Корабль вышел на середину гавани, медленно повернулся и стал уходить в узкий проход между горами, туда, к океану. Воробьи перелетели с кормы на нос корабля, громко чирикали, точно о чем-то спорили или совещались.
Опять взвыла сирена, и воробьи, взметнувшись всей стаей, покружились над кораблем и полетели к городу, к каменным горам. Только два вернулись назад, сели на ванты высокой мачты. Корабль медленно шел из гавани в океан. Высокие горы нависли над ним черными, страшными громадами. Корабль шел возле самого берега.
Была полночь, а солнце стояло высоко. Чайки белыми точками виднелись на черных скалах. Они спали, втянув голову между крыльями.
Извилистым проходом корабль вышел в океан, последний раз зазвонил сигнал в машину, — полный ход. Черный столб дыма гуще взвился над кораблем, полногрудый ветер засвистал в мачтах и вантах, корабль быстро стал уходить от берегов в бесконечные океанские просторы. Воробьи еще почирикали, будто последний раз совещались — вернуться или плыть с этим кораблем, и, должно быть, решили плыть. С вант они спустились вниз на бак, попрыгали между канатами и якорями и, выбрав уголок за дверью носового кубрика, уселись здесь рядом. В уголке было тихо, уютно. Воробьям светило солнышко, здесь не было холодно, сюда ветер не попадал. Люди еще долго стояли на палубах, смотрели на удаляющиеся берега. Черные скалы становились синими, будто погружались в воду, и уже нельзя было различить входа в фиорд. Только одна синяя воздушная линия еще долго поднималась над зеленым бурным морем. Потом скрылась и она.
В утренние часы на палубах было пусто. Только на капитанском мостике маячили две человеческие фигуры. Воробьи видели, как из-за брезента, висящего над поручнями мостика, выглядывали две головы.
В четыре часа на полубаке пробили склянки — звонкий колокол четырежды пропел медную песенку. Матрос, стуча сапогами, пробежал по железному трапу, другой матрос вылез из кубрика, потянулся, и оба они пошли к корме, глухо переговариваясь. Воробьи тревожно слушали звон склянок, слушали человечьи шаги по железному трапу, недалеко от себя они видели людей, но, сморенные сном, они не захотели улететь.
Утром они опять запрыгали по палубам. Людей теперь было больше. Человек в очках смотрел на них с верхней палубы, смеялся и говорил другим:
— Смотрите, с нами едут воробьи!
И еще замелькали люди, бородатые и безбородые, все они, поглядывая на воробьев, улыбались. С верхней палубы полетели на нижнюю крошки. Сердитый ветер разметал их в разные стороны, воробьи прыгали по канатам и якорям, торопливо собирали крошки, тащили их туда, в свой уголок, и там на покое клевали. Еще много крошек оставалось на палубе, а воробьи уже были сыты. Они лениво на все посматривали сверху, лениво нахохлились и лениво разговаривали о чем-то между собой.
К вечеру ветер покрепчал, с севера надвинулись низкие густые облака, мачты и ванты на корабле уныло запели. Океан запестрел белыми гребешками. Волны звонко стучали по бортам, а белая пена, отброшенная кораблем, кипела, как в котле. К полуночи разыгрался шторм. Встречные волны теперь с силой пушечного выстрела били в нос и в железные борта, мелкими брызгами перелетали через бак, дождем падали на палубу, а время от времени какая-то волна — двадцатая или тридцатая — горой обрушивалась на корабль, потоком заливала палубы, брызги летели высоко вверх, через капитанский мостик, солеными пятнами покрывали черную трубу с красной полоской.
Воробьи поглубже забились в угол, круглыми глазами испуганно смотрели на летевшие перед ними брызги. Время от времени поток воды закрывал от них свет. Палубы в эти часы были пусты, лишь на капитанском мостике виднелся штурман, закутанный в зеленый брезентовый плащ с капюшоном. Иногда штурман давал свисток, вахтенный матрос пробегал по палубе, громко стуча сапогами, потом бежал на корму, к лагу, чтобы узнать, сколько километров за последний час прошел корабль. Воробьи притаились, молчали, крепко прижавшись один к другому, точно два серых комочка, сжавшиеся воедино. Корабль то вздымался высоко на волнах, то с шумом и грохотом обрушивался вниз, в пропасть между волнами, а ветер свистал, рвал, и теперь казалось: каждая доска, каждая веревочка на корабле поет своим голосом, неистовым и печальным.
Мачты тяжело махали из стороны в сторону. Черный дым длинным хвостом вырывался из труб и тотчас падал на воду, словно низкие, серые, быстро бегущие облака не позволяли ему подняться вверх, придавливали его к бурливым седым волнам. Ветер рвал дым в мелкие клочья.
Через каждые четыре часа вахтенный матрос поднимался по железному трапу на полубак, отбивал склянки, и всякий раз воробьи, испуганно настораживаясь, смотрели на проходившего мимо них человека и слушали медную песню колокола. Они уже давно — почти сутки — не спали. Они боялись вылететь из угла, ветер страшил их, и голод начал мучить. Теперь они отодвинулись один от другого, повертывали головы из стороны в сторону, недоумевающие, испуганные.
Вечером в восемь часов, когда с особенной силой налетел шторм, вахтенный матрос поднялся на полубак, зазвонил в колокол. И в этот момент страшная волна обрушилась на корабль. Она брызгами и потоками перекатилась через бак, залила палубу. Дверь из кубрика вдруг отворилась, хлопнула о стену, где в углу сидели воробьи. Матрос вылез из двери кубрика, ветер ударил ему в лицо, и он торопливо схватился за шапку. Воробьям показалось, что идет беда: звон, падение волны, стук дверей, резкое движение матроса. Один воробей испуганно чирикнул, вырвался из уголка, полетел. Ветер мгновенно подхватил его, отнес в сторону от корабля. Другой воробей тоже приблизился к краю полочки, но спохватился, отодвинулся назад, в угол. Он видел, как товарищ его, подхваченный ветром, улетал от корабля дальше и дальше. Ветер свистал, рвал, волны кипели, из трубы черным потоком валил дым.
Воробей, отлетевший от корабля, теперь не видел перед собой ничего, кроме волн. Волны, волны!.. Он испуганно повернул назад, напрягая все силы. Теперь ветер дул ему навстречу. Корабль, качаясь, уходил прочь. Воробей летел низко, у самых волн, потом разом поднялся высоко-высоко, но ветер и в вышине, и внизу над волнами был одинаково силен, рвал, метал. Волны тяжелыми громадами шли одна за другой. Крылья воробья трепетали, ветер теребил каждое перышко. Раза два он попадал в полосу дыма, вырывавшегося из трубы, испуганно сворачивал в сторону и снова летел к кораблю. Вот-вот, еще немного — он догонит корабль и сядет опять в уголок, где сидит его товарищ. Он несся изо всех сил. Вот уже недалеко корабль, скорей, скорей к нему. Но сил становилось все меньше, и уже не так быстро взмахивают крылья…
Штурман с капитанского мостика смотрел на воробья в бинокль. Ему любопытно было, догонит или не догонит воробей корабль. Он видел, как воробей ослабевал, расстояние до корабля становилось больше, больше, он то опускался к волне, то поднимался ввысь, но ветер везде был одинаково силен и одинаково труден был путь. Воробей отставал… Сколько? Полчаса или час сражалась маленькая серая птичка за свою маленькую жизнь? Воробей опустился к волнам, — должно быть, ветер был здесь потише. Но волна белыми брызгами ударила его, воробей испуганно метнулся вверх. Еще ударила волна, воробей упал в воду, на момент вырвался, снова упал и скрылся в белой пене. Большие зеленые волны с белыми гребешками заплясали на том месте, куда упал воробей.
Через двое суток шторм кончился, корабль дошел до кромки вечных льдов, волны утихли. Множество мелких льдинок, точно большие белые птицы, медленно покачивались на волнах. Стая чаек неслась за кораблем. Чайки попеременно пытались сесть на топ мачты, кричали тоскливо и пронзительно. Порою они хором пели песню. О, какая это была тоскливая песня! Должно быть, у северных бурь подслушали они ее и пели в этот ненастный, неприветный день.
Голодный воробей выпрыгнул из своего угла, пролетел с носа на палубу, заглянул в двери кухни, где возился белый повар. Повар выскочил из двери, что-то выбросил за борт, мельком взглянул на воробья, и теплая улыбка мелькнула в углах его губ. Через минуту он бросил на палубу горсть крупы, воробей жадно начал клевать. Люди толпились на мостике, на спардеке и на нижней палубе, весело разговаривали. Корабль боком ударил по белой льдине. Льдина отшатнулась, поплыла прочь на волне.
Скоро льда стало больше. Легкий ветер унес все облака, солнце засияло, кругом стало широко и радостно. Сытый воробей задорно чирикал, перелетал с кормы на палубу, с палубы на ванты. Люди жадно смотрели вперед, на льды, где черными пятнами виднелись тюлени. Человек в очках усмехнулся, показывая на воробья:
— Смотрите, он все еще с нами! А где же другой?
— Другой утонул, — сказал штурман.
Льда становилось все больше, белого вечного льда. Он сердито шуршал по бортам корабля. Корабль отталкивал его, подминал под себя и, точно гигантский богатырь, быстро двигался к северу.
Лед пошел плотнее, крупнее. Льдины сомкнутой фалангой встречали корабль и уже не скоро уступали дорогу. Час от часу путь становился труднее, льды неподвижнее, тверже, и корабль наконец остановился, обессиленный неравной борьбой. Когда остановили машину, стало сразу тихо-тихо.
Сытый воробей суетливо перелетал с палубы на нос корабля, потом на большую льдину, стеной стоявшую у борта. Льдина ему понравилась, и он попрыгивал, радостно чирикая. Люди, улыбаясь, смотрели на воробья, чириканье напоминало им дом, теперь такой далекий.
Вдруг поморники — большие черные птицы — одна за другой бросились на воробья. Он испуганно метнулся в сторону, подлетел к кораблю, сел на самые нижние ванты, а поморники, носясь высоко над мачтами, издали посматривали, точно грозили воробью. Он сразу понял, что эти птицы могут убить его, и перестал отлетать далеко, садясь только на льдины возле самого корабля.
Дни потянулись за днями, суровые и трудные. Множество раз корабль вступал в борьбу со льдами. Воробей уже привык и к этим пронзительным звонам, что раздавались на капитанском мостике и где-то в глубине трюма, возле машин. Уже привык и к суетне людей, и к черным столбам дыма, вырывающегося из трубы, и к туманам. Воробей знал: вот