— Ух ты, я дышу воздухом настоящего океана! Какой он свежий! Потрясающе! — закричал он и высунул руки в окно, словно хотел схватить ветер. — А ты чувствуешь?
Стоуни кивнул.
— Пахнет хорошо.
— Пахнет всем сразу. Я чувствую запах крабов, рыбы и чистейшей чистоты. — Он засмеялся собственным словам. — Чистота океанистости.
— Смотри, — произнес Стоуни севшим голосом.
В лучах взошедшего солнца над морем поднималось поселение Стоунхейвен.
Точнее, то, что от него осталось.
Стоуни снова остановил машину.
— Выглядит так, будто Бог раздавил его пяткой, — заметил мальчик.
— Ты веришь в Бога?
Мальчик пожал плечами, разглядывая руины домов.
— Нет, я просто сказал так, потому что ты так подумал. — Неожиданно его начала бить дрожь, — Я не хочу туда Пожалуйста. Только не туда.
— Не делай этого со мной, — попросил мальчик.
— Не делать чего?
— Не води меня туда.
— Почему?
— Я чувствую это.
— Что ты чувствуешь?
— Ты, сукин сын! Ты притащил меня сюда, потому что хочешь, чтобы я здесь умер. Хочешь, чтобы я узнал все о том, что ты натворил. Обо всем сотворенном тобой зле. Обо всех гадостях. Ты привез меня сюда, чтобы убить.
— Что ты ощущаешь?
— Мучение.
— Это рисунки у тебя на коже?
Мальчик кивнул Его лицо готово было сморщиться, словно все его слезы, ночные страхи и боль вот-вот потекут из глаз, из носа, изо рта.
— Сними майку. Я хочу посмотреть.
— Оставь меня в покое.
— Просто успокойся. Сними майку. Я хочу взглянуть на картинки. Я не сделаю тебе больно.
Мальчик стащил через голову футболку. Он помрачнел. Не осталось ни следа от того счастливого ребенка, каким он был пять минут назад. Он глядел на Стоуни запавшими глазами. Без футболки он выглядел моложе своего возраста, скорее лет на девять-десять, а не на двенадцать.
— На спине, — сказал мальчик. Он развернулся на сиденье.
Спина у него была тощая, все ребра выпирали, лопатки торчали словно вывихнутые.
Стоуни не вполне уловил, что именно изображали бесконечные картинки. Это были цветные пятна, разбросанные по всей коже, — настоящий витраж с лицами, лошадьми, морем и небесами.
— Какая скотина это с тобой сделала?
— Не знаю. Может, и он. Хотя он всегда утверждал, что я таким родился.
— Твою…
Стоуни задохнулся.
Из сгустка коричневых красок на плечах мальчика, словно из воды, затянутой бензиновой пленкой, начало выплывать лицо.
Этого лица Стоуни не видел двенадцать лет.
— Лурдес, — прошептал он.
Веки отяжелели. Туман в голове заслонял видение. Он чувствовал, что слезы катятся по лицу, застилают глаза, потому что она медленно раскрыла рот в беззвучном крике.
А потом спина мальчика, кажется, начала расти, кожа растянулась, изображение ее лица стало более объемным, четким, увеличилось, и вскоре кожа ребенка сделалась полотном всего мира. Стоуни глядел на Лурдес. Нет, он, кажется, был в чьем-то чужом теле, он грозил в ночи ножом оранжево-желтой луне, нож переливался, сверкал, а потом, со звуком ударяющего по воде кулака, вонзился ей в грудь.
Сначала была оранжевая луна.
Из нее вырвался бледный Лунный огонь, вспыхнул и взорвался.
И весь мир, насколько он мог видеть, был залит Лунным огнем.
Кучный огонь.
А в его холодной голубой сердцевине…
Прошлое.
Алан Фэйрклоф стоял перед ним, протягивая руку. «Ну, давай, Стоуни. Пойдем. Там все уже завершилось. Теперь уже пора. Ты все поймешь. Тебе нужно знать, как все обстоит на самом деле».
Потом другая картинка наслоилась на эту.
Лева Мария, Звезда Морей. Он держит Аурдес за руку, цветные витражи в окнах расплываются в радужном сиянии и превращаются в лачугу Норы, мощный ветер сдирает с крыши куски рубероида. Весь Стоунхейвен был здесь, от маяка на мысе Аэндс-Энд до летних особняков на мысе Ажунипер, — все сливалось и обретало новые очертания, другие краски, иные воспоминания о том, что было здесь много лет назад…
А потом он увидел своего брата Вэна, все еще семнадцатилетнего. Весь в крови, он вскинул руки над головой. Охотничий нож блеснул в лунном свете.
РИСУНКИ НА КОЖЕ МАЛЬЧИКА
Глава 17ВСПОРИ БРЮХО СУКЕ
Время превратилось в реку из крови и огня. Вэн Кроуфорд брел по ней, подняв руки над головой. Острые камешки впивались ему в ноги. Это была просто прозрачная чистая вода, и вот он брел по ней, погрузившись по пояс.
Он огляделся по сторонам. На какой-то миг задумался: вроде бы он был в лесу рядом со Стоунхейвеном ночью, но сейчас стоял летний день и жаркое солнце палило нещадно. Вэн наклонился и схватил что-то сверкавшее и переливавшееся в чистой воде. Обман зрения.
