаясь угадать, откуда идет звук. Сьюзен отвернула обшлаг рукава, обнажив циферблат часов.
— Зовут, надо идти. — Ее словно подменили: стала суетливой, заторопилась. — Хотите, ждите, после шести,
… на ранчо они приехали затемно. С трудом подбирая слова, они объяснили, что жить он будет здесь и что теперь он их сын, а они его родители. Женщина с усталым лицом и большими печальными глазами все пыталась улыбнуться и для чего-то спросила, стесняясь своего вопроса:
«Ты согласен?» У Марио не хватило сил разомкнуть спекшиеся губы, он был раздавлен свалившимися на него переменами. «Чего уж там, куда теперь деваться, согласен», — ответил за него высокий сутулый мужчина и обратился к женщине:
«Ты давай, жена, накорми нас, время ужинать».
Каким-то внутренним слухом Марио уловил значение слова «нас», приобщившего его к мужской половине дома. Он побрел вслед за мужчиной мыть с дороги руки…
— Я ведь уже трижды был сыном, — сказал он Сьюзен, когда они, встретившись после шести, шли по парку. — Родителей не помню. Потом были приемные. Вначале какая-то женщина, тоже не помню, говорят, она вскоре куда-то подевалась. Из приюта меня взяла чета фермеров. И опять не повезло. Через месяц, я и привыкнуть не успел, несчастный случай…
— Сгорели в автомобиле, и бедняжку Марио вернули в приют, — досказала Сьюзен. — Везучим вас не назовешь, рок какой-то…
Он пожалел, что ударился в воспоминания. Не мог свыкнуться с тем, что здесь все о нем знают.
— А вот Полковник считает, что я счастливчик, в рубашке родился.
— Поживем — увидим, — приглушив голос, отозвалась она. Что-то ей не понравилось: то ли ссылка на Полковника, то ли его отношение к появлению Марио в Нью-Беверли — к добру ли, к худу…
Они уже добрых полчаса прохаживались по парку, и поначалу Марио решил, что идут они без определенного маршрута, куда глаза глядят. Но когда он на перекрестке аллей попытался свернуть — не все ли равно, в какую сторону идти, — Сьюзен увлекла его за собой прямо. Пройдя еще немного, они сошли с дорожки, побрели по траве, ощущая под ногами ее упругую силу. По тому, как Сьюзен, прервав разговор, ускорила шаг, Марио понял, что в их прогулке была все-таки цель и что сейчас цель эта совсем рядом.
Он внутренне подобрался, приготовился, и все же видение застало его врасплох. Только что они пробирались сквозь кустарник, и вот уже деревья разом расступились и вытолкнули их на обширную поляну, посреди которой высилось странное, ни на что не похожее строение.
По экзотическим китайским открыткам он представлял, как выглядит пагода, и то, что стояло сейчас перед ним, отдаленно напоминало ему буддийский храм. Было в нем что-то и от астрономической обсерватории. Многоярусный архитектурный гибрид с массивным высоким цоколем и гигантским куполом походил на человека, который сидел, подобрав по-восточному ноги, и, запрокинув голову, отрешенно смотрел в небо.