Жил в губернии Возгудаевке,
Да в деревни Пролетаевке
Мужицок невидной Кузьма,
Из отецества Серафонтовиць.
Жона его была Марина,
А доци — Ирина.
Жили оне — не тужили,
На поле пахать-боронить,
Сеять да жать ходили.
На хлеб-кашу доставали,
Голоднехоньки не бывали,
С нуждою не знались,
Пощодённо досыта наедались.
...А ведь стал Кузьма Серафонтовиць беситьсе,
Да ведь стал он пашню пахати ленитьсе.
Вот он пашню-ту в поли однажды пахал
И на едином мести много-множество комаров
да мух увидал.
Шапку-ту снял да розмахнулсе —
На етот раз не промахнулсе.
Стал он маленьких да больших считати,
Да мух-комаров в розные куцьки складати.
Малых насчитал шесть сот,
А больших — осемь сот.
Сам сел да роздивовалсе:
«Мне ли,— говорит,— добру молодцу, пашня пахати?
Надобно мне на войны с богатырьми воёвати...»
А у Кузьмы кляча-та была, беда, лихая, рысистая такая:
Един шаг-от шагнет — дак полцаса отдохнет...
Поехал Кузьма до дому,
Ехал — долгонько добиралсе:
Два дни муцилсе, все с клячей разбиралсе.
Един-от шаг кляца шагнет,
Остоитсе, полцаса отдохнет...
Розсказал Кузьма про смелость свою жоны Марине
Да доцери единой любезной Ирине:
«Мне ли,— говорит,— могучому, дороднёму пашня пахати?!
Пришла мне-ка пора на войны с богатырьми воёвати».
(«Как-то тут, не упомню, он засбиралсе, що-то уж складал, дак»)
С жоной да доцерью простилсе
Да на добра коня садилсе,
Да поехал во цисто полё...
А у Кузьмы кляча была лиха,
Дородня да рысиста така:
Как шаг шагнет,
Так остоитсе и полцаса отдохнет.
Уж он ехал ле, а боле ле стоял,
А, не знай как, доехал до перехрёстного столба.
Постоял, подумал, да и написал:
«Мимо етого ли перехрёстного столба
Ехал сильной, храброй, могутной
Богатырь Кузьма Серафонтовиць».
(«Ишь, сам собою ишшо выхваляетсе!
Каков кулёма-та, ошоша[105] дородня толкова!»)
А ехали взади двое настоящих богатырей руськиих.
До столба перехрёстного доежжали
Да на столбе-то подрези[106]-ти процитали.
«Поедём,— говорят,— скоре догоним Кузьму
Да померяём с ним силушку свою...»
А недолго Кузьму и догоняли —
В той же цас и увидали.
«Здравствуйте,— говорят,— сильной, храброй,
Могутной богатырь, Кузьма Серафонтовиць!»
(«Процитали, дак... А к такому богатырю да как не отснесесси по-хорошому!..»)
А Кузьма и шапки не снимаёт
Да гордовито отвецаёт:
«Здорово, робяты!
Поезжайтё позади...»
У Кузьмы ведь кляца была лиха,
Коль не рысиста така:
Шаг шагнет, а полцаса отдохнет.
Богатыри Кузьмы повиновалисе,
Позади его ехать старалисе.
Ехали да тосковали,
Кузьмы кляцу проклинали.
Долго ли, коротко ли,
А ехали, да ехали.
Наконець, и доехали...
(«До какого-то, видишь, царства-государства, уж не упомню...»)
Царь того царства войско собрал
Да навстрецу Кузьме и послал.
Кузьма тут из шатра вышел:
«О! — говорит,— мухи летят!..
А поди, брат, передуши,
Щобы не осталось ни души».
(«Говорит он одному богатырю-ту, настоящему, сильному, дак...»)
Богатырь на коня садилсе,
Под ним конь доброй веселилсе.
У коня-та из копыт искры сыплютсе,
Из ноздрей у нёго пламя мечетсе,
А хвост-от на ветру трубою завиваетсе.
(«Как-то тут дальше она наезжаёт, дак...»)
Богатырь на войско наскоцил
И невдолги все войско и перебил...
Тут царь шибко разозлилсе,
Новоё войско собираёт,
На Кузьму со богатырьми посылаёт.
Выходит Кузьма из шатра, потягаетсе,
Над етим войском насмехаетсе:
«О! — говорит,— комары летят.
А поди-тко, брат, и етих передуши,
Щобы не осталось ни души».
(«Опеть[107] как другому-ту богатырю говорит»).
Другой богатырь на коня скоцил
Да и опеть все войско перебил.
(«Тут как-то царь на Кузьму разозлилсе, прирозстроилсе весь уж бедной»).
Царь со трону своёго скоцил да скрицал:
Самого што ни есть сильно-могучёго своёго богатыря позвал
Да со самим Кузьмою боротьсе наодинку послал.
Богатырь тот у царя под замками много годов сидел
Да буханкамы целыма много хлеба ел,
Сила уж в ём большынська жила,
Давным-давно с кем ли подратьсе хотел.
Тогда сам-то Кузьма с богатырем-то дратьсе и поехал.
А кляца-та у Кузьмы така лиха,
Дороднё рысиста да баска:
Шаг-от шагнет,
Да полцаса и отдохнет.
Ехал-ехал Кузьма, да и перепугалсе:
Богатыря сильно-могуцёго настоящего увидал,
От страху-ту глазы-ти платом завязал.
«А,— бает,— не видать да не струхнуть,
Когды голову отсекуть».
А тот богатырь Кузьму увидал
Да взял плат и тоже глаза завязал.
«Теперь,— говорит,— видно, богатыри не глядя дерутьсе,
Друг со другом насмерть бьютсе».
Ехали они друг дружке навстречу, ехали
Да, не видавши, и проехали.
(«Слепком[108]-то ехали, дак...»)
Кузьма думат: «Що тако?» да плат приподнимат.
А богатырь уж да в другой конець поля проезжат.
(«А дале вот нипоцём не помню. Как-то тут у Кузьмы была шашка, а у богатыря-поединщика — меч. Как-то Кузьма скоцил с коня, у ёго етот меч выхватил, да созади, со спины ёму голову-ту и срубил... Нечестно, видишь... Ну, а дале — делать-то нецего — царь за Кузьму доцерь свою, царевну отдал да царство ему дал. И стал царствовать, стал царем неправедным, не сильным, не мудрым, несчастным, не добрым, а хитрым. А вот по-настоящому сказать николько не замогу. Из памяти выронилосе».
Сашенька и Федорушка смеялись над приключениями Кузьмы Серафонтовича — комического богатыря, променявшего честный труд землепашца на сомнительные «подвиги» и сладкую жизнь в иноземных царствах-государствах...
А вот уже выросшие (совсем невесты!) неразлучные подружки Сашенька Чурилова и Федора Коворнина в начале 1920-х годов ходят по вечерам в школу, на репетиции молодежного драмкружка, который ведут учитель Вениамин Николаевич Попов и Ефим Никифорович Коворнин (племянник местного летописца Коворнина Николы Ивановича и дядя Сашеньки)... С упоением играют «Грозу» Островского, «Гамлета» Шекспира... Новая жизнь пришла и на далекое Беломорье. Шире раздвинулись горизонты. Зорче стали глаза. Острее и смелее мысли. Приблизилось пока еще им не известное, но конечно же прекрасное будущее. Поздно возвращаясь домой, чуть задерживают девушки-подростки шаг над уснувшей, кутающейся в зыбкие шали тумана рекой. Мечтают. Глядят с крутого берега вдаль, за Успенскую сторону, где неярким жемчужным блеском отсвечивает лемех[109] на воздушной главке созданного крестьянскими мастерами-умельцами чудо-храма, глядят за холмы, покрытые лесом, туда, где незакатная вечерняя заря с утренней встречается...
«Отгадай, Федорушка, що тако:
Зоря-зоряница,
Красная девица
По полю ходила,
Золоты клюци сронила,
Месяц увидал,
Ницё не сказал.
Солнцо увидало,
Золоты клюци подняло.
Що тако?» — «Роса, Олёксандрушка, роса...» Подружки тихо смеются от переполняющей их пока непонятной им радости и шепчутся о пригожем парне Льве, ладном, работящем, скромном и уважительном... Быть, ох, быть Олёксандрушке его «женою молодою, княгиней перво-брачною», как поется в свадебных песнях. Неспроста вот уж три года на всех посиделках и беседах Лев возле Сашеньки. Неспроста все чаще и чаще встречает он ее на узких деревянных пешеходных мостках, приглашает на уличных кружаньях-играх в пару себе:
Заюшко, мой серенькой,
Серенькой, мой беленькой!
Где ты, где ты, зайко, был,
Где ты, серой, спобывал?
Заюшко!..
Был я, зайко, во лесу,
Во ракитовом кусту...
Заюшко!..
...Однако завтра рано вставать. Скорей в душистое, пахнущее вянущими березовыми вениками и только что испеченным хлебом тепло родного дома. Спать... А утром за завтраком строгий голос матери: «Лёксандра! Вечор тебя просватали...»
Вспоминается, к старости особенно, ясно так вспоминается молодость. Что бы ни спросила я Александру Капитоновну о далеких тех годах и о том, как жили-были, или вот о том, как хор начинался,— все помнит, будто было это вчера.
«Перьвы зачинали ходить в хор в 1935 году я, да сестра моя Клавдея, подружка Федора Николаевна Коворнина, да невестка моя Ольга Мефодьевна, да Настасья Никитишна, да Онисья Рогозина с Катериной Агафоновой, да еще там сколько ле наших. Я запевала. Хор-от организовал дядя мой Ефим Никифоровиць Коворнин. Сам гармонистом был. Слух у него, беда, хорошой был. Неправильно кто споет словечко едино — перепой! Строгой был. Выступали и в колхози у себя, и в районе, на олимпиадах».
Так и получилось, что жизнь Александры Капитоновны прочно вплелась в историю и судьбу замечательного Варзужского хора.
Многолетняя практика показывает, что лидер всякого песенно-хореографического фольклорного коллектива, как правило, обязательно является незаурядной личностью. Это в полной мере относится и к Александре Капитоновне Мошниковой. Ее стремление к реализации своих наставнических способностей и возможностей проявляется постоянно и многогранно. С каким бы вопросом к ней ни обратились, у Капитоновны всегда находится верный, мотивированный и, главное, практически выполнимый совет — касается ли дело хозяйства или подчас сложных нравственных перипетий личной жизни, выбора ли будущей профессии или реставрации для варзужского хора почти забытой, но очень ценной старинной