— Я же в интересах дела, квалификация у них, конечно, повышалась немного…
— Врешь! — звенел голос начальника, как меч в руке палача. — Ты еще разлагал рабочий класс низкопробной пошлостью!
Чжэн Бэнчжун растерялся: откуда пошлость? Он прочел тысячи книг, но неясно представлял, что это такое. В студенческие годы ему случалось говорить про любовь, но до поцелуев дело не дошло, он не успел — потерял право на любовь… Один раз молодая девушка, рабочая, спросила его про кино, которое он видел в пятидесятых годах, и он рассказал о фильме, в котором действительно была любовная история. Как он мог знать, что к середине шестидесятых годов сама любовь превратится в пошлость? Как ему отрицать свою вину? К тому же всякая пошлость непременно буржуазный товар, а буржуазия — естественный объект революции. Вот так, самым естественным образом, критики пришли к политическому выводу: «Чжэн Бэнчжун — неисправимый и упорный, крупный правый элемент, выступающий против партии и социализма. Он заходит все дальше и дальше по пути контрреволюции!»
— Приведите факты! — заревел Чжэн Бэнчжун в невыносимой тоске.
Он опять ошибся. Факты? Политику — на первое место, политика — превыше всего, значит, и факты либо служат политике, либо они вовсе не нужны.
Ночь для Бэнчжуна была ужасной. Он страдал: «Я вкалываю и днем и ночью, а получаю двадцать шесть юаней в месяц. Несколько раз вносил рационализаторские предложения. Сколько я ни сделал, премии и почет — все достается другим. Ну ладно, я согласен, но признайте же, что я хорошо работаю. Зачем же обвинять, что он «заходит все дальше и дальше по пути контрреволюции»! Видно, что раз уж решили чистить, то чистки не избежать!»
С той поры Чжэн Бэнчжун стал получше разбираться в китайских делах. Несколько листков бумаги в личном деле весили больше, чем живой человек. Разве не листок бумаги превратил его самого в человека низшего сорта? Несколько строк иероглифов, которые он искупал каторжным трудом годами и на искупление которых он был готов покорно отдать всю свою энергию и отпущенный ему жизненный срок. Но ведь он был ни в чем не повинен! События пятидесятых годов приобрели над ним и вокруг него могучую чудодейственную силу, способную заставить невинного человека поверить в собственную преступность. Он хотел искупить преступление трудом. Сейчас ему пришлось понять, как трудно найти шанс для искупления. Его личное дело разыскали в отделе кадров среди макулатуры под лестницей, но за пререкания с начальством его уволили со строительства ГЭС.
Начинать с нуля, когда сам ты нуль
Чжэн Бэнчжун стал свободным человеком, не принадлежащим ни к какому коллективу или организации. Такая свобода внушала ему ощущение пустоты и страха. Он обратился в живой нуль, который был ни на что не годен и никому не нужен.
Сам он никак не мог поверить, что физически крепкий человек, с высшим образованием и серьезными профессиональными качествами, может стать бесполезным социалистической родине. С берега Янцзы он глядел на ее стремительный бег — сколько же нужной всем китайцам энергии утекает бесполезно с ее водами в далекий океан!
«Дайте мне металл, и я смогу эту воду обратить в электричество. Получив дешевую электроэнергию, можно преобразить все вокруг. На месте развалюх поднимутся новые здания, разбитые дороги станут новыми и ровными…»
В Китае очень много хороших людей. Добрый человек появился перед Чжэн Бэнчжуном как раз тогда, когда он ощущал себя изгоем, отринутым обществом. Толстый сорокалетний деревенский ганьбу Ляо прочел его автобиографию, повздыхал, смерил его взглядом и буркнул себе под нос:
— Человеку надо кушать.
Ляо долго вздыхал и мучился, а потом сказал виновато:
— Способности ваши теперь не сгодятся. Ничего не поделаешь, я тут не решаю… Давайте пойдем в обход, поработаем на каменоломне, а?
Ганьбу Ляо не мог знать, что Чжэн Бэнчжун мечтал о работе, как земля после долгой засухи ждет росу. Ганьбу поглядел на его крепкую фигуру и широкие плечи.
— Работа тяжелая. Выдюжишь?
Чжэн Бэнчжун энергично закивал. За этим толстяком он готов был пойти в огонь и воду безотказно. Ляо взял его за руку и невесело сказал:
— Знаешь, хорошо работай, а мы тебя не обидим.
Так Чжэн Бэнчжун дошел до «нуля». На этой работе никто не интересовался, не выходец ли он из помещичьей семьи, правый он или левый. Засчитывалось одно: сколько камня он перетащит, во всех прочих отношениях он был равным со всеми. Он расходовал для труда немало сил, потом ел, чтобы восстановить силы. За едой он поглощал сразу десять полных порций; раз в несколько дней съедал за один присест килограмм говядины в соевом соусе — не наешься, силы не восстановятся.
Работа была самой примитивной и самой тяжелой. До трехсот килограммов камня грузили в джонку, а потом эту же джонку разгружали. Вот когда пригодились Чжэн Бэнчжуну уроки физкультуры в средней школе. Он с детства любил петь, умение петь тоже пригодилось. Десять с лишним лет он учился и прочел гору книг; это оказалось ни к чему, больше того — тяготило душу. Над его головой в раскаленном небе пылало солнце, под ногами хлюпала катившаяся с гор вода. Нетрудно привыкнуть таскать камень, но очень трудно привыкнуть к постоянно возвращающимся мыслям: «Прекрасная, драгоценная, неистощимая вода Янцзы, ведь я же умею превращать тебя в электрические реки, которые освободят и меня самого, и миллионы других людей от примитивного труда…»
С тех пор как Чжэн Бэнчжуна прогнали со строительства ГЭС, он сошел с рельсов своей жизни, весь поезд жизни вокруг него тоже, казалось, сошел с рельсов. Великая культурная революция повергала крохотный уезд Синьцзинь то в кипение, то в столбняк, то в хаос, то в застой; казалось, что спектакль оторвался от либретто, что режиссера больше нет, на сцене толкотня и сумятица, актеры охрипли и обессилели, выделывают кто во что горазд; все нормы жизни рухнули в той путанице, спектакль забуксовал, и актеры не сходят со сцены, затягивая до бесконечности свое представление.
Чжэн Бэнчжун в своем представлении видел громадную широкую реку, а не ту, которая журчала под его ногами. Миллионы людей оставили свой привычный труд, отреклись от прежних забот и мечтаний; их энтузиазм и силы, их время и сама жизнь слились в одну мутную и бескрайнюю реку политики, в которую они бросаются с неистовыми криками, и стонами, и воплями; и в этой реке они превращаются в бесполезный мусор, который плывет по течению, теряясь бесследно в пустыне безнадежности…
Люди не забыли о Чжэн Бэнчжуне. Наоборот, его открыли. Бедолаги, таскавшие камень, узнали, что он выпускник вуза, специалист, они знали, как мало людей разбирается в технике, и предложили ему вместе строить свой жизненный путь. Чжэн Бэнчжун стал для них главным капиталом, и они брались за все: чинили электрогенераторы, трансформаторы, прокладывали линии электропередачи, монтировали станки и оборудование…
Сколько дверей распахнул Чжэн Бэнчжун за эти годы, сколько порогов перешагнул! На заводе несколько десятков новоизготовленных электромоторов не работали: он копался в них, перебирал, звякал… и они ожили. Что-то случилось с новым, только что собранным генератором, электрик колдовал, а машина искрила; Чжэн Бэнчжун приложил руку, и электрический ток побежал по проводам… Он по-детски радовался восторженным приветствиям, восхищенным взглядам и взволнованным словам благодарности; он утешался и укреплялся в своей уверенности: он, Чжэн Бэнчжун, людям нужен, народу нужен, народ ему радуется!
То один, то другой завод выражал желание оставить его у себя, а он был бы рад остаться на работе, но с трудоустройством не получалось: проработав несколько дней, он должен был уходить. На собственном опыте Чжэн Бэнчжун постиг такую истину: китайцы бывают двух типов. Люди культурные, технически грамотные, болеющие за свое дело, обычно реалисты. Именно такие люди разыскивали его и вводили в ворота. Они, конечно, знали, что он правый элемент, но им были важнее его способности и старательность, а глазное, результаты его труда. Китайцы другого типа видели на нем только ярлык, несмываемое политическое пятно, и просто не могли разглядеть, что он за человек. Люди этого типа обычно выпроваживали его за ворота. Он знал, что вокруг него, за его спиной непрерывно кипят баталии и идет проба сил, но в конечном счете реалисты теряли позиции и терпели поражение. Зато люди другого типа, которым не нужны были ни знания, ни дарования, владели оружием, бившим без промаха в цель; они пускали его в ход бездумно и с неизменным успехом. И каждый раз, когда он покидал рабочее место, китайцы первого типа огорчались, извинялись и, разводя руками, говорили:
— Ничего не поделаешь, теперь политика превыше всего…
Иногда возникали исключения, которые бывали случайно, будто во сне. Чжэн Бэнчжун спал и видел, что возвращается в гидростроительство. ГЭС! Родная профессия! Чжэн Бэнчжун пошел туда пешком, но боялся: опять повторится старая история: «Извините, политическая характеристика не соответствует…»
Ло Инчан, начальник стройки, с Чжэн Бэнчжуном держал себя так, будто уже ждал его прихода. Он сразу же ввел его в обстановку. Чжэн Бэнчжун слушал и недоумевал — зачем ему все это рассказывают, за кого принимают? Дали бы лучше поработать, больше ничего не надо. Потом он испугался: вдруг его по ошибке сочли важным ответственным работником?..
Когда присели передохнуть в тенечке под плотиной, Чжэн Бэнчжун не сдержался и сам все выложил о своем «ярлыке».
— Знаю, — рассмеялся долговязый и худой начальник стройки, блеснув белоснежными крупными зубами. — А почему бы и «правому элементу» не потрудиться? Мы позвали вас, хотим сделать моим помощником, главным прорабом. Согласен?
Чжэн Бэнчжун молчал; горло перехватило.
В Китае столько мест, где нужны люди! Столько дел ждали Чжэн Бэнчжуна. Никто не умел изготовить арматуру для бетонирования. Линию высокого напряжения длиной пять километров в уезде Мяньян построить тоже было некому. Водовод длиной двести метров из труб большого диаметра сварить не умели, местные сварщики не взялись, уже, было, решили возить трубы в уездный город, там сваривать и везти обратно… Чжэн Бэнчжун спросил прораба: