Т а н я. Вымпел. Награждали за хорошую работу. Пусть он теперь дома лежит. (Развернула.) Что на нем написано?
С м о л и н. Посмотрим. (Надев очки.) Ничего. (Смеется.) Пошутила над стариком.
Т а н я. Нет, написано. На красном всегда читается одно слово — справедливость. Везде и всегда.
С м о л и н. Ну да, ну да.
Т а н я. Это мой флаг на всю жизнь. Пусть меня оскорбляют, выживают с работы, но этого у меня никто не отнимет.
М а р и я Г а в р и л о в н а (целует ее). Ты умница.
В отдалении появляется К р а с н о щ е к о в.
К р а с н о щ е к о в. Мария Гавриловна. Я много думал. Я не знаю, что думать. Вы это серьезно говорили?
М а р и я Г а в р и л о в н а (спокойно). Да, Александр Никитич.
К р а с н о щ е к о в (помолчав). Скажу пока одно, я счастлив. Я очень счастлив. (Уходит.)
С м о л и н (встает, направляясь к дому). Черт знает, что такое. К чему вам эта бравада? Один раз сказать — куда ни шло. А сейчас?
М а р и я Г а в р и л о в н а. Объявление священной войны.
С м о л и н. С огнем играете, Мария Гавриловна. Дурак, лишенный чувства юмора, опасный партнер.
М а р и я Г а в р и л о в н а (обняв за плечи Таню). Танюша, выше наш флаг. (Проходит мимо Смолина.) Когда профессор Анкудинов освободит вас от моей опеки, перед отъездом я вам что-то скажу. Простокваша — тоже на столике у кровати. Вперед, Танюша. (Уходят в дом.)
С м о л и н. Странное перерождение. Глаза блестят. Фигура. Мысли. Как будто выпила шампанского. (Прислушивается к звукам взрывов.) Издалека звучит лучше всякой музыки. (Заходит в дом.)
Идут О в ч а р о в и С о ф ь я М и х а й л о в н а.
О в ч а р о в. Скажите откровенно, не надоели мы вам?
С о ф ь я М и х а й л о в н а. Откровенно скажу, нет. Без вас будет даже немного грустно. Пожалуйста, поймите это правильно.
О в ч а р о в. Понимаю.
С о ф ь я М и х а й л о в н а (показывая на дом). Здесь у нас было общежитие. За два года мы сумели построить пятнадцать домиков и переселили в них рабочих. Вы думаете, это было легко осилить? Сколько трудов мне это стоило.
О в ч а р о в. Представляю.
С о ф ь я М и х а й л о в н а. Зато вот они — готовые квартиры для научных работников, крупных специалистов. Это мой последний козырь. Теперь уж ничто не помешает превращению совхоза в опытное хозяйство. Милости просим приезжать. (Смеется.) Сколько мне пришлось бить поклонов, писать бумаг, произносить речей. Кажется, все уже позади.
О в ч а р о в. И вдруг приедут еще несколько Краснощековых.
С о ф ь я М и х а й л о в н а. Ох, избави боже! От него одни неприятности. С каким бы удовольствием я бы его выгнала. Бездельник, пьяница, фанфарон. Но нельзя. Я знаю — он пробный шар. Послан для моего испытания. Стоит мне тронуть его пальцем, и в институте обрадуются, поднимут крик: «Требует приезда специалистов, а сама их третирует, не ценит, не создает условий». Как он ни безобразничает, я вытерплю. (Передергивает плечами.) Редкое чадушко.
О в ч а р о в. Вам холодно? (Снимает пиджак и накидывает ей на плечи.)
С о ф ь я М и х а й л о в н а. Не надо. Зачем?
О в ч а р о в. Будьте послушной.
С о ф ь я М и х а й л о в н а. Спасибо. Я отвыкла от внимания. Я вам рассказала почти все. Посвятите меня в свои замыслы. Я слушаю звуки взрывов, как сигналы из какого-то другого мира, чувствую, что совсем где-то рядом с нами происходит нечто небывалое, пишется особая страница в истории, и… и… до обидного мало знаю о подробностях. Или вы не можете пока сказать?
О в ч а р о в. Могу. И не только о том, чем мы заняты, но и о том, что надо сделать и вам, и нам.
С о ф ь я М и х а й л о в н а. Нам?
О в ч а р о в. Да. Вы, конечно, знаете, что есть город Дубна.
С о ф ь я М и х а й л о в н а. Ну еще бы.
О в ч а р о в. Это Мекка для атомщиков всего мира. Через несколько лет таким же местом паломничества из всех стран будет тот уголок земли, где мы сейчас с вами беседуем. Представляете?
С о ф ь я М и х а й л о в н а. Да, представляю. Поверьте, мы все внутренне готовы к самым большим переменам жизни. Иногда я пытаюсь фантазировать, в мечтах заново перестраиваю весь поселок, прокладываю образцовые дороги, выращиваю сады, брожу по тенистым аллеям, вижу всю окрестность прекрасной, преображенной в благодатный край. Вы тоже это видите?
О в ч а р о в. Да. Но я еще вижу и другое. Откуда вы возьмете необходимые крупные суммы, проекты, рабочую силу?
С о ф ь я М и х а й л о в н а. А вы? Вы же сами сказали, что это наше общее дело. Конечно, вы один из тех, кто вправе сказать — я делаю эпоху. Вы мыслите более широко, чем я. В вашем распоряжении все, что вы находите нужным. Помогите нам получить деньги, а мы засучим рукава, и пусть все флаги в гости будут к нам.
О в ч а р о в. И запируем на просторе?
С о ф ь я М и х а й л о в н а. Вам не придется за нас краснеть.
О в ч а р о в. Софья Михайловна, вы верите в свою силу?
С о ф ь я М и х а й л о в н а. Вы хотите сказать, что я слишком увлеклась, слишком много беру на себя? Мне кажется, что я способна. И этому причина — вы.
О в ч а р о в. Я?
С о ф ь я М и х а й л о в н а. Не поймете вы этого, Виталий Ефимович, Да, только по чистой случайности мы с вами познакомились, обсуждаем, как говорится, на равных, будущее. Не произойди этой беды с Иваном Прокопьевичем, вероятно, мы никогда бы не встретились. А если бы и встретились, так вы прошли бы мимо, не обратив внимания на директоршу какого-то совхоза. Не так?
О в ч а р о в. Нет. Вы очень интересный, незаурядный человек. Я слушаю вас и любуюсь. Вы правы. Я никак не ожидал встретить здесь, в степном захолустье, умную, да просто очаровательную женщину.
С о ф ь я М и х а й л о в н а. Виталий Ефимович, прошу вас…
О в ч а р о в. Я это говорю вам честно и искренне. (Целует ее руку.)
С о ф ь я М и х а й л о в н а (пытаясь встать). Прошу вас…
О в ч а р о в (удерживая). Софья Михайловна, я не молод, я кое-что видел в жизни. Я не говорю вам, я вас уже люблю, но поверьте, мне хочется без конца смотреть на вас, слушать вас, и не лишайте меня права поцеловать вашу руку. (Целует.) Ну, не отворачивайтесь, посмотрите на меня.
С о ф ь я М и х а й л о в н а. Зачем, зачем?
О в ч а р о в. Признаюсь, я довольно-таки сухой человек, весь ушедший в свою работу. Кроме нее, почти ничего не знаю. Но вот я с вами, вижу вашу нелегкую жизнь и чувствую, что вы мне очень нужны. Мне хочется принести вам какую-то радость.
С о ф ь я М и х а й л о в н а. И вы мне нужны. (Поцелуй.) Постойте… Молчите. (Пауза.) Не понять вам, как это много для меня значит, и как я ненавижу себя. (Встает.) Мне пора.
О в ч а р о в. Я провожу вас.
С о ф ь я М и х а й л о в н а (всматриваясь в его лицо, сквозь слезы). Прошу, только никогда, слышите, никогда не думайте обо мне с жалостью, как о доверчивой, обиженной судьбой туземке. Обещаете?
О в ч а р о в. Обещаю. (Поцелуй.)
Уходят. Справа появляется А н и с и м. Молча провожает их взглядом. Потом смотрит на освещенные окна дома.
А н и с и м. Нет в жизни твердости. Нет. (Обернулся, увидел Васену.) Опять? Чего тебе?
В а с е н а. Не отталкивай меня. Не гони. Я уж и так на себя походить перестала. Никого видеть не хочу. Ну, не любишь — не люби, но хоть одно… одно ласковое словечко скажи… Скажи. Тебе одному тоже холодно. Заботы гложут. Напасть этакая свалилась. (Припала к его груди.) Не гони. Вдвоем легче. Не гони.
А н и с и м. Ладно.
В а с е н а. Не сердись, не кричи.
А н и с и м. Ладно. (Пауза.) А ты будь потверже.
В а с е н а (сильнее прижимаясь к нему, чуть слышно). Буду.
А н и с и м. Успокоилась? (Пауза.) Эх, ты… Ничего не слышишь?
В а с е н а. Ничего… Ничего…
З а н а в е с.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Та же обстановка. Короткая июньская ночь. Возле крыльца Т а н я и С л а в к а.
Т а н я. Славка, не задерживай меня, пора спать.
С л а в к а. Побудь еще, пока дядя Анисим не спугнет.
Т а н я. Пойми, поздно. Сколько времени?
С л а в к а. Часы дома забыл. Я всю ночь не усну.
Т а н я. Правильно. Настоящие изобретатели по ночам не спят. Вначале потому, что никак задачу решить не могут, а потом от волнения, что все удалось, что пришло бессмертие.
С л а в к а. До бессмертия мне далеко. Подумаешь, открытие.
Т а н я. Так ведь ты едва начинаешь. Жизнь впереди большая. Трудно сказать, кем ты к старости будешь. Но раз спать не можешь, волнуешься — верный признак: быть тебе знаменитым. Да, да. Уж я-то знаю. Иван Прокопьевич про многих ученых мне рассказывал. И все они начинали с самой что ни на есть ерунды, но переживали так, что слов нет.
С л а в к а. Я надеялся, что вместе просидим до утра.
Т а н я. Глупый. Во-первых, дядя не позволит. Во-вторых, мне, наоборот, хочется проснуться по твоему сигналу. Услышу я его или нет.
С л а в к а. Да уж ты не сомневайся. Одни мертвые не услышат.
Т а н я. А я наработаюсь да с тобой засижусь, и впрямь сплю как мертвая. Так что лучше меня никто не проверит. Ну а потом все-таки больно меня обидел Краснощеков. Как ни пытаюсь забыть, не могу. Хочу с тобой поласковее быть, да где там. На тебя тоску нагоню. Лучше пойду спать.
С л а в к а. А я-то мечтал.
Т а н я. И у меня была мечта. Кто я? Простая работница совхоза, птичница. Кто ни посмотрит, скажет — замарашка, а я, как Золушка, могу стать королевой.
С л а в к а. А мне бессрочную увольнительную?
Т а н я. Помолчи. Есть наша вина в том, что на базарах спекулянты дерут за одно яичко по пятнадцать копеек? Есть. Судить их, расстреливать — только время тратить. Они, как грибы поганки после дождя, лезут слоями. А вот представь — однажды утром на все рынки, сколько их есть, приезжают груженные ящиками машины. На машинах мы. Граждане! Подходите, покупайте. Десяток яиц двадцать копеек. Тихо, не толкайтесь. Не давите друг друга. И до вечера машины бы шли и шли. Первыми, конечно, целые горы накупят спекулянты. Покупайте, черт с вами. Назавтра опять поток машин. Покупатели уже спокойнее, не так толкаются, как вчера. А спекулянты все деньги из сберкассы забрали, чтоб скупить побольше. И назавтра опять машины, машины, а я кричу: «Граждане, отныне и до конца года десяток стоит десять копеек». С одного нашего рынка в городе восемнадцать машин «скорой помощи» едва успевают увозить спекулянтов с инфарктами, расстройством желудка и даже потерявших рассудок. Яйца портятся, капитал пропадает, и нет желающих платить дороже десяти копеек. Всеобщий крах спекулянтов. Вот тогда бы я почувствовала себя к