Элифаз и его спутники решили помешать движению процессии. Услышав слова песни, Элифаз сказал:
– Это святотатство! Нельзя произносить такие слова!
Услышав сказанное, Иисус покачал головой:
– Сказываю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют.
Всегда готовые к бесплатным развлечениям, жители Иерусалима все новыми партиями присоединялись к поющим осанну и шли за Иисусом, размахивая в воздухе пальмовыми ветками. Иуда звал прохожих присоединяться, и толпа росла.
– Я знаю еще песни! Могу спеть, – сказал фарисеям какой-то человек.
– Что? – переспросил Самуил. – Нам-то что?
– Смотрите, насколько вы ничтожны в глазах народа! Весь мир следует за ним.
– Вряд ли целый мир! – покачал головой Эзра.
– Подождем, – кивнул Элифаз. – Подождем и посмотрим.
В этот день Иисус и его ученики не проповедовали – пришлось отбиваться от больных, слепых и парализованных. Единственное, что успел сделать Иисус, так это обратиться к Иерусалиму со словами, которые мало кто понял. Вот они:
– О, Иерусалим! О, если бы ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему! Но это сокрыто ныне от глаз твоих, ибо придут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя окопами, и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне за то, что ты не узнал времени посещения твоего.
И это было, как мы теперь все знаем, истинное пророчество.
Иуда Искариот распорядился с постоялым двором возле самой горы Елеонской, и Иисус с учениками поселились в комнатах с чистыми полами, с одеялами на постелях – по шесть и семь человек в комнате. Вечером они уселись за скудный ужин на открытом воздухе, глядя, как тонет город в наступающей темноте.
Иисус, обратившись к ученикам, сказал:
– Сколь велик этот город! И вашим сердцам придется не раз упасть, когда подумаете вы, сколь же много в этом мире огромных городов, куда надлежит вам войти с проповедью, когда придет ваше время. А вы будете одни. Но вера – великая вещь. Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: перейди отсюда туда, и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас.
Ученики чувствовали себя усталыми и даже раздраженными. Фома тяжело покачал головой:
– То есть, если я верю в то, что гора может сама броситься в море, то она это и сделает? Вряд ли! Никто в это не поверит. Да и ты не поверишь – при всем моем уважении…
– Фома! – сказал Петр. – Ты опустошил целых три чаши вина. Оставь другим, приятель.
– Жажду! Погода такая!
– Хочешь пить? Пей воду, – проворчал Петр.
– Не ссорьтесь! – попросил Иуда Искариот. – Помните, гора Елеонская – это гора мира.
– Вот и хорошо! – произнес Иисус. – Пусть этот вечер закончится мирно, по крайней мере, для нас.
– Возможно, я что-то сказал невпопад, – произнес Фома. – Я и забыл, что ты говоришь с нами притчами, как ты их называешь.
– Завтра не будет никаких притч, Фома, – сказал Иисус. – И вообще, будет совсем мало слов. Ты все увидишь собственными глазами, Фома.
Работа началась рано утром следующего дня, и началась она в передних приделах Храма. Иисус с учениками стояли и разглядывали ряды торговцев, которые бойко продавали жертвенных голубей, сидевших тут же, в висящих рядами клетках. Голубей привязали за лапки, они стонали и ворковали; пол Храма и одежда торговцев были заляпаны свежим и уже засохшим голубиным пометом.
– Иуда! – спросил Иисус. – Достанет ли у нас денег, чтобы купить плетку?
– Плетку, учитель?
– Именно! Такую, какой охаживают норовистую лошадь или слишком злого мастифа. Купи, и поскорее! Быстрее!
– Похоже, он ищет себе и нам неприятностей¸ – негромко проговорил Малыш Иаков, обращаясь к своему тезке, тоже Иакову. – Только зачем?
Наконец, явился Иуда с превосходной ременной плетью с узелками на прочной деревянной ручке. Иисус взял ее и, ни слова не говоря, всеми своими силами обратил на плечи и спины торговцев голубями; ученикам же жестами приказал открывать клетки и, перерезая веревки, отпускать голубей. Торговцы поначалу принялись громко возмущаться:
– Мы продаем жертвенных голубей! Какого черта? Кто ты такой?
Но потом, когда им уже порядком досталось, они могли лишь выть от боли. Освобожденные голуби порхали повсюду, усаживались на стены и ворковали, возбужденные беспорядком, воцарившимся в Храме. Иисус прервался, чтобы перевести дух и с новыми силами взяться за особо яростно сопротивлявшегося торговца, у которого в руках была палка, и в этот момент к нему подбежал служитель.
– Ты тот самый Иисус из Назарета, о котором все говорят? – спросил он.
– Какое значение имеет то, как меня зовут? – воскликнул Иисус, охаживая плеткой торговца с палкой, который сначала яростно ругался, а потом просто заорал от боли и выбежал вон.
Тем временем подошли священники.
– Какое право имеет человек делать то, что противно Господу? – все еще пребывая в ярости, обратился к ним Иисус. – Как можно так осквернять Храм? Храм – дом молитвы, а вы разрешили здесь торговлю голубями!
– Голуби нужны для принесения в жертву, – ответил за всех один из подошедших. – А тебе лучше все это прекратить.
Это был не слишком настойчивый отпор. Вероятно, этот священник и сам сомневался, правильно ли это – разрешать торговлю в Храме и превращать его в птичий рынок.
– Я только начал, – парировал Иисус.
И он вместе с учениками бросился в следующий придел, где продавались более крупные жертвенные животные. Иисус хлестал не только продающих, но и покупателей, а ученики отвязывали овец и волов и выгоняли их из Храма на улицу. Животные мычали и блеяли, добавляя шума к всеобщей суматохе.
Некий фарисей, оказавшийся поблизости, возопил:
– Это святотатство! Святотатство!
– Истину говоришь, сын мой! – отозвался Иисус, продолжая работать плеткой.
Расправившись с торговцами скотом, он перешел на ряды менял. В ту пору в Иудее ходили монеты, которые чеканил Рим и на которых изображалась голова Тиберия, а также его титулы. Но эти монеты не разрешалось использовать в Храме, поскольку римляне были язычниками, а, кроме того, в религиозных делах запрещалось употреблять деньги, оскверненные светским оборотом. Поэтому в Храме ошивалось несколько менял, которые конвертировали римские динарии в деньги Храма и неплохо на этом зарабатывали. Иисус и его ученики слышали, как один из менял говорил кому-то в присущей данной профессии презрительной манере:
– У меня и моего партнера монопольное право на обмен динариев на деньги Храма. Мне наплевать, что они тебе говорят, друг мой. Обменять свои деньги ты сможешь только у меня.
А другой, стоявший неподалеку и заламывавший огромный процент, цедил сквозь зубы:
– Платишь тридцать за сотню, в динариях императора Тиберия, до начала праздника Песах. Понял?
А куда было деваться?
Ученики Иисуса принялись опрокидывать стоящие вдоль стен столы. Зазвенели на каменном полу золотые и серебряные монеты. Иисус же, полосуя плеткой спины и менял, и их клиентов, громогласно возвещал:
– Сказано пророками: Мой дом всегда будет домом молитвы, пока вы не превратите его в воровской притон! Но я поправлю пророков! Убирайтесь! Пошли прочь!
После этого, предоставив ученикам право выбрасывать ругающихся менял из Храма, в чем особенно преуспел Малыш Иаков, он, переводя дыхание, обратился к Иуде Искариоту:
– Как там сказано в псалмах царя Давида?
– Ревность по доме Твоем снедает меня… – не задумываясь, процитировал Иуда, и Иисус кивнул. Затем оба они обратили внимание на молодого священника, который стоял у главных врат Храма. Иуда узнал его – это был Зера. Зера долго и внимательно смотрел на Иисуса, не подавая виду, что знаком с его спутником, после чего вышел.
Иуда проводил его взглядом и, обратившись к учителю, проговорил:
– Мне кажется, нам не следует слишком восстанавливать против себя власти. Нам понадобится их…
И он, не успев выговорить слово поддержка, которое собирался произнести, застыл, ошеломленный полным отвращения взглядом, которым окинул его Иисус.
Он отпрянул, столкнувшись с Филиппом и Фаддеем, которые только что закончили последний раунд кулачных боев с менялами, и пробормотал:
– О, учитель! Я вижу, что был не прав. Как же я был не прав!..
И, заикаясь, принялся умолять Иисуса простить его, одновременно ругая себя за свою неумелость и глупость.
Никаких официальных мер к Иисусу за разгон торговцев и менял принято не было. Последним разрешили торговать в приделах Храма, но официального покровительства Храм им не оказывал. Новость о том, что случилось в Храме, быстро разлетелась по Иерусалиму, и на свою первую проповедь, которую Иисус провел у главного портика, он собрал огромную толпу, часть которой, впрочем, явилась, главным образом, чтобы посмотреть, как он будет лупить кого-нибудь еще. Другую часть в большей степени привлекла слава Иисуса как целителя и чудотворца, и Иисус удовлетворил эту часть аудитории после того, как ученики, рассортировав тех, кто подлежал исцелению, подвели и поднесли к нему самых тяжелых, оставив те случаи, что полегче, на потом. Совершив чудеса, Иисус уже готов был начать проповедь, как матери принялись подносить к нему младенцев, чтобы он благословил их, и с гордостью демонстрировали ему первые навыки связной речи, которыми овладели их чада.
– Ну-ка, скажи ему что-нибудь! – просила мать болтающее ручками и ножками дитя.
– Га-га-га… гы-гы-гы… – послушно изрекал младенец.
– Скажи что-нибудь сыну Давида!
– Гу-гу-гу… ге-ге-ге… – сообщал ребенок.
Элифаз с прочими фарисеями присутствовал здесь же. Они ловили каждое слово Иисуса, внимательно следили за всем, что происходит.
– Как далеко он зайдет в своем святотатстве? – всплеснув руками, воскликнул Элифаз. – У него уже дети изрекают богопротивное!
Иисус, как всегда, был скор на ответ, правда, на этот раз в его словах прозвучали не сарказм, а горечь и сочувствие: