это еще одна из типичных черт ее характера). Не секрет, что дети большинства народных исполнителей не наследуют родительского песенного мастерства. А три дочери Александры Капитоновны (все три здесь же живут, колхозницы, работают очень хорошо) Лия Попова, Клавдия Чунина и Фиона Вопиящина с матерью в хоре поют. Думается, варзужскому бы клубу дать настоящего руководителя, заинтересованного в судьбе хора, способного пойти в ученики к Александре Капитоновне, — и пошла бы молодежь в хор. «А так у нас кто поет? Старухи-ти да возраст моих дочерей,— говорит Александра Капитоновна. — До войны начинали ходить я, да Федора Николаевна Коворнина, да сестра моя Клавдёя Капитоновна Заборщикова, да Онисья Степановна Рогозина, Христина Николаевна Рогозина (козули-ти тебе лепила), да Ольга Мефодьевна Мошникова, Раисья Никоновна Вопиящина. Опосля войны ище запоходили в хор Федора Омельяновна Петрашова, Мавра Константиновна Плотникова, Лукия Кузьмовна Алибастрова, Александра Петровна Чурилова (та мне невестка, а я ей — золовка: за моим братом взамужом), Мария Егоровна Чурилова (тож невестка мне), Еликанида Иоакимовна Мошникова да Маремьяна Олёксеевна Конёва, Евстолья Васильевна Гурьева (эти вси активисты), Ульяна Степановна Заборщикова, Ольга Ефимовна Заборщикова, Капитолина Григорьевна Заборщикова, Капитолина Михайловна Попова, Федора Петровна Заборщикова, Домна Прокопьевна Чунина, Капитолина Дмитриевна Заборщикова да ище человек несколько — всих не перепишёшь, дак...» Сколько раз встречалась я с хором Варзуги — осенью, зимой, весной, летом — не счесть. Кажется, не только сами хористки — каждый повойник[115] знаком мне, каждый узор орнамента на вышитых «давношных» рукавах домотканых рубах... Вот этот повойник — алого рытого[116] бархату (ему больше ста лет), этот — розшивник[117]. На этом — древнейший образ: фантастическое дерево-цветок, в очертаниях которого угадывается женская фигура с простертыми вверх руками. Здесь — узоры подчеркнуты скатным речным варзужским жемчугом... Эта старинная шаль переливается всеми оттенками пунцовой розы, а та — голубизной весеннего неба, эта оранжево теплится, а та — как сентябрьский закат...
На ярко-зеленой траве, «на ровном местечке» у дома Александры Капитоновны, на высоком обрывистом берегу Варзуги-реки, откуда отчетливо видны ширь заречных лесных далей, «Успенська сторона» села на другом берегу с древним деревянным храмом (он кажется отсюда то серебряным, то перламутровым, то вдруг вспыхивает от солнечного луча и становится червонно-золотым), запевает хор («заводит» Клавдия Капитоновна Заборщикова высоким, будто девичьим, голосом):
Ой, выросла, да, ой, выросла,
Выростала трава шол(ы)ковая, да.
Да што й толкова, да ой, шолкова, да
Шолкова трава, нетоптанная, да.
Ой, понесли, ой, понесли,
Понесли духи малиновыя, да.
Ой, розцвели, ой, розцвели,
Цвели цветики лазурьёвыя, да.
Лазурьёвы, лазурьёвы,
Штой лазурьёвы прекрасныя цветы, да.
Ой, тем-то цветом, тем-то цветом,
Уж я тем-то цветом выкормлю коня, да.
Ой, выкормлю, да, ой, выкормлю,
Уж я выкормлю-вывожу его, да.
Ой, вывожу, да, ой, вывожу,
Напою коня я ключёвой водой, да.
Ой, уберу, да, ой, уберу,
Уберу коня я в золоту узду, да.
В зо... ой, в золоту, в зо... ой, в золоту,
В золоту узду, серебряную, да.
Ой, в серебря... да, ой, в серебря...
В серебряну, позолоченную, да.
Ой, подведу, да, ой, подведу,
Подведу я коня к батюшку, да.
Ой, батюшко, да, ой, батюшко!
Уж ты, батюшко родимой, сударь мой, да.
Ой, матушка, да, ой, матушка!
Уж ты, матушка родимая моя, да.
Ты ли то прими, да ты ли то прими,
Ты прими слово ласковоё, да.
Во... ой, возлюби, да, во... ой, возлюби,
Возлюби слово приветливоё, да.
Ой, не отдай, да, ой, не отдай,
Не отдай меня за старого взамуж, да.
Ста... ой, старой муж, да ста... ой, старой муж, да.
Старой муж — погубитель мой, да.
Ой, погубил, да, ой, погубил, да,
Погубил мою головушку, да.
Ой, розорил, да, ой, розорил, да,
Розорил мою девочью красоту, да.
Всю ли то красу, да всю ли то красу, да,
Всю красу ли мою девушкину, да.
Не... негушку, да ой, негушку, да,
Ище негу, негу матушкину, да.
Во... ой, волюшку, да, во... ой, волюшку, да,
Ище волю, волю батюшкову, да.
Ой, лучше бы я, да, ой, лучше б я,
Уж я лучше было дёвицой жила, да.
Ой, туже бы я, да, ой, туже б я, да,
Уж я туже бы русу косу плёла, да.
Я в косу, да я в косу, да,
Уж я в косу ленту алую вила, да.
Я ли то стара, я ли то стара, да,
Я стара мужа насмерть не люблю, да.
Со... ой, со старым, со... ой, со старым, да,
Я со стареньким гулять нейду, да.
Во... ой, вот нейду, да, во... ой, вот нейду, да,
Уж я вот нейду, не думала пойти, да.
Со ро... ой, с ровнюшой, со ро... ой, с ровнюшой, да,
Я со ровнюшой гулять пойду, да.
Ой, вот пошла, да, ой, вот пошла,
Уж я вот пошла, подумала пойти.
Разворачиваются узорные хороводы, словно сувои[120] дивной камчатной ткани... Может быть, это часть древней весенне-летней ритуальной игры «Поле», которую вскользь упоминают первые собиратели фольклора Терского берега А. В. Марков, А. Л. Маслов и Б. А. Богословский?.. Очень может быть, но наверняка утверждать нельзя. Собиратели ездили здесь в то время, когда в дореволюционной России вспыхнула мода на древний былинный эпос. Как и у всякой моды, у этой были также и отрицательные стороны: искали и записывали преимущественно былины, а все остальное отмечали лишь походя, невзначай. (Мол, это еще успеется, это еще в расцвете. А вот древнейший слой народного творчества — былины уйдут из жизни...) Вскользь замечают собиратели, что игра «поле» на возвышенных местах над морем среди цветущего разнотравья царственно прекрасна. Но не записывают ни «правил» этой игры, ни содержания, ни песен в нее входящих («успеется»). А через пятьдесят с лишним лет Д. М. Балашов еще запишет здесь остатки эпоса, но не найдет даже малейшего воспоминания о «поле». Через шестьдесят один год на всем Терском побережье лишь бабушка Катарина скажет мне, что слышала от матери о такой игре, и, напевая песни для записи на магнитофон, о некоторых скажет: «Игрома, полёва». Из памяти всех остальных знатоков родной песенности даже название это почему-то «выронилосе». Даже краевед Петр Иванович Пирогов, ученый-самоучка, ничего ровным счетом не мог сказать по этому поводу. Так, из опыта своих предшественников делаю я вывод: записывать и всячески фиксировать надо все, даже то, что сегодня кажется только что народившимся, или малозначащим, или, наоборот, долговечным, значительным. И еще один вывод: нельзя себя возводить в ранг судьи, который имеет право выносить приговор народному творчеству, сознательно что-то обрекая на уход и забвение, а что-то сохраняя. Вот, например, в 1958 году Д. Балашов записал удивительно поэтичную песню «Во тумане печет красное солнышко». Записал только текст (не было у него магнитофона). И всего через несколько лет не поют ее на Терском берегу — да и все тут. Помнит ее одна Александра Капитоновна. Записываю. Затем включаю магнитофон на прослушивание, и она поет вторую партию, подпевая всей записи первым голосом. Записываю звучание двух голосов. Затем включаюсь в этот процесс и я. В этот вечер неожиданно «налятывает» гастролирующая в сельской местности группа артистов Петрозаводской филармонии. Капитоновна берет на постой молодую исполнительницу русских народных песен (виновата, не записала ее имени и фамилии). Отчаевав и отойдя с дороги, она с видимым удовольствием прислушивается к нашему пению и включается тоже, быстро и точно схватив с помощью хозяйки третий голос. Через два дня в горнице Александры Капитоновны собирается хор. «Не помним, да не знаем, дак». Но с помощью уже сделанных черновых магнитофонных записей мы с Капитоновной доказываем, что очень легко песню «оживить». И хор поначалу нехотя, как бы ощупью, начинает вспоминать. Словно бредут в потемках. К концу этого импровизированного урока-воспоминания (а в сущности, посиделок за самоваром) песня уже звучит уверенно, на четыре голоса (и звучит в Варзуге по сей день). И запевает, как всегда в последние годы, младшая сестра Александры, Клавдия Капитоновна:
Во тумане-то печет красноё солнышко[121],
Печет-то (в) оно во тумане, да во тумане.
Печет во тумане...
При печали-то си... ой,
Сижу я, красная девушка,
Сижу я, бедна, при великой.
Сижу при великой...
Звещёвало