Бабкин почувствовал себя так, будто его за жабры выхватили из воды. Он посмотрел на лист с закорючками, потом еще раз на Илюшина. Снова на лист.
– Ты хочешь сказать, – очень медленно начал Сергей, еще не до конца осознав собственную мысль, – ты думаешь, серия убийств в арках – дело рук наших студентов? Господи, да зачем же?
– Пока не знаю. – Макар отложил карандаш. – Полиция искала, что объединяет жертв, и не нашла. Но если допустить, что их ничего не объединяет, и в то же время исключить серийного убийцу… Пятеро студентов, столько же трупов.
– Шестеро студентов!
– Да, но Клименко сбежал через неделю после пятого преступления. И на этом все прекратилось. Их группа развалилась. Все свидетели заявляют об этом в один голос.
– Группа могла развалиться, потому что Сафонов выбыл! – Бабкин разволновался. – Именно он мог быть стержнем, вокруг которого все держалось, как сахарная вата на палочке, а вовсе не Матусевич с его чертовой харизмой, о которой только все и твердят.
– Мог, – смиренно согласился Макар.
В комнате повисло молчание. Сергей размешивал остывший чай, делая вид, что не смотрит на рисунок Илюшина. Потом не выдержал, развернул его к себе.
Ребенок-бабочка. Крыса на двух лапах. Остроклювая птица. Фигурка без лица. Карлик. Еще одна фигурка, с волосами, вздыбленными от страха. Пять арок с мертвыми человечками.
– Послушай, расследование в две тысячи девятом велось серьезно, – сказал Бабкин, стараясь быть как можно убедительнее. – Если бы была связь между жертвами и студентами, ее бы обнаружили. Кто-нибудь вспомнил бы, что Сенцова, допустим, заходила за сигаретами в магазин, где работала одна из погибших. А Осин, я не знаю, жил по соседству с другой жертвой. Там была проведена огромная работа, поверь мне. Сенцову разве что рентгеном не просветили! Невозможно скрыть…
Илюшин поднял на него глаза. Бабкин осекся на полуслове.
– Что ты смотришь?
– Серега, я тебе верю. Никакой связи между жертвами и нашими студентами не обнаружено, потому что ее просто нет. Они убивали первого попавшегося человека, зашедшего в арку.
– …нормальный человек не станет тыкать ножом в живых людей от нечего делать. Или ты утверждаешь, что у нас в одной компании случайно собрались пять психопатов?
Бабкин шел за Илюшиным по узкой пешеходной дорожке. Мать Артема не отвечала на звонки, и Сергей отыскал ее адрес. Она жила неподалеку от детского сада, в котором работала заведующей.
– Во-первых, собрались они не так уж и случайно, – отозвался Илюшин. Ветер относил его слова в сторону. – Во-вторых, ты идеалист. Тебе кажется, будто нужно какое-то особое строение мозгов, изъян, посылающий человека на убийство…
– …на убийство без причины!
– …а такого изъяна нет. Ты не представляешь, как много людей способно прикончить живого человека просто потому, что им ЗАХОТЕЛОСЬ.
– Ты меня извини, но я больше твоего имел дело с убийствами…
– А я больше твоего имел дело с людьми, – кротко сказал Макар.
Перед ними поганкой выросла среди крепких сталинок бледно-зеленая новостройка.
– Нам сюда. – Илюшин свернул к ней. – Плохо, что мы не дозвонились. Вряд ли женщина откроет незнакомому громиле и его…
– …болтливой обезьянке, – сварливо вставил Бабкин.
– …умному, хорошо одетому спутнику.
Из подъезда выходили люди, и Макар успел придержать дверь. На пятом этаже они долго и безрезультатно звонили в квартиру Елены Матусевич.
– Заглянем в детский сад? – предложил Сергей.
По телефону им сообщили, что заведующая вот уже несколько дней болеет и не появляется на работе, но проверить не мешало.
– Да, пожалуй… – начал Макар.
Громыхнул лифт, и на площадку вышла женщина с сумками.
Увидев двух сыщиков, она остолбенела. Лицо ее неестественно вытянулось, словно резиновая маска, сумки грохнулись об пол; раздался звон, по плитке разлилась темно-красная лужа. Женщина издала «О!» на вдохе, и когда за ее спиной клацнули двери лифта, бросилась к лестнице.
Ни Макар, ни Бабкин не успели остановить ее. Она запнулась за сумку, упала и покатилась бы по ступенькам, если бы Сергей не поймал ее. Повалившись на бок, женщина застонала от боли и сунула руку в карман. Перцовый баллончик, подумал Бабкин, как пить дать перцовка или что-нибудь в этом роде.
– Похоже, связку растянули, – сказал он. – Нога болит?
Женщина сдавленно охнула. Макар присел на корточки и невозмутимо принялся собирать рассыпавшиеся продукты.
– Слушайте, вы только не брызгайте мне в рожу этой дрянью, – попросил Бабкин.
– Елена Юрьевна, мне жаль, что мы вас напугали, – подал голос Илюшин. – Мы хотели только поговорить о друзьях вашего сына, Любе Сенцовой, Эмиле Осине и…
У женщины закатились глаза.
Елена очнулась в собственной квартире. Она лежала на диване, над ней был потолок, а под ее рукой примостился Фредди. Мысль о том, что они не убили собаку, принесла облегчение, – довольно глупое, надо сказать, поскольку ничто не мешало им сделать это в любой момент.
