– Итак, господин мой, – начал председательствующий, – сообщи нам, как тебя звать.
– Сначала я скажу, как меня нельзя звать, – отозвался Иоанн. – Нельзя звать меня Мессией. Мессия лишь грядет.
– Выходит, что ты – Илия-пророк, вновь вернувшийся к нам?
– Я – не Илия!
– Так кто же ты?
– Я – глас вопиющего в пустыне. Я явился, чтобы спрямить пути Господни. Но я – не Илия! Я – его слово, воплощенное в дело.
– Кто дал тебе разрешение на совершение ритуала, который ты именуешь крещением?
– Тот, кто грядет вслед за мною. Я крещу вас в воде в покаяние, но идущий за мною сильнее меня; я не достоин понести обувь его; он будет крестить вас Духом Святым и огнем; лопата его в руке его, и он очистит гумно свое и соберет пшеницу свою в житницу, а солому сожжет огнем неугасимым.
– Ты имеешь в виду Мессию?
Иоанн не сказал ничего, лишь склонил голову.
– Подожди нас снаружи. Мы должны обсудить то, что услышали.
Иоанн вышел во внешний придел, раввины принялись совещаться.
– Ничего опасного, – сказал один. – Обычный сумасшедший.
– Он говорит страшные вещи, – заявил другой. – Хочет разрушить дом веры, его фундамент, его камни и опоры. А еще болтает о лицемерии, об омовении рук и о прочих подобных вещах. И кто такие, скажите, эти его ехидны и мерзость перед ликом Господним?
– Мы все об этом слышали, – кивнул третий. – Но есть ли здесь признаки ереси?
– Ереси? – переспросил председательствующий, взмахнув веером. – Ересь очень трудно доказать. Тем более что он – священник и вряд ли сознательно станет проповедовать еретические вещи. Не можем мы осуждать его и за его внешность. Внешность пророка. Нет, он, конечно, является источником беспокойства. Но не в религиозных вопросах.
– Тогда – в гражданских?
– Возможно, потенциально. Он уже много чего наговорил, хотя и старательно обобщал факты, допустим – о нарушении законов, регулирующих брак.
– А, так вы имеете в виду…
– Именно это я и имею в виду. Оставим все это гражданским властям.
– Тогда нужно позвать его и сказать, что он свободен?
– Я думаю, он уже ушел.
Случилось так, что мать Иоанна, Елизавета, состояла в родстве с семьей Ирода Великого, будучи троюродной сестрой первой жены царя, Дорис, которую, к сожалению, тому пришлось заставить замолчать. Иоанн, еще мальчиком, встречался в Иерусалиме с сыном Ирода и Дорис, Иродом Антипатром, и с чувством тошноты вспоминал, как потенциальный тетрарх закармливал его засахаренными фруктами и сладко-липким шербетом. Теперь они были уже взрослыми мужчинами, один – большебрюхим царем, правда только на четверть (а если точнее – на треть), любителем женской плоти, другой – суровым тощим пророком, проповедующим пришествие Мессии. Когда же Иоанн узнал о греховном желании Ирода Антипатра жениться на жене своего еще живого брата Филиппа, тетрарха Итуреи, его, проповедника воды и раскаяния, вновь стала душить тошнота, поскольку старые воспоминания слились с отвращением, которое поднялось в нем при получении этого известия.
Правда, справедливости ради, нужно сказать, что идея выйти за Ирода Антипатра пришла в голову, скорее, самой жене Филиппа, Иродиаде, к ужасу как раввинов, так и простых израильтян, свято почитавших закон, данный Моисеем. Ей захотелось стать супругой Ирода потому, что скуповатый Филипп не смог утолить ее жажду властвовать, как, собственно, и иные формы жажды, удовлетворение коих происходит в постели. Филипп ничего не имел против бегства жены и сквозь пальцы смотрел на совершаемый ею грех, потому что был рад избавиться от нее и надеялся, что его слабовольный и охочий до радостей плоти брат (вполне безобидный; не тиран, хотя и не слишком разумный и умеренный правитель) по причине полной беззаботности своей даст ей все, что она пожелает, – власть в провинции, голос в совете, возможность удовлетворить свою природную жестокость, что, кстати, послужит отличной заменой недостатка плотских удовольствий, в доставлении которых женщине Ирод Антипатр был еще менее квалифицирован, чем его брат (а брачная постель, как известно, – это рынок, и если у тебя нет одного товара, ты за ту же цену можешь предложить другой).
Мне немного не по себе оттого, что я вынужден рассказывать о брачных привычках и предпочтениях как царствующих особ, так и их подданных. Ирод Антипатр в молодости изрядно поистаскался и порастратил свою способность к наслаждению обычными радостями жизни, а потому в зрелые годы, чтобы получить удовольствие от любви, ему приходилось прибегать к самым фантастическим ухищрениям, которые только способно было предложить ему его изощренное воображение. Иродиада, которой Филипп совершенно неожиданно для себя сделал дочь, названную впоследствии Саломеей, поначалу не осознала, увлеченная открывшимися для нее возможностями наслаждаться властью, что главное, что привлекало Ирода в законном с нею браке, это возможность инцест приправить инцестом. Ибо в своем странствии по царству Эроса он достиг уже таких окраин, что единственное, что могло его возбуждать, была юная плоть, принадлежавшая существам обоих полов, а плоть Саломеи, хоть и женская, была, безусловно, юна.
Нет, Ирод Антипатр не требовал немедленного соития – он уже неторопливо и обстоятельно входил в состояние полной импотенции. Но видеть юное тело обнаженным, полуобнаженным, медленно освобождающимся от одежд, да еще желательно – изгибающимся, тяжело и страстно дышащим, имитирующим движения, принятые в акте любви, – все это заставляло отдельные члены (точнее – один член) тетрарха слегка набухать, и если в этот день боги – не имеющие никаких родственных связей с Богом Израиля – улыбались Ироду, то все заканчивалось вялой поллюцией. Как я уже сказал, мне неловко излагать такого рода обстоятельства – не менее чем моему читателю о них слышать; но я также говорил, что моя обязанность рассказчика заставляет меня не опускать в повествовании и самых грубых житейских подробностей – исключительно и только ради правды.
Иродиада была красивой женщиной, но красота ее превзошла саму себя во время кровосмесительной брачной церемонии, когда, одетая в наряд невесты, с видом самым соблазнительным, во главе процессии она шла рука об руку со своим мужем-тетрархом. Оба они были облачены в одеяния из шелка и парчи, украшенные мириадами сияющих драгоценных камней. Оркестр из флейт, труб, барабанов и цимбал играл торжественные мелодии, а юные девы бросали цветы на дорогу, по которой шла отвратительная пара. Загипнотизированные роскошью процессии, подданные царя Ирода стояли по сторонам дороги и приветствовали новобрачных, причем многие делали это вполне искренне. А над толпой возвышался лохматой головой и обвислыми плечами некто с суровым взглядом, который при прохождении пары воскликнул:
– Ирод! Царь Ирод! Ирод Антипатр!
Солдаты попытались затолкать говорящего в толпу, подальше от глаз тетрарха, но лохматый, похоже, не собирался уступать, желая немедленно обратиться к тетрарху. Ирод же сказал своей невесте:
– Это мой дальний родственник, дорогая. Я слышал, что Иоанн, сын Захарии, стал чем-то вроде пророка, но никак не ожидал встретить его здесь. – И, обратившись к солдатам, приказал: – Пропустите его.
А когда тот вышел из толпы, спросил:
– Ты ведь Иоанн, верно? Чудесное дитя бесплодного старческого лона. Я ведь не ошибся? Мне не нравится, как ты оделся на мою свадьбу, но, видно, делать нечего. Говори!
– Ирод, царь Галилеи! – заговорил Иоанн. – В святых скрижалях закона сказано, что мужчина не имеет права брать за себя жену своего здравствующего брата. Царица Иродиада, твоя жена…
– Да, я знаю, знаю, – недовольным тоном перебил его Ирод. – Она жена моего брата Филиппа. И что? Будешь упрекать меня, жужжать мне в уши своими обвинениями, профессиональный святой? Дай-ка я лучше скажу тебе кое-что на ухо! – Иоанн наклонился, и Ирод произнес ему в ухо: – Что бы ты ни говорил, но я ее сегодня поимею!
Иродиада не слышала слов мужа. Лицо ее пылало гневом, драгоценные камни зло звенели на одежде. Иоанн отпрянул и возопил так, что слышно было всем:
– Ваш царь – страшный грешник! Женщина же, которую он называет своей женой, погрязла в прелюбодеянии. И всякий, кто откажется осудить эту греховную пару, сам будет объявлен грешником!
Солдаты хотели было схватить Иоанна и препроводить его в тюрьму, но Ирод остановил их и, ухмыльнувшись, сказал:
– Все, что ты говоришь, очень интересно! Но вряд ли такие речи уместны во время столь радостного события. Нет, нет, капитан! Отпустите его! Мы будем милосердны в день нашего бракосочетания.
И Иоанна отпустили. Он размашисто зашагал сквозь расступающуюся толпу, не переставая кричать:
– Грех! Страшный грех!
Но люди, которые просто не желали слышать о чем-то неприятном в столь радостный день (более того, напоминание о кровосмешении придавало некую греховную остроту событию бракосочетания, отчего дым факелов, поднимающийся к небесам, многим казался более пряным, чем на самом деле), толкали несущегося на них Иоанна, щипали его, смеялись в лицо. Но были и те, кто не участвовал в общем веселье, кто сурово смотрел на яркую сцену разврата, но они, в отличие от Иоанна, молчали – видимо, из скромности. Лишь один, ухватив Иоанна за руку, спросил пророка:
– Скажи, только быстро: если монарх живет в грехе, имеет ли он право управлять народом?
– Если ты хочешь, чтобы я что-то сказал о политике, ты будешь разочарован. Я борюсь с грехом, и если вижу грешника, призываю его покаяться – и не больше того!
– Но разве ты не тот, о ком сказано, что он прогонит чужеземца с престола и объединит нас под крылом Господа нашего?
– Я – не он. Я лишь предтеча, недостойный его славы и величия. А вам я говорю: очиститесь от греха! Покайтесь! Пусть омоют вас воды новой жизни! Креститесь именем грядущего спасителя.
– Нет, ты тот, кого мы ждем. Мы понимаем, тебе приходится скрываться. Но скажи: когда придет время собирать урожай?
– Ты говоришь загадками. Пропусти меня.