– Не скажу, – пообещал я.
– А чему ты улыбаешься?
– Рад тебя видеть. Ты очень вовремя позвонила. Ты всегда появляешься мистическим образом, в самый нужный момент.
– Расскажи, – попросила она.
– Не могу. Речь идёт о жизни и смерти, но это тебя не касается.
Она пожала плечами.
– Ладно, – ответила. – Зато у меня есть дело, оно тебя касается. Пойдём.
Перешли в комнату. Гера поставила на мольберт картину. Знакомое лицо, проступающее из беспорядка сизых пятен, как будто из грозовых облаков, крутой лоб, глубоко запавшие глаза и полукруглая борода. Полотно нельзя было назвать выдающимся, автор писал в наивной манере, но всё же сумел добиться эффекта: картина притягивала взгляд, в ней было содержание, ощущение внутренней работы.
– Называется “Святой Николай”, – объявила Гера. – Очень быстро сделала, за пять дней.
– Почему именно он?
– Не знаю, – ответила Гера. – Может, потому что он ко мне приходил.
– Ещё одно мистическое совпадение, – сказал я. – Мне уже почти страшно. Я ведь тоже делал святого Николая, только деревянного. И тоже управился за пять дней. Мы с тобой, не сговариваясь, в одно и то же время воплотили одного и того же человека.
Я достал телефон и показал ей фотографию своей скульптуры.
– Твой лучше, – с завистью признала Гера.
– Твой тоже ничего. И у тебя есть портретное сходство.
– Ну, – гордо сказала Гера, – это как раз было нетрудно. Его череп сохранился, по нему учёные восстановили реальный облик. Я была в городе Бари, в базилике, где хранятся его мощи, и кости, и череп. А когда вернулась из Италии – снова поехала в Можайск. А оттуда – в Егорьевск, в Радовицкий монастырь, там тоже есть резной образ Николая. Вот такая у меня вышла поездка. Хотела развеяться – а получилось паломничество, по двум странам. Зато теперь я знаю, куда мне двигаться. Закончу Николая – буду писать Параскеву. Потом Дионисия с отсечённой головой. Конечно, никакой иконографии, это будет светская живопись, но на религиозную тему. – Спохватившись, предупредила: – Ты только не подумай, что я уверовала и воцерковилась! Для меня церковь – только культурный феномен.
– Продашь картину? – спросил я.
– Нет, – ответила Гера. – Зачем? Деньги у меня есть. Сделаю серию работ, попробую замутить выставку. Может, и твой портрет напишу. Ты будешь приходить ко мне, позировать.
– Очень заманчиво, – сказал я и ощутил тоску.
Вряд ли я ещё раз войду в эту квартиру. Если хочу всё сказать – надо делать это сейчас.
И попросил:
– Мой портрет не делай, не надо. Во мне не осталось ничего святого. Я понемногу превращаюсь в смертного человека. Я злюсь, обижаюсь, завидую. Я недавно чуть не убил одного дурака, едва сдержался. И ещё – я полюбил одну девушку. Она художник.
Гера моргнула, краска хлынула на щёки.
– Нас с ней многое связывает, – продолжал я, чувствуя облегчение с каждым новым сказанным словом. – Я знал её отца. Мы родом из одного города, земляки. Однажды отец девушки узнал о существовании деревянных людей. Народ истуканов решил, что союз с Ворошиловым будет выгоден. Для помощи Ворошилову отрядили истукана по имени Читарь. Он, как и Ворошилов, был родом из города Павлово. Это было сделано с умыслом, чтобы Ворошилов больше доверял своему помощнику. А истукан Читарь, в свою очередь, привлёк меня, своего ученика и товарища, столяра-краснодеревщика. Так мы оказались связаны с Ворошиловым – не только общей тайной, но и местом рождения. Я не знал, что у Ворошилова есть дочь, я выяснил это только два года назад. Ворошилов переехал из Москвы в родной город, купил большой дом, перевёз в этот дом свой архив, свои коллекции. Редчайшие, бесценные иконы, и деревянную голову святой Параскевы, и ещё статую Дионисия. Я думаю, что Ворошилов сам искал способ оживления деревянных изваяний, и понял значение сохранности головы. Сразу скажу – его догадка оказалась верна, истукана можно поднять только в том случае, если уцелела голова. Однажды Читарь сообщил мне, что Ворошилов теперь живёт рядом со мной, и что в его доме хранится голова деревянной женщины. И я решил воссоздать скульптуру Параскевы. А голову её – украсть. Я стал планировать похищение, собрал информацию о Ворошилове, поискал в интернете – и наткнулся на сведения о его дочери. Её звали Георгия Петровна. Я нашёл её в социальных сетях, изучил фотографии и видео. Я заинтересовался этой девушкой, она показалась мне необычной, яркой, талантливой, похожей на отца. Ещё не увидев её вживую, я уже чувствовал, что наши пути сойдутся. Потом случилась беда: в момент кражи деревянной головы я столкнулся с Ворошиловым лицом к лицу, хотя не планировал этого. Ворошилов скончался. Так я стал не только вором, но и невольным убийцей. И, соответственно, обрёк его дочь на горе и скорбь. Она приехала в город, чтобы похоронить отца, – я стал следить за ней. Она поселилась в его доме – я продолжал наблюдать. Я собирался открыться ей, чтобы снять груз с души, – но она, эта девушка из Москвы, опередила меня, она сама меня отыскала. Разговор был коротким, она испугалась меня и ушла – но я уже понимал, что люблю её. Я не питал надежд на взаимность, мне лишь было важно получить от неё прощение, доказать ей, что я не желал её отцу смерти. И вот я снова стою рядом с ней, смотрю ей в глаза, она всё про меня знает – теперь я готов признаться, что люблю её. Ничего не прошу, ни на что не рассчитываю, – просто сообщаю, открываюсь.
Она опустила глаза, обхватила себя руками за локти, как будто замёрзла.
Глаза святого Николая наблюдали за нами с картины, и, честно сказать, мешали мне, Николай сейчас был лишним.
– Но ты же понимаешь, – тихо произнесла Гера, – это… невозможно.
– Конечно! – вскричал я, торопясь и сглатывая слова. – Конечно, невозможно! Я же деревянный! Я издолбленное чудище! Надеюсь, ты понимаешь, что я не претендую на взаимность? Я уже получил, что хотел! Я – признался, ты – выслушала! Это всё, о чём я мечтал. Только признаться, ничего больше.
Гера подняла глаза – сухие, ясные.
– Если бы ты был живой… Ну, обыкновенный мужчина… Я бы ответила, что нам больше не нужно видеться. Я бы попросила тебя удалить мой номер из телефонной книжки и удалила бы твой номер.
– Отлично! – воскликнул я. – Для меня это честь! Поступи со мной, как с обычными живыми. Сотри мой номер, я сотру твой. Я сделаю, как ты скажешь.
Она улыбнулась. Возможно, хотела дотронуться до меня – но удержалась. Да я и не рассчитывал на прикосновение: это была бы неслыханная роскошь. Я и без прикосновения ощущал её тепло, видел её горячий сильный дух.
– Не знаю, что делать, – призналась она. – Хорошо бы напиться с тобой вдвоём, но ты же не пьёшь. Я не знаю, как себя вести. Я не сотру твой номер, и ты мой тоже не стирай.
– Ладно, – сказал я, сотрясаясь от волнения. – Конечно! Как скажешь. Я сейчас уйду. Я всё сказал, мне полегчало, спасибо за всё. Насколько я знаю, наш случай называется “останемся друзьями”.
– Да, – сказала Гера, – что-то в этом роде. Не пропадай, пожалуйста. Я обязательно напишу твой портрет. Ты красивый, у тебя интересное лицо.
– Тогда прощай, – сказал я. – У меня много хлопот, не знаю, когда смогу появиться.
– Давай обнимемся, – предложила она.
Я прижал её к себе, вдохнул запах, отстранил; зашагал к двери.
– Подожди, – сказала Гера. – Возьми вот.
Поискала на столе, протянула нечто миниатюрное, флеш-карту.
– Это архив отца. Все сделанные им фотографии истуканов. Может, тебе пригодится. И ещё есть аудиофайл, тот, что был на диктофоне, запись какого-то богослужения или обряда.
Я кивнул и молча сунул подарок в карман.
Мне казалось, это будет трудно – признаться, высказаться; на самом деле нет, нужно просто решиться и начать, а дальше само идёт. И потом ты награждён ощущением небывалой свободы, невесомости, парения.
Сел в машину, вставил ключ в замок – но не повернул. Захотел побыть тут ещё немного, если не с Герой, не рядом с ней, если не в её комнате – так хотя бы в её дворе; вон там, с самого края – окно её кухни, а вон там – стоит её машинка, оказывается, она так и не успела её продать или, может, передумала, в любом случае – неважно, хорошо бы увидеть её ещё раз; она наверняка сейчас будет убираться, пустые бутылки и бумажные тарелки сгрузит в пакет и пойдёт выносить в мусорный контейнер – тут я её и увижу, хотя бы издалека, хотя бы в этих абсолютно бытовых обстоятельствах.
Не знаю, сколько так сидел; может быть, полчаса или час. Двери подъезда несколько раз открывались, из них выходили и в них входили осанистые и отлично одетые мужчины и женщины, благополучные обитатели благополучного района в центре Москвы – но Гера не появлялась, и в конце концов я уехал.
Позвонил дочери, спросил, где она и как дела; предложил увидеться. Дуняшка радостно крикнула, что согласна, что она выйдет гулять немедленно.
Про Мару не спросил, побоялся, что спугну.
План был простой: улучив момент, снести Маре голову одним ударом. Она обратится в деревяшку; формально, с точки зрения постороннего наблюдателя, это вообще не будет выглядеть как убийство. Ни крови, ни криков, ни конвульсий; была женщина – и вдруг стала деревянная фигура без головы.
А голову с собой заберу и уничтожу.
Подаренную Герой флешку я вставил в автомагнитолу, и магнитола нашла на внешнем носителе единственный аудиофайл и воспроизвела его: длинный набор причитаний, то басом, то дискантом, то громче и яснее, то совсем неразборчиво, как будто записывающий то подходил к источнику звука вплотную, то отдалялся. Я слушал запись всю дорогу от Комсомольского проспекта до Крылатских Холмов. Речитатив, иногда пропадающий, иногда внятный, вызывавший приступы дурноты. Голос я не узнавал, слова разбирал с трудом.
Обрати дух мой, долу поникший, к пропасти умиления.
Забери во взыскание твое.
Се, нова все творю.
Сопричти мя овцам избранного твоего стада.
Это было похоже на покаянный канон, но только частично; знакомые смысловые блоки проскакивали скороговоркой, перемежались тяжёлыми длинными вздохами и посторонними шумами; это был акт таинственного молитвенного труда, записанный любительским способом и, возможно, тайно, без разрешения, – процесс поднятия истукана или его обратного обращения.