Но я забыл про обратное обращение, забыл про Геру, забыл про всё, – едва увидел Дуняшку, летящую на велосипеде; выпрыгнул из кабины, замахал руками:
– Э-ге-гей!
– Привет, папа! – крикнула она в ответ. – Я по тебе скучала!
Подлетев ко мне, она единым духом вывалила все новости: как тут круто, как ей всё нравится, и какой классный и весёлый дядя Ваня Щепа, и какие прикольные у него друзья и подруги.
И броском пальцев отправляла назад с лица волосы.
– А где Мара? – спросил я.
– Уехала. Сказала, вернётся дня через два.
Мне стоило большого труда скрыть разочарование.
– Она проколола тебе уши, – сказал я.
– Это не больно. Зато теперь смотри – у меня серьги.
– Понятно, – сказал я.
И расспросил её про житьё-бытьё в большом городе, и увидел, что она в полном восторге, и понял, что все оказались правы: Евдокия, деревянная девочка, должна жить и развиваться в мировой столице, а вовсе не в провинциальном районном центре.
– Хочешь домой? – спросил я.
– Нет, – ответила Дуняшка, – пока не хочу. Тут интересно.
– С Марой тебе интересно?
– Очень. Она весёлая. Тебе нужно с ней помириться и дружить.
– Хорошо, – сказал я. – Так и сделаю.
Попрощались, Дуняшка убежала. Несостоявшийся убийца вздохнул, почесал башку. Во рту образовался гадкий привкус неудачи. Ничего, подумал, с первого раза не вышло – выйдет со второго.
Она – моё изделие, её жизнь принадлежит мне. Она враг деревянного народа; если враг не сдаётся, его уничтожают.
Обратно ехал вечером, никуда не спешил.
Думал про себя, что я – глупец. Одной женщине признался в любви, потом сразу же пошёл убивать другую. Конечно, это невозможно. Два таких события никогда не происходят подряд, одно за другим.
Тут тебя, Антипка-плотник, подвёл твой глазомер, тут ты ошибся в расчётах, да и в женщинах тоже ошибся.
Я убью её потом. Если в тайном мире решено, что я её разрушу, – значит, это произойдёт в любом случае. Вернусь через три дня. Не получится через три дня – буду возвращаться снова и снова.
А тайный мир – конечно, он на моей стороне, всецело. Иначе бы я не получил от Геры Ворошиловой запись тайной молитвы. Совпадений и чудес не бывает, каждое совпадение – результат взвешенного решения, принятого в других мирах.
Есть сила – она ведёт меня, покровительствует мне.
Позвонил Читарю – тот ответил почти здоровым голосом.
– Я в порядке. Будешь в городе – купи зарядку для моего телефона, прежнюю я куда-то сунул, не могу найти.
Эх, подумал я, удивителен человек: одной ногой на том свете – а всё ему зарядка для телефона нужна; кому звонить собрался? Апостолу Петру? Предупредить, чтоб ждал, не запирал двери?
Единственный салон связи, работавший допоздна, находился в здании автовокзала. Не было уже тут пассажиров, не работала билетная касса, только в углу спал, уронив на руки кудлатую голову, подвыпивший гражданин, да возила шваброй по полу хмурая уборщица. Салон, к счастью, оказался открыт, я купил сразу два зарядных шнура: если брат потерял один, то потеряет и второй, тогда и третий пригодится.
Когда шёл обратно – увидел, как уборщица тычет верхним концом швабры в подвыпившего, понуждая его уйти. Подвыпивший отбивался одной рукой и возражал бессвязно и жалобно. Уборщица наседала: ишь, пригрелся, давай иди отсюдова, а не то полицию вызову.
Я остановился, узнал Твердоклинова, подошёл.
– Ты чего тут? – спросил.
Он поднял мутные глаза.
– О, – простонал, – ещё один демон!
Судя по опухшей физиономии, запой продолжался дня три, если не больше.
– Твой дружок? – осведомилась уборщица.
Я кивнул.
– А раз твой, так забирай его.
– Конечно, – сказал я, – не бросать же его тут. – Толкнул Твердоклинова в плечо. – Идти можешь?
– Уйди, – грустно попросил Твердоклинов, – кишки выпущу.
– Поедем домой. Поедем, у меня машина.
Он тяжко выдохнул и понемногу восстал, опираясь на моё предплечье.
– И не вздумай мне тут обоссаться, – предупредила уборщица, перехватывая швабру удобнее.
– Заглохни, ведьма, – прохрипел Твердоклинов, – я тебя насквозь вижу.
На воздухе ему полегчало, он самостоятельно добрёл до машины и рухнул на сиденье.
– Дура баба, – сказал он, вытирая запястьем пахнущие водкой слюни. – Чудом смерти избегнула. Хорошо, что я добрый. К людям с теплом и лаской, круглосуточно. Только демонов ненавижу. Ну, ты знаешь. Твердоклинов – он такой, человеколюбивый. Будешь?
И вытащил из внутреннего кармана стеклянную флягу, пустую на три четверти.
– Не буду, – сказал я.
– Ну и я тогда не буду. Я что, колдырь, в одну харю бухать? Я на всё способен. Могу горло перерезать. Но пить в одиночку – это исключено. На́, гляди, что у меня есть.
Из того же кармана потянул нечто длинное. В полумраке сверкнуло лезвие охотничьего ножа.
– На́, – повторил, – можешь посмотреть. Тебе, как демону, будет интересно. От бати остался. Он тоже демонов не любил, но терпел их. А я не такой, как батя, я терпеть не буду, я уничтожать их буду, как класс.
– Убери, – попросил я, – поранишь меня ещё.
– Нихера, – плотоядно сказал Твердоклинов, – тебя пока не трону. Пощажу. Начну с неё. Потом – тот ёбарь, он у меня вторым номером идёт. А дальше там видно будет. Список длинный. Но и нож тоже длинный! – Он нехорошо засмеялся. – А руки ещё длиннее, ну, ты знаешь. Руки Коли Твердоклинова дотянутся до каждой чёрной гниды. А всё почему? А потому что руки – не главное. Глаз нужен, особый, и нюх, как у собаки. Я давно знал, что она – демон, но всё сомневался, дебил, а не надо было сомневаться, надо было её сразу задушить, при первых же, сука, признаках, и тогда бы ничего не было. Сам виноват, хули. Теперь деваться некуда, только радикальные меры. Ты, главное, никому не говори.
– Само собой, – заверил я. – Дай-ка посмотрю, что за нож.
– Хер тебе, – ответил Твердоклинов. – Священный клинок, никому нельзя прикасаться. И сегодня он будет омыт кровью, отвечаю. Коля Твердоклинов со своего пути не свернёт. Он каждого насквозь видит. Если, допустим, ты демон, так я твою тухлую сущность наблюдаю до самого донышка. И когда вижу демона – у меня холодок по спине идёт, прямо от шеи до жопы, охотничий инстинкт. И ни одна блядина не встанет на моём пути. Давай, вези меня домой к жене, ты знаешь, где это.
В полицию его отвезу, решил я. Нет, рискованно. Начну его вытаскивать из машины – он станет сопротивляться, пырнёт меня ножом, а кровь не потечёт, и полицейские это заметят. Надо придумать что-то другое.
Придумал, когда уже доехали.
– Близко к дому не надо, – велел Твердоклинов. – Тут останови. Иначе она почувствует. У демонов своя чуйка есть. Вот тут тормози, где потемнее.
– Как скажешь.
Я первым выбрался из кабины, обошёл машину, открыл дверь с его стороны. Когда он поставил ногу на асфальт – я ударил ступнёй ему пониже колена, сил не пожалел; раздался хруст. Твердоклинов заорал от боли.
– Ты чего? – спросил я.
– Сука, ты мне ногу сломал!
– Я тебя не трогал. Дай погляжу, может, просто вывих?
Он сел на обочину, громко матерясь и стеная.
– Пошли, – сказал я. – Вон твой дом, чуть-чуть потерпеть надо.
Взвалил его на себя. Он проклинал меня сквозь зубы, но не сопротивлялся.
Пока тащил – вытянул нож из его кармана и бросил в кусты.
У двери в квартиру осторожно опустил его на пол. Позвонил.
– Кто? – спросила женщина с той стороны.
– Тут твой муж, – сказал я через дверь. – Учти, он пьяный и буянит. И у него нога вывихнута.
– Сломана! – заорал Твердоклинов с ненавистью. – Сломана!
– Пусть там и валяется, – уравновешенно ответила женщина из-за двери. – Зачем он мне нужен, буйный.
– Дело ваше, – сказал я. – До свидания.
– Сука ты, – произнёс Твердоклинов, – демон и есть демон. Искалечил меня.
– Ты сам себя искалечил.
Он послал меня по матери, но я уже не ответил – что тут ответишь? Ушёл. Отыскал выброшенный нож, попробовал – лезвие наточено до бритвенной остроты.
С утра позвоню в полицию, решил я. Информирую Застырова. Пусть думает, что делать с этим воином света. Или отдаст его под суд, или поставит на учёт как душевнобольного.
Глубокой ночью вернулся в Криулино, в дом Читаря.
Он сидел за столом, глядя в экран.
– Живой? – спросил я.
– Я-то живой, – ответил он медленно поворачиваясь, – а вот ты какой?
– Тоже живой.
– Имей в виду – если ты её убил, выгоню тебя, и больше на порог не пущу. Если убил – разворачивайся и уходи.
– Не шуми, – сказал я. – Не убил, не вышло.
– Не убил? – уточнил Читарь.
– Нет.
– Я молил Бога, чтоб этого не случилось.
– Значит, он услышал. А теперь – к тебе дело есть.
Дал ему послушать запись с флешки. Он выдержал едва десять минут, затем протянул руку и выключил звук. Мне показалось, что он примеривается выдернуть флешку из разъёма компьютера, чтобы раздавить её в пальцах или, например, раскусить зубами. Поэтому я сам поспешил извлечь её и спрятал в кулаке.
– Где взял? – спросил Читарь.
– Дочь Ворошилова дала. Это было в архиве её отца.
– Там не мой голос, – сказал Читарь.
– Я знаю. Да ты бы и не позволил сделать запись.
– Никто бы не позволил, – строго произнёс Читарь. – Это было сделано тайно, без разрешения.
– Так это оно? – спросил я. – Отвечай. Это обратное обращение?
– Отдай, – попросил Читарь вместо ответа. – Отдай мне, братик, от греха подальше. Прошу тебя.
– Отдам, – пообещал я. – Только это ничего не изменит. Я уже три раза её прослушал и наизусть выучил. И ещё на телефон себе переписал. Там всё просто. Один и тот же текст, похожий на заключительную молитву покаянного канона, повторяется восемь раз. Каждый нечётный раз – шёпотом и быстро, каждый чётный раз – громко и медленно.
Читарь вздохнул, посмотрел искоса, недовольно, осуждающе; дух его сгустился, уменьшился в размерах.