Она не может сказать. Вроде для синхронизации.
– Ха-ха-ха, – смеется судья. – Для синхронизации у нас “Три семерки”! Поняла? Портвешок такой.
Егор веселый, и с ним тепло, весело. А чего не веселиться? Деньги есть, дело делает нужное, интересное. Зря она не стала юристом. Верочку вот хотела… Вспоминает утро, мрачнеет. Надо Егору знать про учителя: чужой человек в городе.
– Егорушка, ты-то меня поддержишь?
Егор умеет быть и серьезным. Всякий, кто замахивается на нашу… на эту… сама понимаешь, получит! По заслугам! По журнальному столику – хрясь!
– Мы с тобой, наши, будем говорить, отцы, деды землю отстояли. От немцев! И от французов! – Думает: – От поляков. – Красный стал, особенно лысина.
Поделилась, и легче сделалось. Бери гитару, петь будем.
Еще рюмочку. Ксения поднимает руку, распускает пучок. Волосы длинные, каштановые.
– Спой эту… “Куда они там все запропастились…”
Ксения улыбается, понимает: ей известна Егорова слабость. Проигрыш – и… Уж сколько их упало в эту бездну, разверстую вдали! Голос у нее высокий, чистый – как хорошо!
Судья гладит струны большим пальцем, грустит. Он тоже о смерти стал думать. Растерян, боится. Две птички желтенькие утром сегодня к нему залетели. Плохая примета, самая плохая, к покойнику. Ксения его успокаивает, как маленького:
– Желтенькие? Это ничего, к деньгам.
Ксения верующая, ей легче. А его в церковь – не тянет, нет:
– Нас как воспитывали? Что после смерти нет ничего, так? А теперь – и первые лица даже… Крестятся. Ну, поклоны не бьют, не хватало еще… Но ты вот, допустим, о чем Бога просишь?
Не под коньячок разговоры такие. О чем положено, о том и просит. О чем святые старцы просили… Ну что пристал?
– А, предположим, точно вот было бы, что Бог есть. Чего попросишь?
Ксения размышляет:
– Верочку не вернешь, страну тоже… Чтоб мне годиков двадцать – тридцать скинул, наверное. – Улыбается, как когда-то, э-эх… Давай, за все хорошее.
Засиделись, темнеет.
– Смотри, – Рукосуев лезет в портфель за листочком – стихи. О том же самом, но по-мужски, лучше. – Да, все мы смертны, хоть не по нутру / Мне эта истина, страшней которой нету, / Но в час положенный и я, как все, умру… Пронзительно. О главном. – Неохота за очками вставать, да он и так помнит. – Жизнь только миг, небытие навеки. / Та-та-та-т-там, что-то там такой, / Живут и исчезают человеки. Как в воду глядел товарищ.
Заморочил он ей голову. Чьи стихи? Его? – Нет, не угадаешь.
– Андропов это. Юрий Владимирович. Вот так вот. Лучше любых там… Слушай, Ксюш, какие слова: Но сущее, рожденное во мгле, / Неистребимо на пути к рассвету, оптимизм какой: Иные поколенья на Земле / Несут все дальше жизни эстафету.
Да, иные поколения, фу ты.
– У тебя, Егор, дети, внуки, все правильно. – Плачет, захмелела совсем. Вся в слезах. Всегда так, если выпьешь в пост.
Стук. Ксения утирает слезы. Это еще что за явление Христа народу? Исайкин! Задыхается, пот капает:
– Уже знаешь?
– Что – знаю?! Кто тебя пустил сюда? Ну-ка!
ЧП. Убийство. паша цыцын убит. Два часа назад. Не где-нибудь – в “Пельменной”!!!
Все трое начинают кричать, собираться, все рушится, падает, бегом, бежать! теракт! Почему сразу не известили? – Он и сам только узнал, в баре. – Дурак! Ты был там? Исайкин, а ты не пьяный? Ладно, беги вперед, догоним, или нет, подожди! Рукосуев куда-то уже звонит. Пошли, пошли! Путь оказывается длинным: Егор не то что бежать, не может быстро идти. Пыхтит:
– А ты говорила, птички.
Видели они теракты по телевизору: взрывы, фрагменты тел, но возле “Пельменной” совсем, можно сказать, тихо. Народ у нас спокойный, по вечерам отдыхает дома. “Скорая” вон отъехала. В “Пельменной” – милиционеры и прокурор, не смотрят на Ксению. Где убили? На кухне? Что Паша делал на кухне? Ага, вот и кровь. Ужас какой! Чем его? Ну да, ножом. Накурили-то, накурили! Мужчины, курите на улице, – надо взять ситуацию под контроль.
А Роксана где? где роксана? Начальник милиции, толстый, полковник: “Кто? Ибрагимова? В камере временного задержания, где еще? Завтра – в область”. что-о? это – она? Господи! – Ксения принимается причитать и сразу перестает. Ясно теперь. Паша за девочкой поухаживал. А Роксана-то! Взять и решить вопрос – вот это да-а, поступок!
– Егорушка, какая область, зачем в область? Сто пятая, часть первая, ее ты судить должен.
Егор объясняет: глава местного самоуправления все ж таки, не кролик. Пресса, то да се. Охота искать приключений? Ему – нет.
– А таджики твои, Ксюш, сегодня ударно потрудились, – размышляет судья. Ага, зевни мне еще! – Тут, будем говорить, сто пятая, вторая. – Начинает вспоминать кодекс: – И с особой жестокостью, и, кто его знает? – на почве национальной ненависти… С этим строго сейчас.
– Скажи еще: при выполнении долга, – злится Ксения.
