«Я часто вспоминаю о тех незабываемых днях, когда жил в деревне. Я навсегда благодарен вам за вашу заботу обо мне во время болезни и за ту помощь, которую вы оказывали мне во всех моих делах. Я еще больше благодарен вам за вашу заботу о Дун Дуне. Желаю вам и вашей дочери всего наилучшего».
На это письмо Цю Вэнь не ответила, и лишь в письме, присланном ему Дун Дуном, было написано следующее:
«Тетушка Цю Вэнь просила вам кланяться».
Второе письмо было отправлено весной 76-го года, в то время, когда разыгрывался печальный и шумный спектакль «борьбы против реабилитации правых», в котором Чжан Сыюань был вынужден сыграть роль злодея. Печальны были дела, и письмо также было печальным. Ответ пришел сразу, он был написан словами, которые можно было найти в любой передовице.
«Пусть крепнет наша вера, революционный курс председателя Мао одержит окончательную и решительную победу!.. Наши бедняки и середняки все время ждут, когда вы вернетесь к нам, чтобы пройти здесь трудовую закалку, перестроить свое мировоззрение… материалистам ничто не страшно, философия коммунистической партии — философия борьбы».
Чжан Сыюань хорошо понимал значение этих слов и, вспомнив Цю Вэнь, Дун Дуна и деревню, почувствовал — сердце покатилось куда-то вниз.
В 77-м году он придумал способ увидеться с Цю Вэнь, нашел путь сразу изменить жизнь, отыскал возможность для совместной жизни. Цю Вэнь, когда он впервые встретился с ней, была немного похожа на колдунью, была похожа на звонкую сосну, на гибкую иву, за пять лет деревенской жизни она окрепла, стала сильнее. Кроме того, с тех пор как он решительно заявил, что не хочет восстанавливать свои отношения с Мэй Лань, появилось довольно много людей, заботящихся о его жизни, о его «личном вопросе», многочисленные старые боевые друзья, особенно жены этих друзей, настойчиво совали ему в руки фотографии каких-то женщин, это раздражало его. Однажды он во всеуслышанье объявил, что нашел выход, что он поедет в деревню, где прежде работал, заберет Цю Вэнь с собой, и они вместе будут трудиться на благо народа. Фотографии перестали совать в руки. Старые знакомые, полуверя, полусомневаясь, спрашивали его: «Когда же?» — словно напоминая и торопя с уплатой старого долга.
«По нашему китайскому обычаю я, наверное, не должен был заранее говорить тебе об этом. Может, мои слова и не столь уж обрадуют тебя. Но эти слова я много лет хранил в своем сердце. С самого начала, когда я был еще помоложе и заболел воспалением легких, ты ободряла и успокаивала меня, придавала мне сил. Только лишь это… Благодарю тебя от всей души».
«Спасибо», — ответила Цю Вэнь искренне и немного насмешливо.
«У меня прежде не было такого, как ты, друга. Ты и чистая, и сговорчивая, и остроумная, и ласковая, и добрая, и…»
«По вашим словам, я само совершенство, встречающееся раз в несколько сотен лет?»
«Не надо шутить. — Голос Чжан Сыюаня стал немного печальным. — И к тому же я чувствую, что ты понимаешь меня, может быть, я даже нравлюсь тебе».
Цю Вэнь отвернулась, избегая взгляда Чжан Сыюаня.
«У меня много дел. На мне — хомут обязанностей, мне нужно, чтобы меня тянули за постромки, иногда вели туда, куда следует. Встречая трудное дело, я всегда вспоминаю о тебе, если бы ты была рядом со мной, если бы ты могла стать моим советчиком, моим помощником, стать… Тогда, несмотря ни на что, и жить и работать было бы не так уж трудно».
«. . . . . .»
«На этот раз я приехал лишь ради тебя. Не сомневайся в этом, поедем вместе со мной. Когда ты приедешь, ты сама выберешь себе работу. Твоя дочь, конечно, поедет вместе с нами…»
«С кем «с нами»? — строго спросила Цю Вэнь. — Почему я должна стать вашим помощником и советчиком? Почему я должна бросить свою работу, свое дело, изменить свою жизнь, оставить своих соседей и родственников и стать женой начальника?»
«. . . . . .»
«Вы, вы думаете только о себе! А вы можете, ни минуты не размышляя, оставить Пекин, расстаться со своей должностью, приехать ко мне, стать моим советчиком, моим помощником, моим другом? Можно ли сделать именно так, а?»
«Этот вопрос следует обсудить».
«Обсудить? Вот он, голос чиновника. Простите. Моя запальчивость как раз и доказывает, что я нисколько не похожа на то совершенство, которое вы себе придумали. Ведь на самом-то деле ваша работа важнее моей в сто, в тысячу раз. Не признавать это — значит ошибаться. Я доверяю вам и вашим сослуживцам. Вы потеряли слишком много времени, я думаю, что вы его наверстаете. Я желаю вам успехов. Мне хотелось бы помочь вам. Но я не могу уехать. Я привыкла к деревне».
«Ты собираешься прожить здесь всю жизнь? Разве между тобой и здешней жизнью не лежит межа?»
«Ко многому привыкаешь. Поэтому-то я и уважаю вас. Вы сумели стать заместителем начальника, сумели приехать в деревню и жить здесь вместе с нами. Вам даже пришла в голову такая удивительная мысль, как увезти меня с собой. Но мои притязания не столь велики, я останусь сельским врачом, буду помогать людям в их страданиях. Не забывайте нас! Храните в сердце нас и все, что было. Спасибо вам… — Голос Цю Вэнь прервался. — Я лишь надеюсь, что вы сделаете много доброго для людей и не сделаете ничего плохого… Ваши добрые дела простой народ не забудет».
Что-то сдавило горло Чжан Сыюаня. Он медленно вышел. Цю Вэнь не провожала его. Потом он долго жалел, зачем не разглядел хорошенько и стул, прочный и тяжелый, на котором сидела Цю Вэнь, и ее белеющий свежим деревом стол. Ее лампу, ее книги, ее табуретку, на которой стоял таз для умывания, ее соломенную шляпу и стетоскоп. Все эти вещи были счастливее, чем он, все эти вещи и утром и вечером не расставались с Цю Вэнь, жили рядом с ней.
Деревенские родственники продолжали приглашать в гости, и душа и желудок требовали проверки общинных щедрот. Соевый творог и лапша из картофельной муки, ягодное вино и острые приправы — все получали с подсобного хозяйства. Свежие куриные яйца, яйца уток и гусей, яйца, консервированные в извести, и яйца с тухлинкой, яичный порошок — всего стало больше, так же как и денег на мелкие расходы. Было и просяное печенье на меду и масле, самое любимое лакомство здешних жителей… О чем еще заботиться? Чего еще желать? Да чтобы исчез страх. Да чтобы не менялась политика, да чтобы вот так и работать и не вцепляться друг другу в горло, а тогда и жизнь понемногу станет лучше. Наши деревенские дела и взаправду стали лучше, чем мы думали. Скорого всем богатства, наше государство надеется на всех нас! Мы научились кое-чему, теперь можно жить и дальше, наши крестьяне надеются на таких, как вы! Так воодушевляли друг друга досыта наевшиеся и вдосталь хлебнувшие гости.
Наконец все-таки распрощались. Секретарь заместителя начальника отдела Чжана был хорошо разбирающимся в делах человеком. И Чжан Сыюань через местное начальство позвонил ему, помня о своей невеселой поездке в деревню, когда он вдосталь навидался и хорошего и плохого, как рядовой путешественник. Мгновенно все прибыло в деревню: начальство, сопровождающие и машина. Окруженный со всех сторон внимательно наблюдавшими за происходящим людьми, Чжан Сыюань напоследок заметил, что деревенские родственники с большим пониманием относятся к нему, чем его собственный сын, понял, что их теплое отношение вызвано не тем, что они не знали о его возвращении на службу и повышении, не тем, что они не знали об имевшейся у него возможности отправиться сюда на машине, послав впереди себя сопровождающих; они знали об этом, но видели в нем также и человека, его истинное нутро. Родственники относились к нему так, словно с ним ничего не произошло, верили, что он ни в чем не изменился. Эта неизменность до слез трогала людей. А все пережитое еще больше волновало, обнадеживало и будоражило их. Поэтому-то люди и столпились рядом с этими огромными камнями, провожая его. Не забывай нас! Только этого хотели люди. Разве можно позабыть и обмануть эти надежды? Он сглотнул слезы, когда садился на свое считавшееся самым престижным место в машине. Его душа оставалась в этой горной деревне. Он вбирал эту деревушку в свое сердце и увозил ее с собой. Он потерял свою душу? Нет, он нашел ее. В уезде, после прощания с Дун Дуном, он на машине помчался в провинциальный центр. Конечно, уже не было ни очередей, ни маленького ребенка, варвара и тирана, ни взрослых бродяг, не было ни дыхания с луковым запахом, ни общей комнаты, в которой люди не могли спокойно уснуть. Мне ли забыть об этих людях и их интересе ко мне? Способен ли я вести всех к разумной и зажиточной жизни? В провинциальном центре, переночевав в гостинице для высокопоставленных приезжих, он сел в самолет. В салоне первого класса было четыре таких же, как и он, высокопоставленных пассажира. «Просьба не курить», «Пристегните ремни» — вспыхнуло табло, самолет, словно сойдя с ума, издал яростный рев. Нос его приподнялся, они стали подниматься ввысь. Все дальше и дальше оставалась горная деревня, впереди ждала сложная и трудная работа. Вернувшись, он не испугается всех этих наваливающихся, не идущих в руки, больших и считающихся важными дел. Небольшого роста стюардесса, одетая в безупречно чистую голубую форму, в такого же цвета негнущейся пилотке, разносила ароматный чай, шоколад, от вида которого екнуло сердце, памятные открытки и расписание рейсов, к которому были приложены рекламные проспекты какой-то зарубежной фирмы, торгующей книгами. Крыло самолета пошло немного вкось, они сделали поворот, набрали положенную высоту. Самолет летел намного выше, чем может летать мотылек. Шум моторов стал равномерным, обволакивающим, вызывающим дремоту. В салоне становилось все жарче, Чжан Сыюань повернул вверху выступающую на сосновой панели черную рукоятку, и холодный воздух ударил ему в лицо. Сквозь круглый иллюминатор он долго глядел на просторные земли своей родины. Ему были дороги и свет ее солнца, и ее лунный свет, и прозрачно-ясные контуры, и раскраска мелькающих перед ним гор, похожих на ядрышки расколотых грецких орехов. Он любил ее расчерченные аккуратными линиями шахматные прямоугольники садов и полей. Когда же наша страна, наши горные деревни наберут, как этот реактивный самолет, нужную высоту? Внизу сло