Сара стала одной из пяти еврейских женщин, погибших в тот день. Мария, которая также хотела пойти в Храм на проповедь, по воле Провидения (и я использую это слово здесь вполне сознательно) осталась дома, ибо поразила ее страшная головная боль, парализовавшая члены и заставившая лечь в постель и жалобно стонать. Иисус был совсем не рад тому, что отпускал жену в Храм без сопровождения, но, поскольку с постоялого двора, где они остановились, на проповедь направлялось изрядное количество представительниц прекрасного пола, которые легко смогли бы защитить себя и друг друга от любых неприятностей со стороны шнырявшей по Иерусалиму солдатни, он решил остаться с матерью и заняться ее лечением. Случилось так, что головная боль у Марии прошла в тот самый момент, когда Сара погибала под ногами убегающих от солдат зевак, но не стоит слишком серьезно принимать эти совпадения и строить на них какие-то опасные выводы. Само собой разумеется, что Иисус, узнав о смерти Сары, сначала впал в горе, а потом разозлился – настолько, как нам сказали, что попытался добиться приема у прокуратора. В этот раз прокуратор его не принял, хотя потом, и наша история подойдет к этому моменту, встретиться им удастся. Он попытался пожаловаться и начальнику городской охраны, но от него просто отмахнулись, как от назойливого еврейского зануды. То, что его жена погибла в боли и муках буквально в нескольких шагах от Храма Всевышнего в святом городе, было для Иисуса свидетельством того, насколько погряз в грехе мир. Он разозлился на Бога – так, как злятся на отцов сыновья, если им отказывают в должных проявлениях отцовской любви. Привожу слова Иисуса, а также то, как отвечал бы отец, если бы отец действительно отвечал:
– Моя возлюбленная похищена у меня в цвете своей юности. Ты, который ведает все, что было, есть и будет, прекрасно знал об этом. Почему же ты позволил этому случиться? Почему, черт побери, не предотвратил?
– Не ругайся, сын мой, хотя проклятья и способны облегчить горе. Я дал человеку свободную волю, дал право делать выбор между добром и злом. Если бы они были неспособны выбрать зло, они были бы неспособны и выбрать добро. Но если бы они неизменно шли путями добра, они бы все еще пребывали в Эдеме. Но не существует Эдема для человека, коль скоро Адам и Ева, опираясь на данную Богом свободную волю, решили отказаться от Эдема для себя и своих потомков.
– Но ты, всезнающий и всеведущий, ты же знал, что сделают эти люди! Ты знал, что они совершат зло. А если так и их действия предопределены, то о какой свободе выбора может идти речь? Или же, в противном случае, ты сам являешься источником зла, а потому я не могу называть тебя Богом справедливым.
– Зови меня Богом любящим. Но не спрашивай почему, ибо я не стану объяснять тебе свои мысли и чувства. Чтобы сделать человека поистине свободным, а степень его свободы есть мера моей к нему любви, я тоже совершил свой выбор: я сделал так, что мне стали неизвестны последствия деяний человеческих. Я сам это выбрал, помни! Я сознательно отказался от всеведения. Но, как только деяние совершено, я, так сказать, вспоминаю все, что знаю о последствиях этого деяния. Иными словами, во имя человека я отказался от совершенства.
– То есть ради человека, – покачал головой Иисус, – ты сам стал человеком.
– Ты попал в самую точку. А теперь, хотя это и слишком малое утешение в твоем горе, возьми Писание и прочитай Книгу Иова.
В те времена в Иерусалиме не было кладбища для приезжих, поскольку, как официально объявили, в городской казне для подобной услуги просто не хватало денег. Но некоторые знатные горожане быстро откликнулись на просьбу предоставить часть своих площадей на местном кладбище для бедных женщин, которых все считали чем-то вроде мучениц (а значит, они уже в земной жизни испытали то, что испытывают души в потустороннем мире – муки – и чему свидетельницей была Богородица). Жара и расстояние не позволили бы перевезти тела в целости и сохранности в родные города, а потому некоторые из несчастных нашли упокоение в могилах по соседству с совершенно чужими людьми. Но почему же чужими? Разве Израиль не представляет собой единую страждущую семью? Синедрион, или Высший религиозный совет, и словом не обмолвился об этом жутком событии, хотя и послал на церемонию похорон какого-то своего священника – из незначительных. На этой же церемонии в избытке сияла и сталь римского оружия – из целей безопасности и порядка. Молитву произносил ученый раввин из Храма – тот самый, что приглашал женщин на проповедь, и он совершенно открыто лил слезы. Иисус, чья голова и плечи возвышались над толпой, стоял с сухими глазами и суровым выражением на лице, и те, кто смотрел на него, видели, как он сжимает кулаки.
Итак, все пять лет, прошедшие со смерти Сары до того момента, когда Иисус взялся за главное дело своей жизни, он пребывал в роли вдовца. О новом браке он даже не думал, много работал в мастерской, все силы вполне сознательно посвящая искусству своего ремесла, а вечера проводил с матерью. Они почти не говорили о том, что было в их жизни, а потом ушло, хотя призрак Сары некоторое время посещал дом, ворошил кухонную утварь и заставлял кота, который, конечно же, видел его, от страха топорщить шерсть на загривке. Вскоре мирно во сне скончалась и Элисеба, и ее призрак присоединился к призраку Сары. Впрочем, со временем призраки исчезли, и Сара не являлась Иисусу даже во сне. Он похудел, поскольку мало ел и много читал. Но вот настала пора, когда он вновь смог говорить о Саре, хотя и с нотками печали в голосе. К этому моменту худоба его исчезла, и Иисус вошел в пору настоящей мужской силы и красоты.
Как-то он заговорил, обратившись к матери, и в голосе его звучала благодарность:
– Три вида любви, которые я познал, – заявил он, – должны научить меня еще одному, высшему виду – любви ко всем существам, созданным Богом, – и к тем, кто питает к человеку любовь и симпатию, и к тем, кто ему враждебен. Думаю, более всего для понимания этого мне дала любовь, которую мужчина чувствует к своей жене. Ибо родительская любовь есть любовь безмерная и безграничная, любовь же супружеская предполагает умение держать себя в узде – не выходить из себя, не встречать упреком слова упрека, избегать острых углов. Супружеская любовь немыслима без благодарности, которую супруг выражает супруге за доставленную радость любви и дружбы. Хотя мы и произносим клятву любви и верности, мы не обязаны ей следовать. Но именно любовь мы и выбираем. Я буду учить любви как следствию свободного выбора, и в ней мы обретем главное оружие против зла. И, как мне кажется, пришла моя пора, и я должен готовиться.
– Значит, ты покинешь меня? – спросила Мария. – А как же тогда твоя мастерская?
– Ах да, мастерская! – проговорил Иисус, вспомнив о своей работе. – Ко мне приходил сегодня один молодой человек. Он из Газы, зовут его Ефраим, и он ищет работу. Он, конечно, не Самсон, но хорошо сложен и силен, потому что раньше работал каменотесом, шлифовал каменные плиты для дорог. А кроме того, он знает плотницкое дело и знаком с инструментами. Ему лет двадцать, и, как мне кажется, он человек честный. По-моему, он приходится дальним родственником Иоафаму, булочнику, хотя тот и говорит, что на его белые булки и так много родственников, желающих получить их бесплатно. Ефраим ночует нынче у Иоафама. Иоафам – добрый человек, один из избранных Богом.
– Ты думаешь?
– Именно. Да, язык у него остер, зато душа мягкая, а под налетом грубости – чистое золото. Он так легко раним, что просто вынужден укрыть свою душу и сердце жесткой скорлупой – как улитка! Я поработаю с этим молодым человеком месяцев шесть, посмотрю, чего он стоит. А тебе придется самой войти в дело, научиться вести счета, распоряжаться деньгами.
На это Мария только вздохнула.
– Замуж мне, как видно, уже не выйти. Никого не вижу вокруг, за кого можно было бы пойти.
– Подождем, посмотрим, как все пойдет, – сказал Иисус. – То, что я предлагаю, – лучший вариант. И не нужно слишком много думать о будущем. Прошел день – и хорошо! И обещаю, голодать ты не станешь.
– Шесть месяцев, говоришь? Так ты все-таки думаешь о будущем? И оно тебя беспокоит?
На этот вопрос Иисус не ответил. Вместо этого он произнес:
– Иоанн уже начал свой труд. Готовит пути.
Глава 3
А теперь настало время поговорить об Иоанне, который призван был готовить пути для пришествия Мессии. Вырос Иоанн, как и Иисус, сильным и высоким; чтением наполнил он ум свой, отточив его и сделав быстрым и живым в спорах и беседах. Вскоре стало очевидным, что роль священника ему не подходит – по крайней мере, в том виде, в котором тогда понимали и определяли суть этой роли. Ритуальная, внешняя сторона религии его немало раздражала, и он никак не мог найти общего языка ни с фарисеями, ни с саддукеями. Жил он один в доме, который когда-то принадлежал его отцу, потом – его овдовевшей матери. Ел мало, вина не пил, много молился и просил Господа наставить его на путь истинный. Свет явился Иоанну, когда, по тогдашним представлениям, он уже давно вошел в пору зрелости. Было ему видение, в котором он узрел самого себя, узрел таким, каким должен стать: лишенным дома и всяческой собственности, даже одежды, приличной жителю города; утратившим всякое место среди людей, диким, поросшим спутанными власами, в пустыне, где размышлял, беседовал с Богом, питался тем, что даровала природа – медом из дупла, где селились пчелы, кузнечиками, зажаренными на быстром ночном огне, водой из хрустального источника или проворной горной реки. Воды реки Иордан представлялись ему в этом видении как странный образ спасения. Люди – мужчины и женщины – должны были омыть себя от греховности своей – с тем чтобы стать достойными встречи с Мессией. А чтобы очиститься от греха, нужно погрузиться в воды священной реки. И тогда, вспоминая прохладу прилипших к телу мокрых одежд и холод речной воды, они уже никогда не забудут ни дня освобождения от власти греха, ни своего торжественного обещания впредь жить жизнью праведной и безгрешной.