Бабкин сел.
– Я только что имел с ним продолжительную телефонную беседу, – продолжал Илюшин. – Он клянется, что ключей нет ни у кого, кроме него и Сафонова. Верить ему на слово, конечно, нельзя, но факт остается фактом: сам Рытвин не мог развесить фотографии.
– Мог кого-то попросить, – без всякой уверенности сказал Сергей.
– Сбил Рытвин, подлец, нам все расчеты. Прибавь к этому, что у него нет другой недвижимости в России, вопреки тому, что мы с тобой предполагали, так что если он и заточил бедного Сафонова в подвале, как предполагает сестра, это не его подвал. В общем, все это осложняет работу на порядок.
– Это еще не осложняет, – заверил Бабкин, доставая блокнот. – Теперь слушай мою историю. В ноябре и декабре две тысячи девятого пять человек были зарезаны в подворотнях. Ты об этом что-нибудь знаешь?
– Никогда не слышал. Но, в общем, не вижу ничего странного. В Москве за сутки происходит от одного до пяти убийств. Какая-то часть из них пришлась на подворотни просто потому, что это удобное место для грабежей. Жертва начинает сопротивляться и все заканчивается печально.
– Я не совсем точно выразился, – сказал Бабкин. – Это были не подворотни. Это были арки. Одна – на Соколе, вторая – на Долгоруковской, третья – в Коптево и еще одна – в Астраханском переулке, за проспектом Мира.
– Ты перечислил четыре.
– На Долгоруковскую пришлось два убийства. Арки там расположены по левой и правой стороне улицы, почти напротив. В середине ноября убили девушку в одной арке, а две недели спустя – мужчину во второй. Во всех пяти случаях один и тот же почерк: нападавший бил жертву ножом в горло или в грудь, несколько раз.
– Все погибали на месте? – быстро спросил Макар.
– Хороший вопрос. Нет, двоих довезли до больницы. Там они скончались, не приходя в сознание.
– Значит, на них нападал не профессионал…
– На месте одного из преступлений нашли нож, но ни на шаг не продвинулись. Этих ножей в любом хозяйстве…
– Почерк одинаковый, места похожи, – пробормотал Илюшин. – Что насчет убитых?
– Никаких связей. Не знакомы, не ходили в один спортивный зал, не заканчивали одну школу, не приехали из одного города… И у них ничего не взяли.
– Или взяли то, о чем никто не знал, – задумчиво сказал Макар. – Дело так и осталось висяком?
Сергей молча кивнул.
– Какое отношение оно имеет к нам?
– Третий труп обнаружила Сенцова.
Бабкин сполна насладился вытянувшимся лицом Илюшина.
– Она и позвонила в полицию, – добавил он. – Урюпин рассказал, что когда Сенцову опрашивали, она выглядела до смерти перепуганной. Догадывалась, что всплывет убийство в парке и возникнут вопросы. Но она не была знакома с жертвой.
Он снова замолчал. Макар попытался выбить пальцами дробь по подлокотнику, однако бархатная обивка заглушила звук. Сергей мстительно ухмыльнулся: кресло ему не нравилось, но привычку Илюшина он не любил еще больше. Приятно было найти в чванливой мебели неожиданного союзника.
Он ушел на кухню и крикнул оттуда:
– Четыре трупа опознали, пятый – нет.
Включил чайник, вернулся в комнату. Илюшин пересел на стол и подпирал щеку с таким лицом, будто у него заныли зубы.
– Давай для начала поймем, кто эти четверо на фотографиях, – сказал он.
– Студенты, – пожал плечами Бабкин. – Однокурсники Сафонова. Нам и так это известно.
– Если бы все было так просто, их снимков не было бы в подвале.
Илюшин вышел на «Кропоткинской», улыбнулся проходящей мимо красавице и пошел своей дорогой, не замечая, что девушка смотрит ему вслед. Возле храма кружили туристы. Над туристами кружили голуби.
Чисто, прозрачно и ветрено. Макар взглянул на часы и решил, что есть время поздороваться с Петром Первым.
Металлический колосс, покрытый бронзой, вызывал у него теплые чувства. Когда-то, очень давно, мама плавила шоколад в кастрюльке и разливала по формам. Формочек было три: белка, медвежонок и солдатик. Белку фаршировали толчеными орехами. Медвежонку доставалась вареная сгущенка. А солдат всегда был пустым, потому что на третьем шоколадном уродце терпение мамы Илюшина заканчивалось.
– Я тебе, бывало, в детстве башку откусывал, – ностальгически сообщил Макар императору.
Когда он поднимался вверх по Пречистенке, начали бить в колокола. В хорошем месте живут родственники Эмиля Осина, мысленно сказал себе Илюшин. Дай-то бог, чтобы пустили в подъезд. Пройду ль дресс-код я, лох позорный, иль с треском вышибут меня?
Проверить это ему не удалось.
– Подождите внизу, – раздался тонкий голосок из динамика домофона, когда он набрал номер квартиры, – я сейчас спущусь.
Илюшин сел на скамейку возле детской площадки. Вскоре из подъезда вышла молодая женщина в уггах, кутавшаяся в розовое пальто, похожее на махровый халат. Не исключено, подумал Макар, что это как раз таки халат, похожий на пальто.
По телефону он представился бывшим однокурсником Эмиля. «Мы делаем альбом о нашем курсе. Можно попросить вас рассказать что-нибудь о вашем муже?»
Вдова Эмиля Осина кивнула ему, глядя сверху вниз, и присела рядом.
