На снимке был покойник. Страшное мертвое лицо, присыпанное снегом.
Артем услышал шорох, мигом свернул вкладку чата и обернулся. «Мама, это кадр из фильма, ты что, испугалась?»
Но она не обязана разделять художественные вкусы своего сына.
А потом мать одной из девочек в младшей группе, дожидаясь, пока ее бойкое дитя обежит весь садик по кругу, рассказала об убийстве в арке соседнего дома. Об этом говорили уже третий день: мужчину закололи ножом, когда он пытался пройти с улицы во двор, а ведь он не первый, это точно жертвоприношения, вы не знаете, так я вам скажу, арки расположены на лучах пентаграммы. Елена старалась не прислушиваться к пересудам. Она знала эту арку. В ней всегда дует ветер как проклятый, и посередине яма, которую каждый год асфальтируют, а она появляется вновь, как гнилая дыра в зубе, которую раз за разом пломбируют бездарные стоматологи.
Но мать девочки упомянула еще кое-что. Я своими глазами видела его, сказала она, полицейские не могли найти простыню, и он просто лежал на асфальте, совсем старенький, одет, как бомж, а лицо интеллигентное. Знаете, Елена Юрьевна, уже несколько дней прошло, а у меня перед глазами это лицо и как он лежит, несчастный…
Она заплакала. Елена утешала ее, несла воду, обнимала, думала, что девочке не надо бы видеть мать, дети от вида плачущих родителей страшно пугаются, и поэтому пропустила мимо ушей ее слова. «Я все не могу перестать думать о том, как он брился, – всхлипывала женщина. – Он мертвый, его убили, а я представляю, как он эту родинку обходил бритвой, сложно ведь, руки дрожат…»
Все слилось в неразборчивые рыдания.
Эта родинка всплыла в памяти Елены вечером, когда она наносила маску перед зеркалом в ванной. Сшибла банку с раковины, так неудачно, корейская маска разлетелась по полу белыми пятнами. «Вся слизь улитке под хвост», – сказала она вслух. И вдруг перед ней встал как живой их преподаватель философии: стоит возле кафедры, повествуя о Бертране Расселе, и, увлекшись, как всегда, некрасиво размахивает руками, а Лена смотрит на него с первого ряда и размышляет, хранится ли у него в шкафчике лекало для бритья, чтобы обходить выпуклое родимое пятно.
Какая связь между Бертраном Расселом, чатом студенческой компании и тяжелым взглядом девушки Любы Сенцовой?
Никакой.
Но часом позже она проходила мимо комнаты Артема и услышала хомяка. Зверек шуршал в глубине письменного стола. В этот раз Елена зашла в комнату и выдвинула ящик.
Никакого хомяка там не было. Хотя лучше бы был. Лучше бы он прыгнул на нее, откусил ей палец, кисть, откусил бы руку по локоть. Или даже по плечо. Она согласилась бы отдать правую руку, лишь бы ее находка растворилась в небытии.
Сложенная вчетверо карта прикрывала ужиное гнездо наушников и зарядок. Елена развернула ее. Она отвыкла от бумажных карт в мире навигаторов. Шесть точек были выделены красным маркером. Она повела пальцем по переплетениям улиц, пытаясь понять, что за места обозначал ее сын. Рестораны? Может быть, тайные бордели (на секунду она испугалась, что мальчик подхватил ВИЧ-инфекцию)?
Две точки в районе «Новослободской», одна возле «Сокола», четвертая в районе проспекта Мира. Пятая на Ленинградском проспекте. Шестая…
Шестая рядом с их домом.
– Что вы сделали, когда поняли, что на карте обведены арки? – спросил парень.
– А какие у меня были варианты? – ответила она вопросом на вопрос. – Я изучила все криминальные новости за полтора месяца и поняла, что четыре дома из отмеченных шести – это места преступлений. Что-то обсуждали на форумах, что-то просочилось в таблоиды. Но больше у меня ничего не было, даже уверенности, что маркером выделены именно арки. Не говорить же с Артемом об этом…
– Вы могли обратиться в полицию, – подал голос амбал.
Елена подняла на него измученный взгляд.
– Рассказать, что я подозреваю убийцу в собственном сыне? Чтобы его радостно схватили и назначили козлом отпущения? Я боялась, что так и будет. А вдруг Артем с друзьями сами пытались расследовать убийства? Господи, они же вчерашние подростки!
– Но откуда тогда еще две точки?
Женщина покачала головой.
Быть может, два преступления остались скрыты от нее в ворохе информационного мусора. Или Артем отмечал никакие не арки – она склонялась к этому объяснению – а ночные клубы или девочек, к которым можно завалиться в любое время суток. Ей оставалось только ждать.
Семнадцатого декабря, в четверг, она вернулась домой и привычно открыла сводку криминальных новостей. Неделю все было тихо. Преступления совершались, люди умирали, но для нее это была благословенная тишина. Она могла лишь молиться, чтобы так продолжалось и впредь.
«Маньяк из подворотен снова вышел на охоту». Едва увидев заголовок, Елена захлопнула крышку ноутбука. Ее бросило в холодный пот. Она глубоко вдохнула, сказала себе, что ничего страшного не увидит, и вернулась на сайт.
Женщина погибла возле станции метро «Сокол», поздно вечером, в арке. Журналист задавался вопросом, до какой степени безумия должен был дойти убийца, чтобы наброситься на человека именно там. Дом стоит вдоль Ленинградского проспекта, в арку постоянно сворачивают машины. «Дерзость и везение мерзавца плюс бездействие правоохранительных органов – вот причина трагедии», – говорилось в статье.