– Елена Юрьевна, попейте воды.
Перед носом замаячил стакан. Она послушно взяла его и поднесла к губам. Руки дрожали, и половина вылилась на нее.
– Не надо лежа, можно подавиться, – сказал тот же заботливый голос, и она с трудом приняла вертикальное положение. Жутко болела лодыжка. Покосившись вниз, Елена увидела, что нога обложена пакетами с замороженной фасолью. Фасолью! Человеческая нога с гарниром!
Она засмеялась и громко клацнула зубами.
– Вода, – напомнил один из незваных гостей.
Они расселись на ее стульях, на ее прекрасных дубовых стульях, которые они покупали в Италии с отцом Артема… Очень давно. Елена стала называть его «отец моего сына» задолго до их расставания, не замечая, что тем самым урезала его семейный статус вдвое. Надо было прислушиваться не к другим, как учили все вокруг, а к себе. Удивительно много жизненно важных вещей сообщаешь в пространство, сам того не замечая.
На ближнем стуле сидел парень лет тридцати с небольшим. Он-то и протянул ей стакан. Глаза серые, очень внимательные… похоже, следит за каждым ее движением. Но у нее хватило бы сил справиться с ним. На столике у дивана фарфоровая лампа, а еще, кажется, подсвечник, если домработница не переставила его, когда протирала пыль. Да, можно было бы попытаться…
Если бы не второй.
При первом же взгляде на него Елена поняла, что о побеге можно забыть.
– Я ведь все ей рассказала, – обессиленно проговорила она. – Что вы еще от меня хотите?
– Кому? – спросил парень.
– Вашей подруге. Подопечной Мельникова. Мне проще называть ее приемной дочерью.
Амбал поднял брови. Парень не изменился в лице.
– А зовут Мельникова… – мягко продолжил он, будто учитель, подсказывающий ответ ученику.
– Константин Романович, – устало сказала Елена. – Прекратите это, пожалуйста. Я ничего не могу исправить. Мне хотелось бы, чтобы он был жив… чтобы все они были живы. Но это не в моих силах.
Парень обернулся и коротко взглянул на амбала.
– Как вы обо всем узнали, Елена Юрьевна?
Девчонка об этом не спрашивала, ее интересовало другое. Впрочем, какая разница… Все раскрылось, и утаить правду теперь было не проще, чем заставить держаться под водой плотно надутый мяч. Наша Таня громко плачет, второпях зовет отца.
– Я нашла у сына карту, – равнодушно сказала Елена.
Это было странно, и именно это она и сказала вслух, вытащив из ящика сына бумажную карту города, сложенную вчетверо. Зачем, собственно, она полезла в этот ящик? У нее не было привычки обшаривать вещи Артема.
Все из-за хомяка, мерзкой твари. Вот поди ж ты, десять лет прошло, а укушенный палец до сих пор болит. Фантомные боли – так, кажется.
Зверек укусил ее, когда она стала разбирать тетради в ящике девятилетнего Артема, а тетради она стала разбирать, потому что среди них что-то шуршало, и она услышала этот сухой бумажный звук, проходя мимо его комнаты. Сын был в школе. Господи, ей в голову не могло прийти, что мальчишка возьмет у приятеля хомяка и спрячет в ящике. «Ты мне запрещала!» Ну да, запрещала. Они воняют. А теперь предстоит делать уколы, потому что она панически боится бешенства. И кто в этом виноват? Хомяк.
Страх и боль так врезались в память, будто мелкая сволочь не тяпнула ее за палец, а откусила его. Все от неожиданности. Психотерапевт говорил, что мелкие потрясения, над которыми сам человек засмеется через десять минут, проваливаются сразу в глубинные слои подсознания и живут там, выходя на поверхность в виде то кошмаров, то навязчивых идей. Но нельзя исключать, что он просто хотел заработать на ее «мелких потрясениях».
Однако случай с хомяком подвигнул ее сочинить одностишие: «Мозгоправ, мозгоправ, ты не так уж и не прав!» И через три года, и через пять, и через восемь ей иногда чудилось шуршание из ящика. Но она знала, что это просто выкрутасы ее воображения.
Что заставило ее в декабре две тысячи девятого подойти к столу, чтобы выдвинуть ящик, – второй раз за десять лет?
Хочется думать, что случайность. Разве не был Артем по-прежнему ее прекрасным мальчиком, самым красивым и умным мальчиком в мире, способным на дурные поступки разве что в детстве, по незнанию? Ведь ничего не изменилось в ее отношении к нему. Правда?
Допустим, его компания. Но покажите студента, у которого ее нет! У Елены вызывали неприязнь только двое: Люба и этот неказистый юноша с прыщавым лбом, она все время забывала его имя. В глазках картофельного клубня больше смысла, чем в его буркалах.
Но друзья сына не обязаны ей нравиться.
Допустим, их странный чат, который завел Эмиль. Вот кто был ей по душе. Эрудированный, прекрасно воспитанный, встает с места каждый раз, когда она входит в комнату, – ну не прелесть ли! Их чат был доступен только им шестерым, они обменивались какими-то снимками, все это было окружено страшной таинственностью. Фотографию на компьютере сына Елена увидела, заглянув к нему за какой-то ерундой. Кажется, хотела спросить, будет ли он тушеные овощи на ужин. Да, именно овощи. Ей хорошо это запомнилось, потому что морковь с баклажанами встали ей поперек горла.