– Здравствуйте, Нина. Спасибо, что согласились поговорить.
Бледное лицо со следами недосыпа, волосы, собранные на макушке в небрежную гульку. Она потерла глаза и зевнула.
– Простите! Малыш всю ночь не спал. Зубки режутся. У вас дети есть?
– Двое, – кивнул Макар, вложив в интонацию равные дозы безграничной усталости и незамутненного счастья. – Утром в садик их отвел.
– Хорошего отца сразу видно!
Илюшин смущенно улыбнулся.
– Нина, поговорим об Эмиле? Я бы не беспокоил вас личной встречей, но по телефону все как-то не так получается… не душевно, если вы понимаете, о чем я.
– Я понимаю… понимаю. Что вам рассказать? О семье, наверное, вы и сами слышали…
– Если честно, его родители мне не очень интересны. Мы составляем такие, знаете, неформальные портреты! Факты биографии, характер, привычки – все вместе. Это дает объем, трехмерное изображение, насыщение информационного поля…
Он понес вдохновенную ерунду, зная, что важны не слова, а интонации и темп речи. Нина понятливо кивала.
– Раз вы учились с Эмилем, вы помните, какой он был, – сказала она. – Остроумный! Хлесткий! Бросит мне пару слов – я весь день рыдаю. Эмиль говорил: тот, кто не отличает Феллини от Абеляра, не имеет права на ужин. Ну… приходилось сидеть на кефире. Зато для фигуры полезно.
Нескрываемая гордость, звучавшая в ее голосе, озадачила Макара.
– Может быть, поэтому у него не было друзей, – задумчиво сказала Нина.
– Как не было? – удивился Илюшин.
– На третьем курсе он был влюблен в какую-то девочку, но она не ответила ему взаимностью. А может быть, ответила, но вскоре бросила. Сам Эмиль об этом никогда не упоминал, его родители проговорились. Еще были какие-то приятели… Наверное, из-за девушки они все переругались. – Она заговорила неуверенно. – Вы сами этого не помните?
– Увы. Я же видел его только издалека. Восхищался, точнее сказать…
– Когда мы начали встречаться, он ни с кем меня не знакомил. Сначала я думала, это из-за того, что Эмиль меня стесняется… А потом догадалась, что у него нет никаких друзей. Даже на нашей свадьбе гуляли только его коллеги, а из института никто не пришел.
Странно, подумал Макар, очень странно. А как же дружба, о которой говорила сестра Сафонова?
– Эмиль был очень умный. Очень! Он столько читал, вы не представляете. У нас дома огромная библиотека! Я даже не знаю, что теперь делать со всеми этими книгами. Так и стоят…
– А вы сами их не читаете? – вырвалось у него.
– Нет. Я же дурочка.
Она улыбнулась, будто извиняясь. Илюшин пристально взглянул на нее и довольно много понял об Эмиле Осине, и то, что он понял, ему не понравилось. Девочка-глупышка, не читающая книг, прелестное юное существо, не знающее, кто такой Феллини и чему учил Абеляр… Но если тебе важен был ее ум, Эмиль, зачем ты на ней женился?
– Я не думаю, что вы дурочка, – сказал он.
– Вы просто мало меня знаете. Моя мама приговаривает: «Был бы ум бы у Лумумбы…»
– …ни при чем бы был бы Чомбе, – машинально закончил Илюшин.
– А я всегда маме на это отвечаю, что Лумумба – очень красивое имя, и если она будет часто его повторять, я назову им дочку.
Макар засмеялся. Нина Осина начинала ему нравиться.
– Вы знали, что Эмиль пел в хоре? – Она снова стала серьезной.
– Нет.
– У него прекрасный голос! Высокий, тонкий-тонкий! Тенор. Прямо ангельский! Он учился в институте, а по выходным пел в соборе. Его родители говорили, что у Эмиля впереди завидное будущее… Мы поженились, а через год он погиб.
– В две тысячи двенадцатом, кажется?
– Да. Так глупо получилось… Он возвращался вечером с работы и срезал путь через стройку. Было грязно, шел дождь… В общем, Эмиль сорвался. Его нашли в котловане со сваями. Он упал и разбил голову.
– Эмиль был пьян? – спросил Макар, догадываясь об ответе.
– Нет, что вы! Он совсем не пил.
– А когда это случилось?
– Тринадцатого ноября.
Илюшин выразил сочувствие, задал для проформы еще несколько вопросов, поблагодарил женщину и встал.
– Вы журналист? – спросила Нина, глядя на него снизу вверх.
– Нет, конечно. Почему вы так решили?
– А татуировки с птицами у вас есть?
– У меня вообще нет татуировок, – осторожно сказал Илюшин. – Нина, вы задаете странные вопросы.
Девушка поднялась.
– Эмиль однажды напился, – безучастно сказала она. – Единственный раз за все время, что мы были знакомы. Он пытался убежать из квартиры и кричал, что за ним придут орлики.
– Кто придет? – изумился Макар.
– Орлики.
Илюшина осенило:
– С белыми глазами да по мутной воде?
Нина вздрогнула и уставилась на него.
– Да… Кажется, так. Откуда вы знаете?!
– Это Гребенщиков, «Волки да вороны». Песня такая.
Нина помолчала.
– Без разницы, песня или нет, – сказала она наконец. – Эмиль боялся этих орликов до смерти. Он больше в рот не брал ни водки, ни вина только потому, что помнил, как они ему являлись. Вы не журналист. Но вы не учились с ним вместе.