Сатирическая повесть Чэнь Мяо, доказывающая неизбежность краха антигероя, какой бы увертливостью он ни обладал, на мрачном фоне показала достойных, несгибаемых, честных людей, таких, как старый писатель, оклеветанный своим лжеучеником.
Где же источник жизнеутверждающего созидательного пафоса для китайских писателей? Это вера в силы народа и жизнеспособность его культуры. В череде тысячелетий истории сохранил китайский народ непрерывной свою культурную традицию. Теперь она, в свою очередь, укрепляет духовные силы общества. Жезл счастья выступает прямым символом культуры, которая сохранилась благодаря простому народу, пользуется его уважением и представляет собою не просто экзотическую диковинку-вещицу, а духовную ценность. В народных верованиях жезл счастья приносил исполнение желаний. И разве не надежду на лучшую жизнь для трудовых людей символизировал этот древний жезл в руках его последнего владельца, простого разнорабочего?
Нельзя не принять во внимание, что переведенные для этой книги повести порождены конкретной обстановкой литературной жизни сегодняшнего Китая, отражают особенности не столь уж простой ситуации. Сейчас в стране происходит явная и даже довольно резкая смена литературных поколений. Писатели старшего возраста, как правило, слишком настрадались от «культурной революции», чтобы с полной силой возродиться к творческой работе, отыскать в своей палитре свежие краски для впечатляющего отражения действительности. Другие произведения, создаваемые ныне в КНР, выходят из-под пера совсем молодых авторов, которым предстоит еще немало совершенствоваться и профессиональная подготовленность которых, как и китайской молодежи в иных областях деятельности, по известным причинам оказывается невысока. Оттого не случайно, что в нашем сборнике слово предоставляется литераторам среднего поколения. Поколение это в писательском мире сравнительно немногочисленно, но работает по большей части продуктивно. Подготовка была, навыки, несмотря на творческий простой, остались, есть энергия воплотить свои замыслы. Конечно, нельзя счесть собранные нами повести равноценными по своим художественным достоинствам и идейной стройности, не всегда ровно прописана и четко продумана каждая из них. Но предпринята попытка осмыслить явления, сложно разворачивавшиеся во времени и пространстве, и, несмотря на те или иные недочеты, не может не привлечь гражданственность позиции, неразрывно связанная с искренностью и смелостью.
Писатели показали, что великие или, как принято говорить в КНР, небывалые в истории бедствия выпали на долю китайского народа, но они же показали тягу простых людей к светлому социалистическому завтра. И тот, кто вместе со своим народом, на может не верить в силы народные.
А. Желоховцев
Лю БиньяньЧЕЛОВЕК И ЕГО ТЕНЬ
Во время Праздника Весны 1980 года в уездном городе Синьцзине неподалеку от Чэнду, столицы провинции Сычуань, ничтожное происшествие испортило общее праздничное радостное настроение, словно брызнувшая на картину грязь.
На банкете для интеллигенции по случаю Праздника Весны ганьбу Гу, местный хозяйственный деятель, поднял тост. Он подходил чокнуться ко всем столам и не пропустил никого, кроме одного из присутствующих. Он сознательно обошел человека, который был когда-то зачислен в «правые элементы» и лишь в прошлом году реабилитирован. За двадцать с лишним лет того впервые допустили на такой банкет, что означало для него коренной поворот в жизни; он хотел выпить и за себя, и за лучшую судьбу всех жителей провинции Сычуань и никак не ожидал такого подвоха. Непереносимое публичное унижение так потрясло его, что он поднялся и, подавленный, покинул банкет.
Слух немедля пополз по уездному городку, вся интеллигенция заговорила только об этом инциденте. Осуждали Гу за намеренное оскорбление и старались понять его мотивы.
— Наверное, у Гу немало личных неприятных воспоминаний связано с «правыми». В 1957 году он сам разоблачил трех «правых элементов», одной была студентка, за которой он прежде ухаживал, а родители ему от ворот поворот дали.
— Может быть, Гу недоволен политикой ЦК по пересмотру дел ошибочно причисленных к «правым элементам»?
— Может быть. Только я считаю, он себя ставит куда выше интеллигентов. А уж «правые» в его глазах вообще ничто.
— Ну чем ему гордиться? Двадцать один год заправляет у нас хозяйственной работой, а сделал ли он что-нибудь хорошее для уезда? Пока его не снимут, у нас в Синьцзине ничего к лучшему не изменится!
Увы, нет такого прибора, чтобы объективно определить цену человека. Вот взвесить и измерить начальника Гу и того реабилитированного, надежно определить их преданность социализму, деловитость и способности, профессиональный уровень и общую культуру, поведение на работе и эффективность их труда. Нет таких весов! Когда мы оцениваем человека, всегда ли мы способны проникнуть вглубь и выявить его истинный характер, способности и внесенную в общее дело лепту?
