– Зовут меня Левий, – отозвался мытарь. – А еще – Матфей. Меня по-разному зовут.
– А еще и обзывают, – сказал кто-то из толпы.
– Вот как? – покачал головой Иисус. – Но если, как вы говорите, он грешник, его должно привести к покаянию. А если враг, вы обязаны возлюбить его.
Эти слова Иисуса пробудили в толпе недовольный ропот, особенно в задних рядах, а кто-то даже громко и зло рассмеялся. Старик, которого спустили с крыши лежащим на носилках, теперь, совершенно здоровый, сел и жевал один из пирожков, испеченных хозяйкой, да еще и ронял крошки, с веселым удивлением глядя на происходящее.
– Значит, так? – проговорил Иисус, и ясно стало, что он сердится. – Не хотите? Тогда возьмите и убейте его, и покончим с этим. В вас ничто не проснулось – как были камнями, лежащими вдоль дороги, так ими и остались.
И тут кто-то из толпы неуверенно проговорил:
– Может быть, он добр к детям или к слугам. Мы не знаем. Знаем мы лишь то, что он – сборщик податей.
– Значит, вы ненавидите не его, а то, что он делает?
– Никто не любит платить подати – прокричал Симон. – Посмотри на него, на его цепных псов с дубинками. Не проси меня любить его, потому что я не буду.
– Полюбишь, Симон, – сказал Иисус. – И раньше, чем ты думаешь.
Левий Матфей между тем сказал:
– Я пришел к тебе и вызвал взрыв дурных чувств тогда, когда из ртов собравшихся должна раздаваться лишь – вам странно слышать это слово в моих устах – лишь благодарность! О учитель – если позволительно мне так звать тебя, – приди в мой дом. Да не осквернит тебя визит в жилище презренного сборщика податей!
Вновь поднялись ропот и шиканье, в которых отвращение слилось с негодованием.
Иисус же сказал:
– Ничто не может осквернить человека, если нет скверны в сердце его. Среди вас я вижу двоих фарисеев, по виду которых можно сказать, что они не согласны. Я приду в твое жилище, Матфей. Ты пригласишь меня на ужин?
– Приходи, сегодня же вечером.
– Приду, – сказал между тем Иисус. – Я не таков, как фарисеи. Они только и делают, что омывают руки свои и строго следят за тем, что входит в их утробу. О чистоте человека должно судить не по тому, что входит в него, а по тому, что от него исходит.
В углу кто-то бормотал: все это неприлично! Симон, Иаков и Филипп молчали, но чувствовали себя крайне неловко. Иоанн же улыбнулся и проговорил, обращаясь к Матфею:
– А не позовешь ли ты также и друга того, кого ты совершенно справедливо назвал учителем?
– Друг или друзья – добро пожаловать! Пусть приходят все! Пусть его друзья встретятся с моими друзьями!
Дом Симона между тем постепенно опустел. Слепые, ставшие зрячими, ушли без посторонней помощи, хромые излечились от хромоты и поспешно отправились по домам. Старик, которого спустили на носилках через крышу, одним махом поставил их в угол и сказал, что пришлет за ними ближе к ночи – у него дела в городе, и ему не до них.
Иисус же сказал Филиппу:
– Ты должен сочинить для нас песню.
– Песню?
– Именно. Песню с историей. И споешь нам ее сегодня вечером.
– В доме… – Филипп с сомнением во взгляде посмотрел на Иисуса.
– Нет, тебе не придется осквернять себя визитом в дом мытаря. Во всяком случае, пока. Ты будешь осваивать мои уроки постепенно. Искусство скверны сложностью не уступает искусству сочинительства. Не бойся, тебе не придется петь в доме сборщика податей.
Симон же проворчал:
– Я бы пошел, но как быть с соседями? К тому же я весь пропах рыбой и мне нечего надеть.
– Уже лучше, – с улыбкой кивнул Иисус. – Самодовольство улетучивается с небывалой скоростью.
Этим вечером, как Иисус и подозревал, почти весь Капернаум решил стать свидетелем того, как они, на пару с Иоанном, намывшись и причесавшись, отправились в шикарный с виду дом мытаря Левия Матфея. По углам люди шептались, но громких криков вроде «как неприлично!» и «скверна!» слышно не было, и устроившиеся на ночлег местные птички спали спокойно. Камнями тоже никто ни в кого не бросался – разве что кинули пару в двух хорошо известных местных блудниц да в мужеложца, который подвернулся под руку, прогуливаясь с парочкой своих ганимедов – друзей, кстати, Левия Матфея. Войдя в дом Матфея, Иисус по достоинству оценил вкус хозяина и красоту убранства и посетовал, что подобная роскошь считается неуместной в храмах. Еда была более чем изысканной, а вино из римских коллекций оказалось произведенным из лучшего винограда Кампаньи. Иоанн чувствовал себя неловко, не мог заставить себя поесть ни мяса, поскольку оно не получило благословения от ребе, ни свежих бобов, ни пурпурного винограда. Да еще, к неудовольствию своих ганимедов, мужеложец гладил его по руке, приговаривая:
– Какая нежная кожа! Какая изысканная прическа!
Иисус же чувствовал себя вполне в своей тарелке – гораздо свободнее, чем хозяин, который был и горд одновременно, и нервничал.
– Подати! – сказал Левий Матфей, лениво потягивая вино в самом конце ужина. – Подати нужно собирать. Ты согласен?
– Все зависит от того, как и на что тратятся взимаемые деньги, – сказал Иисус. – Государство не должно облагать народ податями, а потом тратить деньги так, как ему заблагорассудится. Деньги следует использовать на нужды того же народа – строить богадельни и лепрозории, и правительство не имеет права сказать: «Я вами управляю, а потому ваше имущество принадлежит мне». Народ может просто зашить себе карманы, спрятать кошельки и показать такому правительству кукиш.
– И тогда появятся солдаты, – сказал Левий Матфей, – и начнут грохотать оружием. Ирод, царь Галилеи, устанавливает объем и порядок сбора податей. Он – глава государства и располагает неоспоримым правом распоряжаться деньгами так, как считает нужным. Мы что, будем с ним спорить? Мы что, хотим, чтобы он принялся убивать наших жен и детей? Нет, подати – это естественная часть нашей жизни, а отсюда следует, что должны существовать люди, которые их собирают.
Иисус с улыбкой покачал головой.
– А представь себе, Матфей, что будет, если исчезнут мытари. Не будет сборщиков, не будет и податей. И тогда царю Ироду придется питаться простым хлебом и сыром, а не мозгами павлинов.
Увидев, как вытянулось лицо его собеседника, Иисус рассмеялся.
– Да нет, – сказал он, – я шучу. Сборщики податей будут существовать вечно. И никто ни в чем не может тебя упрекнуть. А скажи-ка мне, Матфей! Ты ведь неплохо и сам живешь, занимаясь этим ремеслом, верно?
– Ну, как тебе сказать, – произнес хозяин дома. – Это не самая почетная работа. Более того, тебя все ненавидят и унижают. Конечно, за это полагается особое вознаграждение.
– Собираешь себе сокровища на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут? Хорошо ли это?
– Кроме сокровищ на земле нет иных сокровищ!
– Ошибаешься, Матфей, – твердо сказал Иисус. – Есть! Собирай себе сокровища на небесах, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут. Но нельзя служить и Богу, и маммонеодновременно.
– На небесах? – покачал головой Матфей. – А что есть небеса? Что там, на небесах?
– Мир и свобода, что дарует нам Господь, – ответил Иисус. – С Богом, в Боге, у Бога. Мир в любви, свобода – тоже в любви. Собственность же есть ограничение свободы.
Допив вино, Иисус встал.
– Не прогуляться ли нам на свежем воздухе, Левий Матфей? – предложил он. – Только без твоей вооруженной охраны. Прогулка по вечерней прохладе – одно из сокровищ, что даруют именно небеса. И никто не наложит на него своих рук.
– Я бы предпочел остаться дома, – возразил мытарь.
– Странно! Ты богат, но позволить себе прогулку на свежем воздухе не можешь, – проговорил, иронически улыбаясь, Иисус. – Все могут, а ты нет. Богат, но счастья не имеешь, потому что не имеешь свободы. Ну что ж, оставайся со своими сокровищами на земле.
Матфей напряженно думал. Наконец он махнул рукой:
– Я иду с тобой.
И он подал знак своей вооруженной охране, чтобы та осталась в доме и хорошенько поела. Иисус же, сопровождаемый Иоанном и хозяином, вышел, и некоторое время они втроем стояли на огороженной лужайке, глядя поверх голов собравшихся перед домом людей – почти весь город пришел, чтобы на них поглазеть.
– Идем, – сказал Иисус. – Если рискнешь, мы можем даже обняться, чтобы любопытствующие убедились в силе нашей дружбы.
– А ты – рискнешь? Ты?
Они обнялись. В толпе раздался ропот, и, перекрывая его, Иисус громко и весело проговорил:
– Мы с моим другом Матфеем хорошо поужинали вместе. Еда была тяжеловата, но пусть уж страдает мой желудок, а не моя душа.
Стоящий в первых рядах Малахия, мастер по изготовлению корзин, проговорил с вызовом:
– Ты осквернил себя, и все воды мира тебя не очистят.
Иисус покачал головой.
– Если вы считаете Матфея грешником, – сказал он, – то мое место – с ним. Хорошему человеку я помочь не могу, он в моей помощи не нуждается. И пусть упивается своею добродетелью. Зато грешникам помочь я способен. В этом и есть моя цель – привлечь грешников к покаянию и очищению.
– Он позвал тебя в свой дом, – воскликнул Нахум, – и ты пошел.
– Это я попросил Матфея позвать меня. За ужином я рассказал Матфею одну маленькую притчу. У него еще не было времени подумать о ней и ее смысле. Это время придет ночью, когда он ляжет на свою прекрасную постель. Вы же услышите эту историю сейчас, ибо мой друг Филипп на ее основе сочинил песню. Пусть он нам ее споет.
– Песни… песни, – проворчал Малахия. – Сплошное святотатство.
– Не торопись выносить приговор, пока не услышишь, – парировал Иисус. – Пой, Филипп.
И Филипп запел своим чистым голосом:
Имел отец двоих сыновей,
И поровну он разделил наследство.
Ведь в равной мере любил он детей.
Но вот наконец закончилось детство.
О, блудный сын мой!
«Отец, отец! Пришла мне пора, —