жет сделать специальная программа на ЭВМ. Но машина слепа, она делает слепок с того оригинала, что ей подсунули. А почерк человека меняется в течение жизни. Кудельников Николай Иванович не был здесь исключением. Я утверждаю, что машина работала с образцом почерка первой трети его жизни. Осмелюсь даже высказать гипотезу, что пиратские записи «Галлимар» сделаны с использованием кудельниковских отчетов по бухгалтерии медынского ОРСа. А ведь в годы своего эпохального прозрения он уже работал в медынском РСУ.
Мы очень запоздали с памятником здесь в России — даже больше, чем с книгами. И хоти на недавно выставленном барельефе «Лучшие сыны Отечества» уже имеется узнаваемая обширная фигура и шляпе, в круглых очках и с портфелем, однако скульптор, видимо, решил соригинальничать, высказать свое «я». Он изобразил Николая Ивановича в пальто и сапогах. Не знаю — от непонимания это идет или от полного незнания предмета. Хотя скульптор не мог, работая над барельефом, пройти мимо недавно опубликованного в «Новом мире» романа «Николай Иванович» (уже давно изданного десятками западных издательств). Или мимо книги «Мир торжества» в серии ЖЗЛ или альбома «Кудельникиана» (М., «Искусство», 1997). Или ставшей хрестоматийной книжечкой стихов С. Михалкова «Кудельников-умельников», выпущенной издательством «Детская литература» тиражом более 7 миллионов экземпляров. В конце концов, есть и моя библиография и историография жизни Н. И. Кудельникова.
Так вот: никогда Николай Иванович не ходил в сапогах, и поэтому изображать его в сапогах — это все равно, что изображать Эйнштейна в косоворотке. У Николая Ивановича были боты, многократно описанные в литературе (см. «Куунст я кооду», Таллинн, 1998, № 7, с. 21; «Бурда моден», зима/лето 1997 г.; «Моды мира», 1999). Эти боты он и надевал, когда было грязно, а обычно носил туфли или ботинки. Сапог он терпеть не мог. Да и всякому здравомыслящему человеку ясно, что не мог совершать того, что совершил Кудельников, человек в сапогах. И неизвестно, чего больше в барельефе: голого непонимания, незнания фактов, казарменного духа или дешевого авангардизма. Заметку об этом за моей подписью и подписями еще двадцати членов Совета АН СССР по изучению наследия Н. И. Кудельникова недавно опубликовали «Известия Академии наук» (серия «Психология») под заголовком «Доколь дойдем?».
Но вот бюст, открытый недавно силами патриотического студенчества на аллее, идущей от смотровой площадки Ленинских гор к МГУ, — он выше похвал! Немного портит его подножие черного лабрадора и бездумно поставленные урны с цветами. Это лишнее: у подножия бюста радением благодарных поклонниц — а не инструкциями службы озеленения — всегда будут лежать живые цисты. Появилась прекрасная традиция и безо всякой подсказки сверху: молодые невесты приходят к бюсту и кладут в эту торжественную для них минуту на гладкий черный камень живые букеты алых роз.
Вообще же в мире существует довольно много памятников Кудельникову. Его скульптурный портрет работы Иссанаго Зиты общеизвестен; он стоит теперь в зале заседаний ООН — почти абстрактный бухгалтер медынского РАНО в шляпе за четыре девяносто и в круглых очках! Японский скульптор придал ему вдохновенную порывистость.
Есть памятники курьезные. Совершенно невероятный памятнюк Кудельникову стоит в индийском штате Кашмир. Николай Иванович здесь босой, завернут в один лист материи, он худ, высок, аскетичен. Легко шагает он по земле с портфелем, а внизу две бронзовые индианки протягивают ему венок, сплетенный из цветов логоса, который он принимает. Только огромное уважение к братскому индийскому народу заставило меня не расхохотаться при виде этого произведения. На нем Николай Иванович не похож на себя ни капли, а главное — разве стал бы он принимать от женщин венок, он, подаривший счастье всем женщинам мира? Да и Нина Васильевна ему бы этого не позволила.
Неописуемо выглядит памятник Кудельннкову в Кракове, выполненный в виде гранитной стелы высотой в 26 метров и в сечении имеющий неправильный ромб. Есть пагода в японском департаменте Хонсю, стилизованная под синтоистскую. На тотемном памятнике в Канаде Николай Иванович просто целиком вырезан из ствола тысячелетней секвойи в виде столба, наверху которого сделана голова. Ее отличают от индейской лишь картофелеобразный нос, шляпа, очки.
Небольшой, можно сказать, напольный памятник высотой со старинные кабинетные часы стоит в сквере города Аниашля, Огайо. Полное незнание условий жизни в СССР здесь проявилось как нигде. Похвальное желание увековечить великого человека обернулось тем, что Николай Иванович изображен тут чем-то вроде спикера палаты лордов: в сюртуке, в цилиндре, в полосатых штанах, и всякому советскому человеку немедленно напомнит Дядю Сэма, как его разрисовывали в карикатурах 50-х годов. Кудельникова все это, несомненно, страшно бы разозлило, потому что полосатых брюк у него отродясь не водилось, да и откуда в Медыни гетры?
Во многих памятниках присутствует этакая профессорская черточка. Никак не хочет поверить человечество в то, что его осчастливил обыкновенный, рядовой бухгалтер, внешне никак не похожий на революционера или великого ученого.
И это правда — он не был похож.
Ведь я знал его. Да что там знал — мы просто были с ним закадычные приятели и ходили пить пиво за овраг в те счастливые минуты нашей жизни, когда пиво еще привозили в магазин. И прекрасно осознаю, какую громадную ответственность накладывают на меня эти мои слова, ибо теперь найдется (и находится) множество прилипал от деэмансипации, готовых что угодно плести, особенно у нас в Медыни, чтобы доказать свою близость к реформатору. Я понимаю, что не надо бы вплетать свой голос в этот «пустых похвал ненужный хор и жалкий лепет оправданья». Потому что люди злы. Одни скажут: примазывается, другие — что врет. Но есть высший долг друга и биографа, который повелевает мне словами пушкинского «Пророка» (я цитирую по памяти):
Вставай, пророк, смотри и слушай.
Исполни всюду мой приказ:
За рубежом, в морях или на суше
Тверди им правду каждый раз… —
как Анненкову после смерти Гоголя, мне надо писать и писать правду. Потому что уже немало помнилось фактов и фактиков, которые не то чтобы умаляют славу великого человека, а как-то размывают, искажают его прижизненный облик. Все это делается исподволь, мелко, подло, слово за слово, а в итоге может получиться большая человеческая неправда. Выступивший в прошлом году в «Нейчур» («Природа») главный сексолог ВВС Австрии А. Перельмутер утверждает, к примеру, что товарищ Кудельников был атеистом. Ложь! Как всякий советский человек старше тридцати, товарищ Кудельников верил в Бога, ходил на Пасху на Крестный ход, охотно посещал кладбище на Троицу, чтобы почтить прах своей матушки Ефросиньи Петровны Кудельниковой. Могилка ее находится слева от входа, сразу за постом ГАИ и наискосок от бензоколонки, на которой наконец-то местное начальство велело открыть продажу бензина для частников. Бензин продается только по будням, когда через Медынь ослабевает поток проходящих машин. Жалкий патриотизм местного значения! Но дело даже не в этом, а в том, что Кудельников верил в Бога фигурально, так сказать, через мысли о бренности. «Потому что как ни ломай голову, Прокопыч, — говаривал он мне, — а все же тайна жизни и смерти всегда останется, и случайность останется, и загадка человека». А однажды Николай Иванович прямо мне сказал: «Не знаю, как ты, Прокопыч, а я уверен, что Бог есть!»
Как сейчас помню: произошло это в чудесный вечер, весеннее солнышко уже закатывалось за Ильинку, и мы сидели с ним на берегу реки Выпрейки и закусывали колбасой с солеными огурцами. Вечер такой мягкий, что даже плакать хотелось, и вы бы очень удивились, увидев этот нежный теплый закат, зеленую траву и нашу дружбу. Мы сидели, а вернее лежали, подложив руки под голову, и смотрели на шоссе, на синий указатель «Выпейка», в котором наши умники уже замарали букву «р», на героические Ильинские рубежи. Вот тогда он это и сказал.
Недавно прочитал я в письме, пришедшем на мое имя из Аргентины от профессора Кастельери, что Николай Иванович, мол, был крупным, известным человеком в Медыни. Опять чепуха. Это как-то особенно обидно. У нас всегда так — прославится человек, и все сразу засюсюкают: «Николай Иванович, Николай Иванович!» А если не знаменит, то могут и в милицию забрать, и по морде надавать или в шею. «А ну вали, — скажут, — отсюда, Прокопыч, пока тебя вообще не убили». Вот оно у нас как. А он там из Аргентины своей думает это осмыслить. Нет: «Умом Россию не понять», — это я ему так и написал в ответ, заклеил в конверт, отправил. И больше ничего объяснять не стал. Пусть живет иллюзиями и думает, что гений тут творил у нас в полной любви и всеобщем уважении.
Пусть не знает хоть о Нине Васильевне Кудельниковой, супруге Николая Ивановича, женщине кроткой и смелой, наделенной разными талантами, но более всего русским талантом сперва долго крепиться и дуться, а потом так разораться на всю округу — и так, прости Господи, заматериться, так заголосить, что хоть святых вон выноси. Раньше культурные люди не ссорились на публике, не кричали, а подавляли противника умом и интеллектом. Делали, так сказать, хорошую мину даже при плохой игре. Но, видимо, эту манеру подавлять противника интеллектом господа вывезли на кораблях, которые бежали от Красной Армии в Париж и Константинополь. Я это так зло говорю потому, что у нас никто не только не будет подавлять интеллектом, а, наоборот, норовит либо в харю, либо задавить по начальству. Женщины у нас тоже такие хабалки, такие грубиянки и профурсетки, что даже Нина Васильевна Кудельникова на их общем фоне выглядит вполне кроткой и нестрашной.
Приведу пример из дореформенного, докудельниковского прошлого. Было это в воскресенье. Я пошел на речку посмотреть, как там ловятся плотвицы. Иду себе, а навстречу мне поднимается незнакомая женщина с корзинкой белья — довольно еще не старая. Я этой женщине неосторожно улыбнулся. Тогда она поставила корзину на землю, подбоченилась, поправила платок на голове и говорит мне: