Медленно потягивая виски, он смотрел, как Кэт собирает исписанные листы, нумерует их в уголках и аккуратно складывает на столике. За одиннадцать лет супружества в ней, собственно, не произошло ни одного физического изменения: как и раньше, она, высокая и худощавая, носила яркие шелковые платья, напоминающие естественное оперение великолепной экзотической птицы; только глаза, пожалуй, стали старше. Типичный для предместий невроз, подумал он, вот что это такое. Влияние семьи, которое так меняет женщину. Достаточно отдать себе в этом отчет, чтобы забыть об этом. Мешанина сиротства с матримониальной конторой. Решительно, я слишком много пью…
Тихий, возбужденный возглас Кэт снова обратил его внимание на группу возле столика. Рука Мириам Пэлфри начала вырисовывать нечто, что с такого расстояния походило на сложный кругообразный узор, что-то вроде рисунка распустившейся гвоздики. Он подошел ближе и убедился, что рисуемое ею напоминает по форме медленно разворачивающуюся туго скрученную спираль и что Мириам при этом тихо стонет и дрожит — все сильнее по мере того, как узор растет. Край черной ткани, наброшенной на ее обращенное вверх лицо, то прилегал к нему, то вздымался, словно орган дыхания какого-то морского создания.
— Что это? — спросил Бретон, немного помедлив; он не хотел проявлять слишком большую заинтересованность, но одновременно сознавал, что это нечто новое сравнительно с другими сеансами. Мириам неуверенно выпрямилась, когда он заговорил, а Гордон обнял ее за плечи.
— Не знаю, — ответила Кэт, вертя лист в длинных пальцах. — То есть… это стихи.
— Может быть, мы послушаем их? — предложил Бретон с умеренной шутливостью, слегка обеспокоенный тем, что его втягивают в это, но в то же время завороженный прямо-таки необычной способностью руки Мириам.
Кэт откашлялась и начала читать:
Я ждал тебя, ждал тысячи ночей,
Оплакивал тебя с тоскою горькой,
Следя за мерным ходом стрелки часовой.
Но вкуса слез моих тебе не ощутить.
Эта строфа наполнила Бретона каким-то странным беспокойством, причины которого он не сумел бы определить. Он возвратился к бару и, пока другие анализировали стихотворение, мрачно стоял, всматриваясь в повторяющуюся в зеркале батарею бутылок и рюмок. Потягивая пощипывающий язык холодный напиток, он вглядывался в свои глаза, отраженные в хрустальном микрокосмосе, а потом — совершенно неожиданно понял, что могли означать слова «почти девять лет». Если он не ошибается, то собака зарыта именно здесь, отсюда и этот телефонный звонок — психологическая глубинная бомба, идеально нацеленная, с запальным устройством, настроенным на большую глубину.
Потому что именно девять лет назад, с точностью до месяца, полиция нашла Кэт, которая брела в темноте по Пятидесятой улице с частичками человеческой мозговой ткани, забрызгавшей ее волосы…
Бретон вздрогнул при звуке телефона, зазвонившего в холле. Он резко поставил стакан и пошел к аппарату.
— Слушаю. Это Бретон, — проговорил он. — Кто говорит?
— Как дела, Джон? Что-нибудь случилось? — На этот раз он сразу узнал голос Карла Тоуджера.
— Карл! — Бретон опустился в кресло и протянул руку за сигаретой. — Вы звонили мне раньше? С полчаса назад?
— Нет… я был слишком занят.
— Это точно?
— Но о чем, собственно, идет речь, Джон? Я ведь сказал, что был занят, эти проклятые хлопоты с Силверстримом.
— Не сходятся замеры?
— Именно. Я сделал сегодня утром на указанной территории серию из восьми случайных отсчетов, а после ленча проверил ее другим гравиметром. Из того, что я знаю, следует, что те замеры, которые мы выполнили в прошедшем месяце, ни к черту не годятся. Эти новые значения приблизительно на двадцать миллигалов ниже, чем должны быть.
— На двадцать? Но это же означает, что грунт имеет плотность ниже, чем мы предполагали. А это могло бы означать, что…
— Просто соль, — прервал его Карл. — Могли бы мы убедить клиента соорудить соляную шахту вместо цементного завода?
Бретон сунул сигарету в рот и, раскуривая ее, размышлял о том, почему мир выбрал именно этот вечер, чтобы встать на голову.
— Послушайте, Карл, эти неувязки могут быть интерпретированы двояко. Либо, как вы говорите, известняк, залегающий там, в течение ночи превратился в соль, а это — не знаю, согласитесь ли вы со мной, — мы можем исключить сразу, либо оба наши гравиметра не скомпонованы. Так?
— Ну, пожалуй, так, — ответил Тоуджер устало.
— И нам не остается ничего другого, как только одолжить завтра два новых инструмента и повторить измерения.
— Я предполагал, что вы это скажете. А вы представляете себе, Джон, сколько квадратных миль я обежал сегодня? Я чувствую себя так, как будто обошел пешком весь штат Монтана.
— Я пойду с вами, — сказал Бретон. — Сообщу вам немного подвижности. Держитесь, Карл! До завтра.
— До завтра. Но, Джон, вы забыли о третьей возможности.
— То есть?
— Что со вчерашнего дня изменилась сила притяжения.
— Вы бы немного отдохнули, Карл. Даже ваши шутки сегодня звучат слишком уж вымученно.
Бретон положил трубку с улыбкой — молодой геолог никогда не нервничал и не впадал в депрессию. Если бы телефонный шутник уподобился Тоуджеру, коса нашла бы на камень, но в этом случае единственным подозреваемым, пришедшим Бретону на ум, был именно Тоуджер. Его шутки вообще-то не превышали армейского уровня, но как-то два года назад Карл, например, выложил пятнадцать долларов за канистру бензина, содержимое которой он потихоньку переливал в бак автомобиля сторожа бюро. Значительно позже он очень дельно объяснил, что его интересовала реакция сторожа, когда тот обнаружит, что его автомобиль вместо того, чтобы расходовать бензин, продуцирует его. Было ли это выходкой вроде «Живешь уже почти девять лет с моей женой»? Бретон не знал, что об этом думать; он прошел через застеленный ковром горчичного цвета холл, машинально касаясь на каждом шагу стены кончиками пальцев, чтобы не наэлектризоваться в сухом воздухе.
Кэт не подняла глаз, когда он вошел в комнату, и Бретон ощутил легкий укол совести, вспомнив свое ироничное поведение.
— Это был Карл, — сказал он, не дожидаясь вопроса. — Он еще работает.
Она равнодушно кивнула, и его чувство вины немедленно сменилось обидой — даже в присутствии друзей она не старалась хотя бы внешне произвести впечатление, что интересуется его работой. «В этом вся Кэт как таковая, — подумал он с бешенством. — Никогда не уступит. Живет себе с этой работы, прямо скажем, неплохо, но одновременно считает, что имеет право пренебрежительно относиться и к ней, и ко всем связанным с ней людям».
Бретон хмуро посмотрел на жену и на Пэлфри, которые как раз читали то, что напродуцировала Мириам, и вдруг осознал, что начинает слегка покачиваться. Он поднял стакан, допил виски одним глотком и налил себе еще. «А я выношу все это…» В нем снова ожила старая злость, навещающая его через определенные промежутки времени. Ну сколько же можно выдержать? Моя жена непрерывно упрекает меня за то, что я подолгу просиживаю в бюро, но как только я устрою себе свободный вечер, он проходит именно так. Какие-то горе-спириты, а с ее стороны очередная порция этого проклятого равнодушия. И подумать только, что я плакал — да, буквально плакал, — узнав, что она осталась цела и невредима в ту ночь, когда ее обнаружили с забрызганными мозгом Спидела волосами. Он не отдавал себе тогда отчета в том, что ведь Спидел хотел оказать ему услугу. Теперь он это знал. Если бы он только мог…
Но было уже слишком поздно.
Притушенные оранжевые лампы и выложенное белым мрамором устье камина, не уменьшаясь в размерах, начали удаляться на планетные, звездные, галактические расстояния. Он хотел что-то сказать, но язык его лишь перемещался по поверхности действительности, отбирая у существительных их значение и делая невозможным использование глаголов. Перспективы комнаты начали подчиняться странной геометрии, мучительно перебрасывая его с одного полюса на другой. К нему обернулось какое-то лицо из группы сидящих — бледное, лишенное характерных черт и форм — мужчина, женщина, друг или, может, враг? Тяжело и безвольно переступил он границу…
Бретон так сильно хлопнул капотом «бьюика», что огромный автомобиль вздрогнул, как вспугнутый зверь. Внутри в темноте ждала Кэт, неподвижная, как мадонна, а поскольку она не выказывала злости, в Бретона словно фурии вселились.
— Сел аккумулятор. Это решает дело: мы не можем ехать.
— Не глупи, Джек. — Кэт вышла из автомобиля. — Ведь Мейджеры на нас рассчитывают, мы можем позвонить и вызвать такси. — Ее платье для коктейля выглядело совершенно несоответственно на холодном ветру октября, и Кэт куталась в шаль с каким-то отчаянным достоинством.
— Не будь такой настырной, Кэт. Мы уже и так опоздали на час, а я не имею намерения идти на вечеринку с такими руками. Мы возвращаемся домой.
— Ты ведешь себя как ребенок.
— Очень тебе благодарен. — Бретон запер автомобиль и небрежно вытер измазанные маслом руки о голубой кузов.
— Я иду к Мейджерам, — заявила Кэт. — А ты можешь возвращаться домой и дуться, если тебе так хочется.
— Не будь дурой, ведь ты не пройдешь такой кусок пути одна.
— Это почему же? Я могу идти одна и одна вернуться, я годами делала это, прежде чем познакомилась с тобой.
— Знаю, дорогая, что ты вела себя достаточно свободно, но я просто был слишком тактичен, чтобы вспоминать об этом.
— Очень тебе благодарна. По крайней мере ты избавишь себя от такой неприятности, как появление в моем обществе сегодня вечером.
Слыша в ее голосе ноту беспомощности, Бретон ощутил злую радость.
— Интересно, как ты намереваешься добраться туда? У тебя есть деньги?
Поколебавшись, она протянула руку.
— Дай мне на такси, Джек.
— Исключено. Я ведь ребенок, ты же не забыла? — С минуту он наслаждался ее беспомощностью, отыгрываясь за все выходки с ее стороны. «Скверная ситуация, — подумал он, — даже для меня. Скажем, я приду на вечеринку с лицом и руками, измазанными смазкой, — это мелочь, каждый нормальный человек подумает, что я выкинул номер в стиле Эла Джолсона; значительно хуже то, что достаточно, что