ились облака, густо белел туман, пеплом отливала мгла. Пусть самолет и летит на большой высоте, он поднялся с земли и обязательно вернется на землю. Пусть человек — лишь мотылек, он все же сын земли. Чжан Сыюань повернул до отказа ручку, регулирующую подачу воздуха, опустил спинку кресла и спокойно заснул.
Мост
Он съел куриной лапши, немного зелени, несколько ломтиков ветчины, выпил овощного сока. Потянулся, зажег сигарету, сделал несколько затяжек, окутываясь дымом. Он не поэт, у него вновь нет времени на излияния чувств, на лирику, на тонкость переживаний и на мечты. Он должен, словно вол, словно трактор, тянуть плуг и работать. Надо делать свою работу хорошо, и все будет в порядке. Он достал бритву, включил верхний свет в ванной, зажег лампочку и у зеркала для бритья, налил горячей воды, побрился до зеркальной чистоты. Все свои печали он выдохнул вместе с сигаретным дымом, от света двух ламп лицо его блестело и лоснилось. Да, он такой, какой есть. Непрерывно пробуя рукой воду, он наполнил ванну. Попытавшись запеть хрипловатым голосом гонконгскую песню «Любимая тишина», он громко рассмеялся. Он запел «Братья и сестры поднимают новь». Он хорошенько вымылся. Он смыл с себя все ненужное, все обременительное, он твердо верил, что мытье является источником здоровья и бодрости. Он полагал, что сумеет наперекор всему жить и дальше, продолжать работать до тех пор, пока такие вот сверкающие ванны не будут во всех семьях. Он досуха вытерся махровым полотенцем. Лампы вверху и на стене отбрасывали на его кожу розовый отблеск. Он еще не стар. В его жилах течет горячая и красная кровь. Он погасил лампы, вышел в гостиную. Докурил вторую половину притушенной сигареты. Он включил приемник. Ли Гу пела «Летит на белых крыльях сокровенная любовь». Он встал, после мытья люди легки, словно мотыльки. Подойдя легкими шагами, он распахнул дверь в солярий. Ворвался холодный воздух, он подумал, что это оттуда, с гор, дует такой ветер. Он надел пальто и вышел, свет звезд сливался со светом фонарей. Он смотрел на эти безмолвные далекие звезды. Он заметил, что между светом этих непритязательных и скромных, не терпящих соперничества «драгоценностей», — между светом люминесцентных и флюоресцентных ламп и светом деревенских звезд нет никакой разницы. Они светят на одном и том же небе, глядят на одну и ту же землю. Между вчерашним, сегодняшним и завтрашним днем, между отцами, сыновьями и внуками, между огромным камнем, который донес на своих плечах до горной деревни бог Эрлан, и семнадцатиэтажной башней, между Хай Юнь и женой Шуаньфу, накупившей посуды так себе, из грубого фарфора, между грязью, неразберихой и оскорблениями в железнодорожной столовой и расписанием рейсов, напечатанным какой-то иностранной фирмой, между блеском глаз Цю Вэнь, упорством Дун Дуна, фанфарами сорок девятого, поездкой семьдесят шестого года, между «камушком-несмышленышем», командиром Чжаном, секретарем горкома Чжаном, стариной Чжантоу и заместителем начальника отдела Чжаном была отчетливая связь, между ними — мост, настил которого сложен из славы и бесчестья. Этот мост существует, этот мост открыт для человека от рождения до смерти.
Он надеялся, что снова встретится с ними, и с Цю Вэнь, и с Дун Дуном, и Шуаньфу. Он ждал завтрашнего дня, он вглядывался в даль, которой не было конца.
Он расправил грудь, несколько раз вдохнул и выдохнул. Вроде бы зазвонил телефон. Он вернулся в теплую, залитую светом комнату, мимоходом опустил светло-зеленую занавеску. Выключил горевший в гостиной свет, вошел в комнату, где стоял телефон, взял трубку. Звонил начальник отдела. Начальник осведомился о его здоровье и о том, как он съездил, спросил: «Уладили ли вы свои дела?» — «Почти уладил, почти совсем уладил», — ответил он бодрым и энергичным голосом. Этот сорвавшийся с языка ответ ни к чему не обязывал. Затем начальник обрисовал ему ситуацию, проинформировал о том, что он, Чжан Сыюань, завтра выступает на одном важном совещании, посоветовал основательно подготовиться к докладу.
Он поблагодарил начальника. Положил трубку, сел за письменный стол — секретарь уже принес требующие самого срочного ознакомления материалы, бумаги и письма. Составил список дел, требующих немедленного решения. Чжан Сыюань взял отточенный большой карандаш. Принялся просматривать бумаги и мгновенно ушел в них. Он понимал, что многие внимательно наблюдают за ним, стоят за ним, надеются и подхлестывают его.
Завтра он будет очень занят.
Перевел Ю. А. Сорокин.
Чэнь МяоНЕОФИЦИАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ КРУПНОГО ПИСАТЕЛЯ
Серьезное предупреждение:
Все герои этой повести вымышленные. Если кому-нибудь они вдруг напомнят ныне живущих или уже умерших реальных людей, то это чистая случайность.
