На берегу Иордана, как легко можно представить, собрались несметные толпы. Во дворце Ирода Антипатра, что вообразить не менее легко, царица Иродиада весь оставшийся день рвала и метала, восклицая:
– Это измена! Государственное преступление!
– Согласен, моя дорогая, – проговорил Ирод, возлежащий, без обуви, на длинном ложе, весь в мягких подушках. Рядом, держа наготове поднос со сластями, стояла служанка-эфиопка. – Пусть это будет называться государственной изменой, если говорить правду – это изменять государству и царю. Но какое чудесное ожерелье у нашей маленькой Саломеи! А какая прелестная шейка!
Саломея же, не по годам развитая маленькая кокетка двенадцати с половиной лет, все еще в праздничных нарядах, с плечами цвета свежего меда и кожей, кажущейся такой теплой от сияния изумрудного ожерелья, сидела у ног тетрарха (а ноги болели все меньше и меньше) и думала о своей мамаше как о страшной зануде, а о приемном отце – как об очаровательном душке, чьи изысканные комплименты заставляли ее чувствовать себя настоящей женщиной.
– Это государственная измена! – не унималась Иродиада. – Я требую его ареста.
– Требуешь? Это сильное слово, любовь моя. Но давай рассмотрим это дельце спокойно, как и подобает царствующим особам. Ведь ты, маленькая царевна… – Он обратился к Саломее: – … ты, маленькая царевна, наверняка считаешь, что во всем можно разобраться спокойно, так? Именно так ты и считаешь, наша сладкая птичка.
И, вновь взглянув на Иродиаду, Ирод продолжил:
– Сегодня, моя царица, мы участвовали в церемонии, на которой произнесли некие торжественные обещания. Любить друг друга, заботиться друг о друге, даровать друг другу то, что эвфемистически именуют телесными радостями, и так далее.
– Саломея! – обернулась к дочери Иродиада. – Выйди. Иди покорми павлинов.
– Ты считаешь, она слишком юна, чтобы понимать суть священных обрядов? Знать о том, что во время таинства бракосочетания говорят друг другу муж и жена? Ты не права! Мне кажется, царевна обязана знать и понимать действительно существенные, важные вещи – независимо от возраста.
– Выйди, Саломея!
– Но мама!
– Выйди, дитя мое!
Дитя надулось, нехотя встало с подушек и медленно пошло, дерзко покачивая бедрами, обтянутыми сияющим шелком.
– Очаровательна! Очаровательна! – проговорил Антипатр с ленивой улыбкой на устах. После этого он обратился к своей невесте: – Как я понимаю, брак со мной тебе нужен совсем не для того, чтобы радовать свою плоть.
– Существуют не только удовольствия, но и обязанности.
– Но если мы будем думать об обязанностях, а не удовольствиях, наш брак станет пустой формальностью, фантомом, туманом. Забавно: мне говорят, что я великий грешник, хотя грехом-то здесь и близко не пахнет.
– Ты глуп, – сказала Иродиада. – Вместо того чтобы открыть глаза на реальные проблемы своего правления, ты озабочен всевозможными мистическими глупостями – самим… самим нарушителем спокойствия.
– Может быть, это у меня в крови, моя драгоценная. Истинная реальность, которая лежит по ту сторону ее грубого воплощения, – вот что меня всегда интересовало.
– Все это хорошо, но пока ты тут занимаешься своей идиотской метафизикой, в Галилее начнутся беспорядки, и все – из-за этого пугала. Меня они попытаются прикончить, тебя лишат трона, а потом придут римляне и установят, как в Иудее, прямое правление. Да, в твоей крови что-то есть, только это – не кровь твоего отца.
– Да нет, отец ведь тоже был мистик. Только мистик, верящий в приход Мессии, мог устроить это жуткое избиение младенцев. Прикончить, ты говоришь? Меня они точно не прикончат, если я покаюсь и отправлю тебя назад, к брату Филиппу. Помни об этом, любовь моя. А пока пусть Иоанн вопит себе про грех и покаяние. Для людей это – бесплатное представление, театр. Вряд ли кто-нибудь, наслушавшись его бреда, станет делать что-либо серьезное и опасное для нас.
– Я требую его ареста. Я требую, чтобы он был наказан за государственную измену.
– Требую, требую… Вечно вы всего требуете! Давай договоримся о компромиссе, любовь моя. Я склоняюсь к тому, чтобы позвать Иоанна во дворец. Пусть живет здесь. Пусть ходит по всем залам, в саду, везде. Но как только он появится у ворот, чтобы покинуть нас, его будет ждать стража с острыми кинжалами.
– Пусть. Во дворце, в тюрьме – все равно. А потом, когда толпа позабудет о нем, с ним можно будет – без всякой суеты – поступить так, как поступают с наглым слугой…
– Любишь убивать, госпожа моя? Какая же ты у нас кровожадная! И как тебе это идет! Красавица-невеста, мечтающая о кровавой казни! Блеск! А теперь послушай, что я скажу. – И он, резко сменив тон, заговорил с неожиданной жесткостью: – Я буду делать все так, как решу сам. От своего отца я узнал, что убийства не решают ничего. Сам он, убийца из убийц, на смертном одре понял, что кровь, которую он пролил, добра ему не принесла. Он умирал, а перед ним шла череда призраков тех людей, которых он либо приказал уничтожить, либо убил сам. Их были тысячи, и все они проходили мимо него и печально качали головой. Видишь ли, если ты начал убивать, ты уже не понимаешь, когда следует остановиться. В конечном счете, ты убьешь всех. Но я не хочу править кучей сухих костей. Поэтому мы не станем совершать необдуманных действий. Завтра поутру я пошлю за ним людей и в самой любезной манере приглашу его во дворец. Конечно, он мне откажет, но тогда его приведут силой, хотя и сделают это максимально вежливо.
– И ты бросишь его в тюрьму!
– Не все сразу, дорогая. А теперь – покинь меня. Я от тебя устал.
Иродиада злобно ухмыльнулась.
– Тогда, если пожелаешь, я пришлю тебе Саломею. От нее ты, похоже, не устаешь.
– У нас с Саломеей есть одно общее качество – мы с нею чисты и невинны, хотя ты, может, и увидишь в наших отношениях нечто фривольное. Но пусть она останется там, где есть. Я не хочу ее видеть. Я никого не хочу видеть. Я собираюсь поразмышлять о сущностях, которые лежат по ту сторону фантасмагорических теней, что мы именуем нашим миром. А позднее, может быть, мы и поболтаем с Саломеей о разных пустяках.
– Если ты только тронешь этого ребенка… Если ты тронешь его хотя бы пальцем!
– Кровь, кровь, кровь… Опять ты про кровь! Оставь меня! – проговорил Ирод. – Это царский приказ.
Вокруг Иоанна теперь сложилась некая группа людей, которые, несмотря на то что он всячески отрицал это, считали его тем самым, обещанным вождем, который, возглавив армию зелотов, прогонит римлян и объединит народ Израиля вокруг святого трона. Они требовали, чтобы Иоанн наконец сбросил с себя маску (странная метафора для человека, у которого физиономии практически не было видно из-за спутанных волос) и показал свое истинное лицо. Но среди окружения Иоанна имелись и те, кто верил каждому его слову, кто ждал Мессию и полагал, что изменения к лучшему должны произойти не во внешнем по отношению к человеку пространстве, а во внутреннем мире самого человека. Один из таких людей – его звали Филипп – как-то предупредил Иоанна:
– Они не забудут и не простят. Особенно эта женщина. Твоя миссия под угрозой. Что будет, если они придут и захватят тебя?
Иоанн несколько раз кивнул. Он сидел у входа в пещеру с Филиппом и еще одним из своих последователей, по имени Андрей. Перед ними горел костер, и они только что закончили трапезу, основным блюдом которой на этот раз была не жареная саранча, а вареная рыба и хлеб. Где достал их Филипп, узнавать мы не станем.
Глядя на огонь, Иоанн сказал:
– Я ожидаю двух событий, которые могут произойти в любой день. Первое – явится тот, за кем вы обязаны последовать, поскольку, как вы сказали, мое время – на исходе. Он должен быть крещен, и он об этом знает. Но он также знает, что должен оказаться здесь, пока за мной не пришли вооруженные люди от грешника Ирода. И все это может случиться в любой день. Возможно, даже завтра.
Истинными были слова пророка. На следующий день, с утра, когда туман еще не рассеялся над Иорданом, а небо затянуло тучами, у реки выстроилась длинная очередь желающих принять крещение. Перед Иоанном стояла женщина и бормотала:
– Мне приснилось, что я совершаю грех прелюбодеяния с мужем моей дочери, и этот сон был так же ужасен, как и сам грех. А еще я оскорбила своего соседа на городском рынке…
Иоанн ласково улыбнулся и подвел женщину к воде, которая, отражая на своей глади серые клубящиеся облака, цветом напоминала поверхность воинского щита. Затем пророк поднял взгляд и на противоположном берегу увидел Иисуса. Тот снял сандалии и вошел в воду. Иордан в этом месте был неглубок. Иисус, не глядя на Иоанна и виду не подав, что они знакомы, перешел реку, добрался до конца очереди, скрестил руки на груди и, опустив глаза долу, принялся ждать, когда настанет его черед креститься.
– Я стирала в субботу, – каялась очередная женщина. – А еще я заставила свою дочь в этот же день собирать хворост для плиты. Ты меня слушаешь?
Но Иоанн смотрел мимо нее.
– Да, я слышу тебя, – проговорил, наконец, он. – Ты хотела сказать что-то еще?
– Да. Мне очень жаль, что я так поступила.
И Иоанн крестил ее в водах Иордана.
То, что произошло потом, было, как я боюсь, подано в многократно искаженном суевериями виде, что толпе обычно нравится больше, чем правда. Говорят, будто бы Иисус глянул на небеса и увидел белого голубя, которого преследовали стервятники. Голубь спустился, завис над головой Иисуса на высоте в пять локтей, а стервятники, словно испугавшись чего-то, моментально улетели. Солнечный луч внезапно пробил окно в густой облачности, и по всей местности распространилось сияние. Очередь Иисуса тем временем подошла. Перед ним оставался лишь один из желавших принять крещение, беззубый старик, который с самым суровым видом исповедовался:
– Я воровал, господин мой. Я лгал и блудил.
– Что-нибудь еще? – спросил рассеянно Иоанн.
– А разве этого мало?
Иоанн крестил старика. Тот поднял голову, с которой стекала вода, открыл рот, и в этот момент по округе разнеслись слова: