Б а р м и н. Замолчите, несчастные! (Пауза.) Эх, молодые люди, неразумные максималисты! Пока нас всего девятнадцать человек. Что же нам требовать, палаццо? При нашей-то военной бедности? Не понимаете вы своего счастья. Через несколько лет на стене этого дома торжественно установят мраморную доску, а на ней огромными золотыми буквами начертают: «В подвале сего здания в одна тысяча девятьсот сорок третьем году кучка энтузиастов положила начало раскрепощению атомной энергии». Двести — триста лет спустя прохожие станут снимать шляпы и шапки. А вы еще жалуетесь на судьбу. Вертопрахи. (Меняя тон.) Будем повторять опыты. Вечер у меня свободный. Посадим рядом теоретиков, химиков, пусть соображают. Виноваты ли стены, приборы или еще что-то. Нейтроны — умницы, честные работяги. Ясно, им не нравится наше обращение. Они протестуют, бунтуют. А чем же мы им не угодили? Чем? Очень интересно.
В дверях появляется З у е в. За ним Г р и ш а н к о в. Ч а с о в о й, козырнув, пропускает их.
З у е в. Разрешите?
Б а р м и н (идет навстречу). Здравствуйте. (Гришанкову.) Нарком-воевода дозором обходит владенья свои?
Г р и ш а н к о в (тихо). Взяты Орел и Белгород. Можно легонько вздохнуть. Вечером прогремит первый салют. Была такая традиция?
Б а р м и н. Петр Первый соображал.
Г р и ш а н к о в. И у нас к месту получится. (Громко.) Позвольте хоть одним глазом взглянуть, за что я должен отвечать перед Политбюро.
Б а р м и н. Прошу. Разрешите представить: Цветков Юрий Семенович, Черданцев Алексей Иванович. Оба вместе — величина намного больше двух.
Г р и ш а н к о в (пожимая руки им). Очень приятно. Очень рад. Георгий Петрович, пожалуйста, обо мне не заботьтесь, время на меня не тратьте. Людям малоученым довольно, стоя на бреге реки, утолять жажду любознательности. Вы займитесь Богданом Артемьевичем.
Б а р м и н. Штиль-то, батенька, какой!
Г р и ш а н к о в (подмигнув). Неискусившемуся в плаванье нельзя искать в пучине бисеров, а надобно блюстись. (Цветкову и Черданцеву.) Просветите, но в самую глубь не затаскивайте.
Отходит с ними в сторону. Бармин и Зуев садятся за письменный стол.
З у е в. Итак, урановых рудников у нас нет и не будет. По понятным соображениям. Создаются безобидные рудники, один — по добыче рассеянных металлов, без которых немыслимо получение сверхпрочных сталей. И это сущая правда. Первый рудник в Урочище. От железной дороги почти триста километров. Вчера первый эшелон военно-строительного батальона и одна авторота со всей техникой отправлены туда. Еще один стройбат снимается с номерной стройки на Урале. Завтра я вылетаю в Свердловск. Там ждет отряд геологов для уточнения контура рудного поля, группа военных инженеров-строителей. Забираю их — и в Урочище. Сразу начнется разбивка площадки. До постройки шоссе и железнодорожной ветки руду самолетами будем доставлять на завод цветной металлургии в Изборске. Там отработаем технологию получения концентрата. Окончательное извлечение урана поручаем электролизному заводу с налаживанием автономного производства. Первые слитки получите самое позднее через год. Устраивает?
Б а р м и н. Вы скромны.
З у е в (кивнув в сторону Гришанкова). Команды исходили от него.
Г р и ш а н к о в. Благодарю, Алексей Иванович. Для первого знакомства хватит. Благодарю, Юрий Семенович. Начинаю кое-что понимать. (Подходит и садится к письменному столу рядом с Барминым. Внимательно посмотрев на Бармина и Зуева, неожиданно начинает тихо смеяться.) Это, простите, похоже на какой-то забавный сон. (Перестает смеяться.) Значит, кроме вот этого (показывает на приборы и груды электропроводов) и теоретических расчетов, больше ничего нет?
Б а р м и н. Пока нет.
Г р и ш а н к о в (Зуеву). Вы об этом знали?
З у е в. Знал. Но я верю. Уж очень что-то необычное.
Г р и ш а н к о в. Ну да, ну да. (Пауза.) Простите, Георгий Петрович, мой смех. За всю жизнь свою в более странную историю я не попадал. Этакое со мной впервые.
Б а р м и н. И со мной. Со всеми.
Г р и ш а н к о в. Мне приходилось многое начинать на пустом месте. Строить заводы, комбинаты, города. Но все же там было и позади и впереди что-то осязаемое, реальное. Какие-то параметры. А что здесь? Предположения о возможности. Не страшновато?
Б а р м и н (искренне). Страшновато.
Г р и ш а н к о в. Вот это уже что-то почти реальное. Понятное. Отрывать с кровью, с мясом силы, десятки миллионов рублей и вкладывать в нечто. Да. (Пауза.) Между прочим, Кремль исстари был музеем. Там есть колокол, который никогда не звонил. Пушка, которая никогда не стреляла. Неужели мы пополним историческую кунсткамеру (пытается показать руками что-то объемное) пирамидой макетных золотых слитков с этикеткой «Потрачено на бомбу, которой никто не видел»? А? Шучу. Ничего, привыкну. Молодые люди верят, а это такие несусветные эфиопы, самого господа бога определят на должность рассыльного. (Пауза.) Доложили?