Еще одно падение
В 1960 году двадцатидвухлетний Чжэн Бэнчжун возвратился в свой родной уезд Синьцзинь. Возвращаясь домой, каждый старается одеться показистее, а этот вернулся в поношенной и латаной (но очень чисто стиранной) одежде из хлопчатобумажной ткани, а украшал его только ярлык «правого элемента», который волочился за ним всюду и не переставал ломать его судьбу даже в родных местах. Но дух его не был сломлен, и близорукий взгляд был уверенным; на обветренном загорелом лице светилась улыбка. Он ничуть не стыдился земляков в отличие от древнего полководца Сян Юя, а скорее походил на тех юных солдат народно-освободительной армии, которые десятью годами ранее возвратились домой с победой.
Прохожие про себя дивились на парня: небось из далеких краев приехал, где выдают в месяц побольше, чем 15 или 19 цзиней продовольственного пайка. Откуда было им знать, что полноводная Янцзы с зеленой травой по берегам в сравнении с теми отдаленными местами, где он отбыл два года, казалась парню раем на земле.
Чжэн Бэнчжун, «правый элемент», в 1951 году окончил с отличием Индустриальный институт в городе Чэнду. Он пылал желанием отличиться, искупить трудом свою вину, перевоспитаться и стать другим человеком. Он пять раз подавал рапорт с просьбой «направить на перевоспитание в самые трудные условия». Самые трудные условия, и природные и человеческие, он хлебнул в полную меру на строительстве в безлюдной пустыне в пятистах километрах от города Синина. Ему платили 29 юаней в месяц, а на питание и топливо человеку требовалось больше 50 юаней. Ежедневно каждому выдавали полкружки воды или кусочек льда: будешь пить — тогда нечем умыться, а умоешься — пить будет нечего. Раз в полгода — парикмахер, раз в год — баня. Но ничто не смогло поломать его привычку к чистоте. Никто так и не понял, как он ухитряется стирать свою одежду и ходить чистым. Вечно голодный, он ел зеленый мох, но оставался добродушным и веселым, сохраняя в себе что-то студенческое — любил напевать песенки. Да, нелегко перевоспитаться и стать другим человеком!
В родной реке Янцзы он всласть наплавался; растянувшись на речном песке, он нежился от непривычной праздности — какая, оказывается, прекрасная вещь вода! Двадцать один год прожил и только тогда понял — без воды-то жизни нет! Ему в кошмарных снах грезился стакан прозрачной воды, утоляющей жажду. Теперь он лежал на берегу неисчерпаемой Янцзы — какое счастье! Может, это символично и вся жизнь его изменится к лучшему? Непременно так. Ведь он по специальности гидростроитель, а водные ресурсы Сычуани самые богатые во всем Китае. Здесь уж он, ясное дело, сможет развернуться, показать себя.
Он и поступил на строительство гидроэлектростанции. Днем трудился, а вечером занимался с рабочими, повышая их квалификацию. Им нравился этот интеллигент, симпатичный парень. Он работал играючи, мог по пять вечеров подряд не ложиться допоздна и ничем, кроме очков, не отличался от простолюдина. В конце года низовая партийная организация стройки подала рапорт, ходатайствуя о снятии с Чжэн Бэнчжуна ярлыка «правого элемента», поскольку он хорошо проявил себя на практической работе. Уком начал проверку и не обнаружил личного дела. Послали запрос в прежнюю организацию и получили ответ: «Организация уже ликвидирована». Тогда запросили отдел Единого фронта в окружном комитете и узнали: упомянутое личное дело уже отослано в уезд Синьцзинь.
Чжэн Бэнчжун страдал от голода, страдал от критики, но никогда не пугался, а теперь он испугался. Не воображайте, что личное дело всего лишь бумажная папка; в нем лежит и ваше прошлое, и ваша будущая судьба; личное дело гарантирует само ваше существование. Странное дело: потеря папки аннулировала все хорошее в жизни Чжэн Бэнчжуна — он потерял права выпускника вуза, было забыто все им сделанное до 1957 года; нетленным и целехоньким сохранился лишь ярлык «правого элемента», а с утратой личного дела была утрачена и надежда на какую-либо возможность освободиться от него. Это было самое страшное. И первым встал такой вопрос: нечем было подтвердить, что он возвратился в Сычуань законным порядком, ведь он мог и сбежать самовольно: ничто не мешало утверждать, что он сбежал, испугавшись трудностей и лишений!
Само собой разумеется, что когда началось движение за «четыре чистки», Чжэн Бэнчжун со своими ярлыками «правого элемента» и «самовольного побега» сделался идеальной мишенью для классовой борьбы. Руководители ГЭС в качестве первого обвинения предъявили ему «разложение рабочего класса». Чжэн Бэнчжун отказался признать свою вину. Начальник побагровел и заорал на него:
— Ты почему повышал рабочим квалификацию?! Говори! Сам ты не красный, а белый специалист, хочешь всех наших рабочих превратить в беляков! За собой повести хочешь! Это что ж, не разложение? Разложение рабочего класса — и все тут!
Вот каков у нас творческий вклад в теорию. Разве могли тут пригодиться Чжэн Бэнчжуну его жалкие познания в марксизме-ленинизме? Он робко возражал: