С о ф ь я. Трофим!
Т р о ф и м. Ладно, Сонюшка, ладно… Вот не вовремя руку покалечил. Болит, спасенья нет. А надо бы деревья рассадить. Может, к завтрему полегчает, отпустит. Должно, полегчает. (Прижал больную руку к лицу, словно стараясь облегчить физическую боль.)
Е в с т о л и я (подходит к Трофиму). Знаете, как я вас боялась? А вы…
Т р о ф и м (с удивлением смотрит). Что?
Е в с т о л и я. Зачем нюни распускать? Конечно, болит рука. Ну и что?.. Бывает…
Т р о ф и м. Да-а… Бывает. Эх ты, кнопка-великан!
З а н а в е с.
1958—1965
ЧЕЛОВЕК И ГЛОБУСДраматическая хроника начала атомной эры в трех действиях
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые…
Считаю необходимым предупредить читателей, что автор не историк и на это высокое и почетное звание не претендует. Поэтому написанную мной драматическую хронику начала атомной эры следует рассматривать не как точное и последовательное изложение известных исторических событий, в которых принимали участие известные исторические личности, а как плод художественного творчества, плод многолетних наблюдений и раздумий о нравах современного мира.
В хронике автор просит не искать того, чего нет, — совершенно точного соответствия персонажей, кроме названных своими именами, историческим личностям, а в их поступках только повторения фактов, описанных историками, потому что автор взял на себя смелость домыслить то, что, естественно, опускали историки во имя строгих требований своей науки, — движения души героев.
Б а р м и н Георгий Петрович — профессор, 35 лет.
Ц в е т к о в Юрий Семенович — научный сотрудник, 28 лет.
Ч е р д а н ц е в Алексей Иванович — научный сотрудник, 25 лет.
Р а к и т с к и й Викентий Сергеевич — академик, 50 лет.
К и р а Ф е д о р о в н а — жена Бармина, 30 лет.
З у е в Богдан Артемьевич — генерал инженерно-технических войск, 40 лет.
Г р и ш а н к о в Иван Афанасьевич — руководящее лицо, 45 лет.
Д о р о х о в Родион Васильевич, 30 лет.
В е р н о в а Антонина Иустиновна, 26 лет.
О х о т и н Аким Спиридонович — полковник, 35 лет.
М а т р о с.
В а с и л и й Б о р и с о в и ч — директор завода, 40 лет.
Щ е р б и н а — председатель колхоза, 45 лет.
П р а с к о в ь я М и х а й л о в н а — колхозница, 50 лет.
М а ш а — ее дочь, 18 лет.
Л е о н т и й — молодой ученый.
Ф р а н к л и н Д. Р у з в е л ь т.
Г а р р и Г о п к и н с.
Т р у м э н.
Ч е р ч и л л ь.
М о р я к т о р г о в о г о ф л о т а.
О ф и ц е р ы о х р а н ы, с о л д а т ы, м а т р о с ы, р а б о ч и е, ж е н щ и н а в Севастополе, ж е н щ и н а в Кремле.
Время действия: 1940—1958 годы.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Солнечный мирный Ленинград. В одном из кабинетов физико-технического института.
Входит В е р н о в а, приглашая войти следом Ц в е т к о в а.
В е р н о в а. Проходите, Юрий Семенович. Вам приказано обождать. Георгий Петрович велел вас закрыть и никуда не выпускать, чтобы вы ни с кем не общались. Сидите и не хныкайте.
Ц в е т к о в (помолчав). Опять какие-то шорохи жизни?
В е р н о в а. Об этом вам знать не полагается. Георгий Петрович там, наверху, изображает из себя гладиатора. Комиссия из наркомата и Академии наук.
Ц в е т к о в. Добра от нее ждать не следует?
В е р н о в а. Юрий Семенович, не мне, маленькому человеку, судить о ваших делах.
Ц в е т к о в. К чему это предисловие?
В е р н о в а. К тому, что пока с вами Георгий Петрович, думайте только о своих опытах.
Ц в е т к о в. Думаю. Что вы от меня хотите скрыть?
В е р н о в а. Хочу успокоить. Пусть говорят, что ваши исследования прекращают…
Ц в е т к о в. Ах, говорят… Приятное известие.
В е р н о в а. А вы никого не слушайте. Верьте одному Георгию Петровичу.
Ц в е т к о в (помолчав, устало). Попробую.
В е р н о в а. Что вы сказали?
Ц в е т к о в. Попробую.
В е р н о в а. Вот именно.
Ц в е т к о в. Ничего ужасного… А что мне остается говорить? (Тягостное молчание.) Вы знаете, Антонина Иустиновна, мы с Алешей Черданцевым подозревали, что здесь даже стены нас не любят. Они загрязненные, зараженные и вредят опытам. Стены оказались не виноваты. Остаются люди… Люди…
В е р н о в а. Хотите сказать, что перестаете верить даже Георгию Петровичу? Своему учителю?
Ц в е т к о в. Если исследования прекращают, значит, Георгий Петрович тоже отступил. Энтузиазм штука не постоянная. Где же искать поддержку? У кого?
В е р н о в а. Прежде всего в самих себе. В себе.
Ц в е т к о в. Вы удивительно милая. Конечно, в себе. А мы бродим, как в потемках. Я сам себе не верю. Получаю результаты и не верю. Я иногда перестаю понимать, есть я или нет. Вся физика летит в тартарары. Все прежние представления о веществе, энергии… Мы подходим к какой-то границе. Что за ней, что впереди — не знаю. Убейте — не знаю. Здесь так нужна поддержка, слов нет, а вы… Бьете и утешаете.
В е р н о в а. Вы устали?
Ц в е т к о в. Нет. Нисколько. Правда, я иногда пытаюсь, но не могу вспомнить, как чувствует себя человек после хорошего сна. Кажется, я давно не высыпался.
В е р н о в а. Что интересного в Москве?
Ц в е т к о в (удивленно). В Москве?
В е р н о в а. Вы же туда ездили.
Ц в е т к о в (вспоминая). Да… Но я Москвы не видел. Нет, не видел. Мы были там (показывает на пол), внизу. Под Москвой. В метро.
В е р н о в а. Трудно вам будет жить.
Ц в е т к о в. Наоборот. Мне надо очень мало. Лишь бы мне чуть-чуть помогали ставить опыты. Чтобы не было неприятных шорохов за спиной. Зачем они? Кому от них польза?
В е р н о в а (прислушалась). Вернулся. И уже кто-то его перехватил. Надо выручать. Извините. (Уходит.)
И тут же в дверях появляется Б а р м и н, сияющий, как новенький рубль.
Б а р м и н (в дверях, кому-то). Да-да, конечно. Действуйте, действуйте, опустив забрало. Желаю успеха. (Прикрыл за собой дверь.) Ну-с, так чем мы порадуем хотя бы сами себя? А? Здравствуйте, Юрий Семенович.
Ц в е т к о в. Здравствуйте, Георгий Петрович.
Б а р м и н. Не нравится мне ваш вид. Убей меня бог, не нравится.
Ц в е т к о в. Говорят, какая-то комиссия…
Б а р м и н. Святая простота. Не какая-то, а из самых наивысших сфер. Но это после. Комиссия от нас не уйдет, а мы от комиссии не убежим. Черт одной веревочкой связал. (За столом, перебирая бумаги.) Посмотрел я ваши материалы, полученные в глубинах метро. Та же самая грязь, что вы неоднократно получали здесь. Надеюсь, вы на меня не сердитесь?
Ц в е т к о в. Что вы, Георгий Петрович…
Б а р м и н. Считайте, что я ваш противник. Вы мне давали эти снимки и пытались доказать, что вами открыто спонтанное деление ядер урана. А я вам говорил — возможно. Где гарантия, что на пластинки не действуют нейтроны, которыми нашпигованы за многие годы стены лаборатории? Вы вынуждены были согласиться, хотя что-то и пищали в свою защиту. Где гарантия, что на пластинки не попадали частицы из космоса? Грязь, грязь. Что-то малопонятное. Неясное. Следы каких-то частиц. Их мгновенная судьба. Автографы природы. Мы вынуждаем ее рассказывать о своих тайнах. Она говорит, кричит, возмущается, что мы ее тревожим, нарушаем ее гармонию, не научившись по невежеству читать ее новые письмена, слушать ее богатырские симфонии. А вот когда вы потратили время, ну, конечно, и какую-то толику денег на ночные бдения в метро, куда космические частицы, смею думать, пробиваются не очень густо, где стены, в нашем понятии, девственно чистые, — тогда я вам говорю, Юрий Семенович, это уже грязь иного порядка. Иного. Это прелюд. К грядущему торжеству или к неотвратимой обреченности. (Пауза.) Спонтанное деление открыто и доказано. Да сядьте вы! Вот так. А то на выходца с того света походите. Отлично поставлен, отлично проведен опыт. Как говорил один чеховский герой — достойно кисти Айвазовского. Поздравляю.
Ц в е т к о в. Спасибо.
Б а р м и н. Теперь давайте думать, что делать дальше. Хороший денек, счастливый. С утра удалось подраться. «Будьте милостивы, братцы, дайте чуточку подраться». Так вот, о комиссиях и о всем прочем. Я, вы и все присные исследователи ядерной энергии — незаконнорожденные дети. В нашем институте, как и в любой добропорядочной семье, дети должны рождаться в результате узаконенного респектабельного брака, а не как плоды легкомысленной любви. Наше счастье, что глава института, патриарх Авраамий, достаточно стар и мудр. После нескольких раундов его приказ строг и краток. Мы с сегодняшнего дня превращаемся в поручиков Киже. Мы есть, и нас нет.
Ц в е т к о в. Ничего не понимаю. Почему же так легко разрешили провести опыт в Москве?
Б а р м и н. Будем считать, что легко.
Ц в е т к о в. Правда, милиционеры не спускали глаз, следили за каждым движением.
Б а р м и н. Еще бы! Вдруг устроите диверсию. Юрий Семенович, я вас попрошу на будущее — воспринимайте затруднения в работе на уровне настырных милиционеров. О том, что делается выше, не думайте. Это я беру на себя. Хорошо?
Ц в е т к о в. Если вы просите — пожалуйста.
Б а р м и н. Что мне было сказано сегодня, когда я дерзнул представить план наших работ по исследованию ядра во всех аспектах? Ядерная физика пока еще нам не по карману. Ведь результатов скоро ожидать нельзя.
Ц в е т к о в. Можно.
Б а р м и н. Юрий Семенович, будем реалистами.