Предисловие, в котором говорится о том, как статья о писателе помогла спасти историю литературы от невосполнимой потери.
Еще не взявшись за перо, я уже начал волноваться. Хотя понятие «вдохновение» давно раскритиковано до полного неприличия[1], я все-таки испытал именно это чувство, когда решил писать книгу. Но должен сразу заявить, что испытал я его не потому, что у меня, ничтожного, вдруг открылся какой-нибудь талант, а потому, что меня вдохновили выдающиеся достижения ниже изображаемого крупного писателя.
Все началось с одного визита. Я пошел к своему старому другу и застал его сочиняющим какую-то книгу.
— Что это ты делаешь? — спросил я.
— Составляю «Словарь литераторов», — ответил он.
Попросил я друга показать мне уже написанную часть, полистал ее и увидел, что там сплошные звезды от литературы: либо старые, испытанные таланты, либо молодые дарования, которые принесут новую славу нашему искусству. Большинство старых были еще живы. Я не имел чести учиться у них лично, но читал их произведения и сейчас был вдвойне счастлив побольше узнать об их жизни и творчестве. Внезапно мои глаза остановились на одном имени: Чжуан Чжун. Я не мог считать его своим закадычным другом, однако был знаком с ним и с интересом прочел следующее:
«Чжуан Чжун. Известный современный писатель. Родился 1 января 1930 года, настоящее имя — Фусян (Счастливчик), главный псевдоним — Чжуан Чжун (Торжественный, Важный). Отец его был банковским служащим, часто оставался безработным, и тогда у него было много времени для самообразования. Чжуан с детства увлекался литературой и любил просматривать китайские и иностранные книги на книжных лотках уездного города. Еще в средней школе он стал зачинателем и руководителем школьного литературного кружка «Весенняя вода», написал немало произведений (роман «Любовь бамбука и сливы», сборник очерков «Просторы», поэтический сборник «Зимнее путешествие»), но из-за жестокого гоминьдановского гнета ни одно из них не вышло в свет.
Весной 1949 года, когда Пекин был освобожден, Чжуан смело вступил в армию, совершил с ней поход на юг и в боях обрел настоящий опыт и закалку. После освобождения всей страны писатель был демобилизован и около года познавал жизнь у грохочущих заводских станков и в бедствующей деревне. Тогда у него снова возникло желание писать, но теперь уж он делал это на основе прочного знания жизни рабочих, крестьян и солдат. В феврале 1951 года он опубликовал свой очерк «Заря занимается на востоке». В следующем году вышел рассказ «Безмолвный источник». С тех пор он написал множество произведений — как индивидуально, так и в соавторстве. Лучшим является роман «Всегда вперед», написанный в новаторской форме киносценария. Это было первое в нашей стране масштабное произведение, направленное против правого оппортунизма и в то же время отражающее руководящую роль партии, проникнутое подлинно боевым духом. Этот роман был замечен центральным руководством и сделал Чжуана довольно влиятельным писателем.
Впоследствии Чжуан Чжун участвовал во многих творческих совещаниях на высшем уровне и написал рассказы «Гремят боевые барабаны», «Красный свет», «Пучина счастья», «Мертвая хватка», «Светлая голова», «Я пришел», очерки «Голубое небо», «Высокая гора», «Я видел море», «Красный путь» и т. д. Одни из них были опубликованы, другие — нет. Еще он написал киносценарии «Развернутый план» и «Попутный ветер», но их никто не поставил.
В 1969 году, после IX съезда КПК, Чжуан Чжун за свои выдающиеся заслуги перед культурной революцией был принят в партию и сразу распределен в группу культуры при Госсовете, которая затем стала называться центральным отделом культуры. Сейчас этот маститый писатель собирает и переделывает свои произведения, утерянные или не опубликованные во время господства «банды четырех». Он даже написал специальную пьесу «Борись, борись, борись!», направленную против этой банды и проникнутую горячим политическим пафосом, глубокой жизненной философией, отмеченную прекрасным знанием действительности, живым и сочным языком, представляющую в конкретных образах всю специфику острой и сложной борьбы той эпохи…»
Я прочел эту статью единым духом и, наверное, прочел бы даже быстрее, если бы мне не помешал мой старый друг, сказавший, что эта статья написана самим Чжуан Чжуном. Узнав его неповторимый творческий почерк, я вздрогнул, и перед моими глазами, как в кино, проплыла вся жизнь Чжуана. Я вновь и вновь всматривался в статью и видел в ней все новые подтексты, все новые глубины. Я поражался скромности этого писателя, тому, как много существенного о себе он опустил. Но таких пропусков быть не должно! Все это — поистине драгоценный материал для истории литературы, и, если он будет упущен, потеря окажется невосполнимой.
Мои мысли зашевелились, поднялись, готовые взлететь, и я почувствовал, что уже не в силах удержать их. Ведь я вполне годен стать исследователем выдающегося писателя Чжуан Чжуна — подобно тому, как за границей есть кандидаты и доктора наук, специализирующиеся на одном писателе. Может быть, кто-нибудь на основании этих слов заподозрит меня в преклонении перед иностранщиной, но я, право же, не думаю об этом. Я просто решил во что бы то ни стало воздвигнуть нерукотворный памятник нашему герою.