З у е в. Точно так.
Г р и ш а н к о в (собираясь уходить). Ничего. Сдюжим. Счастливо.
Б а р м и н. Спасибо.
Г р и ш а н к о в. Они правы. Тесновато. Поищем.
Гришанков и Зуев уходят. Молчание. Входит Д о р о х о в, несет чайник и на подносе стаканы, бутерброды.
Д о р о х о в. Георгий Петрович, пора подкрепиться.
Б а р м и н (шутливо). Ах, няня, няня, я страдаю!.. (Обычным тоном.) Давайте, Алексей Иванович, Юрий Семенович, прошу. Голод, конечно, великий стимул в творчестве, но в науке вреден.
Все усаживаются за стол.
А что, если нам взять да всем скопом рассердиться не на приборы, а на графит? По-моему, загадка в графите. Ну-ка, ну-ка, поднатужимся, подумаем.
Входит В е р н о в а с бумагами.
В е р н о в а. Можно?
Б а р м и н. Конечно, Тонечка. (Встает. Цветкову и Черданцеву, которые тоже встали.) Позор, стыд! Забыть единственную женщину! Садитесь, Тонечка. Не молодые люди, а моржи.
В е р н о в а (садясь). Совершенно забыли этикет. Вот вам. Можете садиться.
Б а р м и н. Родион Васильевич, еще один стакан. Берите, Тонечка, самый толстый и вкусный бутерброд. Вам больше всех надо питаться. (Подошедшему Дорохову.) Спасибо. Вы тоже садитесь с нами. Это что?
В е р н о в а. Заявка на недостающее оборудование и материалы…
Б а р м и н. Колесо раскручивается. Сегодня освобождены Орел и Белгород. Тихо. А наше наступление замедлилось. Даже чай не такой вкусный.
З а т е м н е н и е.
Зима 1943 года. Вечер. Большая комната — домашний кабинет Бармина. Но на всей обстановке заметны следы еще не установившегося быта. Голые стены. Часть книг свалена на пол — нет шкафов. Большой письменный стол, весьма подержанный. Громадные, солидные кресла соседствуют с самыми стандартными стульями. Прямо — открытая дверь в столовую. Там виден скромно накрытый для чая стол, видны гости. Слышится музыка, передаваемая по радио. Входят, обнявшись по-дружески, Б а р м и н а и В е р н о в а.
Б а р м и н а. У меня на душе почти спокойно. Столько пришлось пережить за эти годы, столько натерпеться. И вот снова, как когда-то в Ленинграде, собрались гости. Даже звучит музыка. Правда, обстановка не та, что была, и посуды не хватает, и поселили в какое-то захолустье. Но ничего. Я и этому рада. Ничего, все образуется. Посидим?
В е р н о в а. Посидим.
Б а р м и н а. Вы не посчитаете меня за черствую эгоистку?
В е р н о в а. Ну что вы, Кира Федоровна, никак не могу.
Б а р м и н а. Рассуждаю, как сытый, устроенный человек. А вы потеряли все, живете в общежитии…
В е р н о в а. Нет, нет. Я довольна. Я тоже спокойна. У меня не оставалось никаких надежд. Исчезла способность даже мечтать. Хотя бы про еду. Нет, я теперь счастливая. Постарела, подурнела, но выжила и работаю. Хорошо. Это так хорошо…
Б а р м и н а. Георгий Петрович безбожно молчаливый. Никогда не рассказывает, чем он занимается, где бывает. Из Севастополя писал такие письма, словно он там отдыхал, загорал. Сказал, что едет в Казань, а был в Ленинграде. Я уже к этому привыкла и не сержусь. Вы хотите уйти к молодым людям?
В е р н о в а. Нет. Они стали называть меня Антошкой. Говорят, я теперь полезный парнишка.
Б а р м и н а. Бесстыдники. Все они изменились. Огрубели, возмужали, меньше смеются.
В е р н о в а. Георгий Петрович посматривает на эту дверь.
Б а р м и н а. Я давно заметила и нарочно увела вас сюда. Пусть он отдохнет. Он обещал. Тонечка, вы должны быть моим союзником.
В е р н о в а. Постараюсь.
Б а р м и н а. Он обязан отдыхать. И сегодня он поклялся… Почаще приходите, будем читать, разговаривать. Вспоминать. Все же, я чувствую, наша жизнь непоправимо изменилась. Я ни о чем не хочу допытываться, но не могу избавиться от каких-то новых тревог. Вот теперь неотлучно, точно тень, за Георгием Петровичем ходит Родион Васильевич. И спит даже у нас. Он скромный, молчаливый. Но зачем это? Лишь бы это была не политика. Я так боюсь политики…
В е р н о в а. Кира Федоровна, успокойтесь. Политикой здесь и не пахнет. Ведется какое-то важное исследование. О нем никто не должен знать. Военная обстановка. Иначе быть не может.
Б а р м и н а. Пусть. Пусть и я ничего не знаю. Я вижу и рада, что Георгий Петрович доволен, прямо счастлив. Пропадает где-то целыми сутками, куда-то ездит. Пусть. Лишь бы это было все к добру.
В е р н о в а. Конечно, к добру.
Б а р м и н а. В нашем доме существовало одно твердое правило — плохих людей Георгий к себе не приглашал. Сам он не изменился. Осталось, думаю, и неизменным правило. Я не ошибаюсь?
В е р н о в а. Нет.
Б а р м и н а. Хорошие друзья нужны.
Б а р м и н (постояв у дверей, входит с озабоченным видом)