Диана стояла на дальнем берегу: светлые волосы падают на плечи, бледная кожа, округлые груди. Она смотрелась здесь вполне естественно, словно и должна была стоять вот так, на берегу реки, обнаженная, дожидаясь его.
— Поймай ее! — велела Диана, когда он поднял на нее взгляд. — Она нам нужна!
Он долго смотрел на нее, не желая, чтобы этот сон закончился.
(Вэн понимал., что это сон, у него было ощущение, что все происходит во сне, кроме того, он понимал, что река из крови и огня не может вдруг превратиться в чистую летнюю речку, полную серебристых рыбок.)
Затем он снова потянулся к бурлящей, искрящейся воде и схватил ее, извивающуюся, поднял к солнцу.
Нож.
Это не нож — это серебристая рыбка, извивающаяся у него в руке.
Ее маленький ротик раскрывался и закрывался на воздухе, выпуклые глаза таращились на мир. На ощупь она была скользкая и изящная, он почувствовал, как ряд колючек спинного плавника впился ему в ладонь.
(«Я в это не верю».)
«Поверь в это, — сказала Диана, хотя ее не было рядом с ним. — Все, что требуется, это твоя уверенность, твоя вера. Отпусти себя, позволь ему выйти, пусть оно ведет тебя».
(«Ведет меня? Куда?»)
«На другую сторону».
(«На небеса?»)
«Пойди и узнаешь».
К Диане, сидящей на дальнем берегу и глядящей в воду. Казалось, цветы распускаются в ее шелковистых волосах. Солнечный свет окружал ее нимбом.
— Иди на эту сторону, Вэн, иди же! — крикнула она радостно.
Он поглядел на бурлящую воду и увидел под ней другое лицо.
Лицо, которое могло бы принадлежать юной латиноамериканке лет шестнадцати. Темные волосы струились по ее спине, поток искажал черты. Вода покраснела, когда он прошел мимо девушки, ее левый глаз сделался красным и губы стали красными, как розы, как кровь. Все стало красным.
— Лурдес? — спросил он, удерживая над головой извивающуюся серебряную рыбку. — Лурдес? Это ты? С тобой все в порядке?
Она раскрыла рот в крике, и несколько маленьких плоских червяков, извиваясь, выскочили у нее изо рта и скрылись в кровавой воде.
Он поглядел на Диану, с которой происходило что-то странное. Кожа на всем ее теле пульсировала жаром. Казалось, сквозь ее руки и плечи просвечивают изумруды, а жаркое солнце с каждой секундой становилось все горячее. Неосязаемый ветер развевал ее волосы, и уже казалось, что саму Диану вот-вот сдует и унесет, хотя над водой, где стоял Вэн, воздух оставался неподвижным.
Лурдес поднялась из реки, словно русалка, словно видение, обвила мокрыми руками его плечи, закрыла глаза и прижалась губами к его рту. Он разжал зубы, уступая ее настойчивому языку, и ощутил теплую воду, а их языки дразнили друг друга. Ее плоть была свежей и упругой, груди прижимались к нему, заставляя восставать его мужское естество.
«Мужское естество».
Потому что вот кто он теперь, он мужчина, и его естество восстает, и эта Лурдес, сука, расстилается перед ним, эта потаскушка заставляет его делать это с ней…
Даже поднимая нож, он понимает, что находится в каком-то нереальном мире, странном, лишенном покоя сновидении.
«Вечер, октябрь, лес, Диана, охота, Лурдес, сука…»
Все обрушивается на него.
Летний день разрывается, словно бумажный экран, — и снова вокруг темный лес, холодный вечер, нож, зажатый в его руке. Лунный свет и кровь струятся наперегонки по ее благоухающей коже, по коже Лурдес, девчонки, у которой в волосах и на шее растут алые цветы.
— Вверх, — выдыхает Вэн, — и вниз!
Лезвие входит… О, какой мокрый звук.
«Неужели только я один слышу его? Этот сосущий звук, с каким нож входит в грудь и снова выходит, вверх-вниз и снова…»
Ночь, луна, он больше не чувствует себя Вэном Кроуфордом, вечным неудачником, по коже проходит холодок, кто-то иной глядит его глазами… Он не просто какой-то там сын рыбака и медсестры с толстыми икрами. Какое у нее лицо в лунном сиянии! Какое лицо! Глаза, такие темные и прекрасные.
«Я понимаю, почему мой братишка спал с тобой, теперь я понимаю, хотя раньше не понимал. Ты это что-то, ты шедевр, ты кусок плоти, и у тебя просто прелестные губы, которые кривятся и обнажают белоснежные зубки каждый раз, когда ты кричишь, но я все-таки выжму весь этот крик из твоих легких, Лурдес, Лурдес-Мария Кастильо, сука Ты на самом деле русская, да? Лурдес Кастильосукина. Хо! Ха-ха-ха! О, послушай, как поет этот ножичек, — дивная музыка: хлюп, плюх, шлеп…
Она дерется как девчонка — хи-хи-хи, — машет руками, потому что не понимает, что он делает, даже не догадывается, почему он это делает.
Но нож знает.
Нож всегда знает.
Главное правило: у ножа есть своя голова на плечах, на самом деле это у него все бразды правления. Полисмен, я вовсе не собирался колоть ее четырнадцать раз подряд, просто она стояла на пути моего ножа Она натыкалась на него снова и снова. Я пытался отойти, но она так и лезла на меня всем телом.
Вверх, и вниз, и сбоку — нож режет, колет, рубит, и из-под него выступает какая-то кашица.