– Часть вторая, в область. От восьми до двадцати… Ну, двадцать не двадцать, а на десяточку-то потянет.
Нервы у Ксении Николаевны не железные:
– Извини меня, Егорушка, но за Пашу, извини меня, да? за Пашу Цыцына, за эту, прости Господи, шелупонь – десять лет?! Побойся Бога, Егорушка! Я тебе завтра сто таких паш найду. Вы с ним друзья, конечно, но, извини, у нашего Паши где совесть была, там хрен вырос! Сам знаешь. – Менту: – Дай сюда, что ты написал, дознаватель херов! Не мешай, Егор! Что за ссора на фоне внезапшн… – тьфу, урод! – внезапно возникших неприязненных отношений?! Пиши давай, при попытке изнасилования… – Трет руку, она пульсирует так, что, кажется, кожа лопнет, не выдержит. – Где ее подпись? Нету! Все, филькина грамота! Засунь себе в…
– Извините, Ксения Николаевна, – обижается милиционер. – Вы, так сказать, уважаемая личность…
От ее истерики Егор приходит в чувство, снова берется за телефон:
– Плохо человеку! – кричит он. – Да нет, да при чем тут… Давай опять сюда свою, блядь, медицину!
Неприятно, конечно, стресс. Кругом все в Пашиной крови. Ксения почти отключается. В чем-то все же она слабей мужиков. Ее тащат к двери, поливают водой, вату какую-то дают нюхать. “По нашей практике, – рассуждает Егор, – чтобы в первый раз и – за нож, это редко. Ну, топором там… а ножом трудно убить человека. Вызывает определенное… Ты свинью резал?” – кому это? Еще голоса: “А красивый бабец?” – “Да чего там красивого, чурка и чурка”, – “Паландреич-то думал, Бога за яйца держит, брали в область”, – “Ага, ногами вперед…”
– Ну, в общем. Дозалупался Паша, – подытоживает судья. – Э-эх… Родственникам сообщили?
Все, она в порядке. Найти теперь, кто уберет. Следственные действия в “Пельменной” закончены, можно мыть. Тетки сделают. Исайкин, давай их сюда! Егор отводит ее домой. Еще по сто, за помин души, у тебя найдется? Да, а теперь оставь меня. Исайкин, ты тоже – не суети.
Ксения не засыпает, а как-то проваливается, отключается. Минут через сорок сознание к ней вдруг возвращается, она вскакивает, хватает громадную сумку и швыряет в нее из холодильника какие-то йогурты, яблоки, колбасу. Отворяет дверь в Верочкину комнату, Ксения редко сюда заходит, почти никогда, распахивает шкаф, оттуда валятся гипсовые фигурки, зверушки, лесенки – наследство Ксениного отца, что Верочка в них нашла? – и сваливает в сумку платья, ботинки, даже белье, большой ошибки с размером не будет. Господи, да что же такое? Только привяжешься к человеку…
Ксения добирается до милиции. Полковник у себя? Где ему быть, события-то, Ксения Николаевна, какие! Конечно, он пустит ее, как отказать такой женщине?
– Тэк-с, посмотрим сперва в глазок. – Дает глянуть и Ксении. – Спит наша злодейка, просто удивительно.
В камере она одна. И вправду – спит. Лежит на спине, дышит размеренно и неглубоко и кажется во сне еще прекраснее.
Когда этот отвалился от нее и наконец затих, она дождалась, пока уймется ярость, отдышалась и пошла смывать с себя все под раковиной – в уборную, где мылась всегда. Возможно, уничтожать следы соприкосновения с насильником не следовало, об этом она тоже подумала, но подавить в себе желание помыться не смогла. Сложила в пакет порванные чулки и халат, туда же сунула обернутый в газету нож. Затем надела единственное свое платье, пальто, повязала косынку, взяла из подсобки несколько книг – все ее вещи, заперла дверь и отправилась в отделение милиции. Да, еще перед уходом всюду погасила свет. Ее хладнокровие позже послужит доказательством того, что она либо выдумала знаки внимания, оказанного ей жертвой, либо преувеличила их значение.
В отделении она сообщает дежурному, что примерно час назад при попытке изнасилования ею был убит мужчина средних лет, предъявляет содержимое пакета, передает ключ от “Пельменной”.
Она смотрит за тем, как в отделении возникает переполох, как с лестницы сбегают милиционеры, как по направлению к “Пельменной” отъезжает автомобиль. Саму ее отводят на второй этаж и усаживают на стул. Напротив, через стол, садится молодой милиционер.
– Можете пригласить своего адвоката.
Адвоката у нее пока нет.
Это была шутка. Он пошутил.
Ибрагимова Рухшона Ибрагимовна, 1971 года рождения, гражданка Таджикистана. Место рождения – Ленинабад, ныне Худжанд. Образование – высшее.
Милиционер отрывается от протокола. Да, высшее, филологический факультет МГУ. “Твою мать!” – думает милиционер, у самого у него два курса заочного юридического.
Статью пятьдесят первую Конституции она знает. – Уже привлекались? – Нет, в первый раз. – Он просит изложить обстоятельства дела. Тон его – благожелательный. Если все так, как она указала в заявлении, то он снимет с нее показания и отпустит под подписку о невыезде.
Видела ли она этого мужчину раньше? Да, видела, он ненадолго заходил к ее хозяйке. Имени его не знает. Сегодня пришел около шести часов вечера, спросил Ксению Николаевну. Не застав ее, купил большую кружку пива. В “Пельменной”, кроме них, никого не было. Попив пива, предложил ей физическую близость, получил отказ. Да, резкий, но по форме не оскорбительный, почти бессловесный.