Щелкнул ключ. В прихожей зажегся свет.
– Ма, я мороженое принес! – крикнул Артем. – Шоколадное – мое!
Он забежал к ней, бодрый и веселый, чмокнул в макушку и исчез. На кухне шумно полилась вода, загремела кастрюля. Седьмого декабря, когда нашли тело старика, сын тоже вернулся оживленный, как после удачного свидания. Полез в холодильник и очень, очень долго сидел и жрал на кухне ее лазанью.
– Он съел за час приготовленное на три дня. Вот тогда я все поняла окончательно.
– Если бы вы обратились в полицию, женщина осталась бы жива, – без выражения сказал амбал. – Вы бы показали карту. Они установили бы наблюдение. А вместо этого ее зарезали, как свинью.
Парень сделал предупреждающий жест.
– Елена Юрьевна, вы знаете, зачем ваш сын и его друзья это делали?
Она кивнула.
– Хотели совершить идеальное преступление. Я прочитала их переписку в чате, когда Артем вышел в туалет.
– Кто участвовал в переписке?
– Там были только ники. В беседе, которую я увидела, их было пятеро. Все писали о себе в мужском роде. Но я раньше слышала, как Люба говорила о себе: «Я пошел, я сделал». Уверена, она была среди них.
Илюшин подался к ней:
– А Сафонов?
– Не знаю. Мне почему-то казалось, что нет.
– Вы и после пятого убийства не пошли в полицию, – жестко сказал амбал. – Ждали шестого?
Чего она ждала? Странный вопрос. Правильный ответ: ничего. Елена не думала о том, что ее сын кого-то убил. Она думала о том, что ее сын – убийца, а это разные вещи, совсем разные.
Ее Артем – убийца. Он мог убить еще двоих или пятерых, это ничего бы принципиально не изменило.
– У них что-то случилось. – Елена не узнала свой голос. – Пропал Василий Клименко. Я слышала, как они обсуждают его исчезновение между собой… Их это напугало, очень сильно напугало. Артем стал злой, постоянно огрызался на меня. Они удалили чат, перестали приходить к нам. Все затихло. Я ждала, что полиция найдет его, но ничего не случилось.
Испытала ли она облегчение, поняв, что Артема не поймают, или ужас? Вот в чем заключается проблема, когда твой сын оказывается убийцей: перестаешь понимать собственные чувства. Перестаешь даже понимать, чувствуешь ли их вообще.
Иногда случаются вещи, которые отменяют все, что ты знала. В этом случае некоторым образом отменяешься и ты сама. Если определять себя через ребенка («Я – любящая мать прекрасного девятнадцатилетнего сына»), что от тебя остается, когда вместо него возникает чужой юноша – юноша, которому нравится убивать людей?
В то же время, как ни парадоксально, все осталось на своих местах. Артем учился. Она работала. Тушила сыну мясо в сметане, как он любил. Если посмотреть со стороны, вела себя совершенно обычно, не считая, конечно, того случая, когда ей вызвали «Скорую» и полицию прямо в зоомагазин. С тех пор Елена избегала его. У любого может случиться истерика при виде хомяков, и, уж конечно, продавцам не стоило поднимать шум из-за пары разнесенных вдребезги клеток.
Прошел год, затем другой. Артем закончил институт – с отличием, как и ожидалось. Разговаривая с приятельницами, Елена иногда с удивлением слышала, как с гордостью сообщает им об успехах сына.
А в две тысячи тринадцатом все закончилось.
– Артем погиб в ноябре. – Елена Матусевич смотрела над их головами. – Он еще был жив, когда его нашли, но скончался в больнице, не приходя в сознание.
– Как он умер? – спросил парень, внимательно глядя на нее.
– Его забили до смерти.
Двое гостей переглянулись опять.
– Убийцу поймали? – Старший быстро писал в блокноте.
– Нет. Артем был высокий, физически развитый. Ходил в тренажерный зал… Это был кто-то очень сильный.
«Или кто-то обезумевший от ярости», – подумал Илюшин.
– Вы сказали про девушку, которая приходила к вам. – Бабкин сверился с записью. – Приемная дочь Мельникова. Кто это?
Елена запоздало поняла, что ошиблась насчет этих двоих. Не Анна прислала их, чтобы убить ее. От страха она выложила им то, о чем намеревалась молчать до самой смерти.
Что ж, одной дрянной историей больше, одной меньше.
– Я услышала описание одного из тех людей, кого убил мой сын… или его друзья. Старик с большим родимым пятном над губой. У нас в историко-архивном – сейчас он РГГУ, вы знаете? – философию преподавал Мельников. Прекрасный лектор, старая школа. Мы все его очень любили. У него было родимое пятно такой странной формы…
Она замолчала. Пес шевельнулся под рукой, ткнулся влажным носом в ладонь.
– Я наняла частного детектива. – Елена стала говорить отрывисто. – Он нашел семью. Константин Романович пропал в Зеленограде за неделю до того, как обнаружили тело старика. Я стала ждать. Надеялась, это не он. Боялась прийти в морг, чтобы проверить. Заподозрили бы. Мельников так и не вернулся. У него осталась девочка, шестнадцать лет. Аня. Он ее опекал. Детектив все разузнал о ней. Никаких близких родственников. Учится, работает. Нельзя было так все оставить. У меня при садике живет Гриша…