– Этот? – спросил декурион у одного из своих солдат, кивая в сторону Иисуса.
– Да нет! Этот говорит: люби врагов своих. Проще сказать, чем сделать.
Глава 3
– Еще рано, – сказал Иисус. – Вполне можете еще поспать.
Над горой Елеонской постепенно светало. Судя по всему, их ждал еще один жаркий день. Иисус знал, когда погода переменится. Но это было не сегодня. Петр сказал:
– Мы слышали, как ты встал, учитель. А кое-кому из нас не спится.
Рядом с Петром стоял Андрей. От постоялого двора шли Матфей и Фома. Почти все ученики научились, словно звери, моментально просыпаться и вставать, за исключением Малыша Иакова, которого, чтобы поднять с постели, требовалось было толкать и пинать.
– И, кроме того, мы давно хотели тебя кое о чем расспросить, а времени не было.
– О чем же? – спросил Иисус.
– Ты говоришь, что тебя от нас заберут, – сказал Андрей. – Но когда и кто это сделает?
– Заберут скоро, – ответил Иисус. – И в этом будут повинны все и каждый. У кого-то будет меч, у кого-то – нет. Но разница здесь невелика.
Иоанн, оставшийся на постоялом дворе, громко призывал друзей. Причем его зычный голос никак не соответствовал его изящной внешности:
– Эй! Куда вы? Тут же свежее козье молоко и свежий хлеб!
– Но ты, кроме того, говорил, – продолжил Петр, не обращая внимания на призывы Иоанна, – что вернешься. То есть тебя заберут, а потом освободят, так?
– Нет, Петр, – покачал головой Иисус. – Если я и получу освобождение, то только от своего Небесного Отца. Здесь же, на земле, меня заберут, будут пытать и убьют. Но я вернусь.
Петр и Андрей обдумывали сказанное Иисусом, пережевывая хлеб и запивая его козьим молоком из пущенного по кругу кувшина. Над Иерусалимом вставал очередной жаркий день.
– А что будет для нас знаком? – спросил Петр.
– Через три дня, – отозвался Иисус, – я восстану из мертвых. Меня похоронят в склепе, как Лазаря. И, как Лазарь, я выйду из своего склепа. Живым. Но пробуду я с вами совсем недолго, после чего исчезну. Для кого-то я останусь воспоминанием, для кого-то – детской сказкой. Для тех, чья вера истинна, я стану реальностью. Но я вернусь в мир, когда этот мир подойдет к своему концу.
– И когда это будет? – спросил Варфоломей.
– Через тысячу лет… Может, через миллион… Какое это имеет значение? Ритмы времени – не для марширующих римских легионов, а для танцующих детей. Люди – это только люди. Для моего Небесного Отца время – это ничто. Он создал ритмы времени, чтобы мир мог танцевать. Но у конца времен будут свои приметы. Их и сейчас уже видно. Это – война и неумолчные разговоры про войну, это народ, который восстает против другого народа. Это голод и землетрясения. Люди, исполнившись ненависти друг к другу, станут предавать и обрекать ближних своих на смерть. Редкое и уникальное станет банальным и пошлым, а любовь в большинстве сердец замрет.
– Это может произойти уже сейчас, – произнес Иуда Искариот.
Иисус ничего не сказал на слова Иуды.
– Этого не будет, – заявил он чуть позже, – до тех пор, пока Священное Писание не дойдет до всех уголков этого мира. В любой форме. От любого имени. И весь мир должен слышать его. Он может принять его или отвергнуть. И только тогда наступит конец света. Солнце потемнеет на небесах, и свет луны истощится, а звезды упадут с небосклона, и сотрясутся небеса. Только тогда, верхом на облаках, явится Сын Человеческий во всей славе и силе.
Тоненький голос пастушеской свирели, донесшийся из долины, казалось, насмехался над мрачной картиной, нарисованной Иисусом.
– И он, – продолжил Иисус, с мягкой улыбкой на лице глядящий, как, повинуясь звукам свирели, стадо отправилось на пастбище, – он отделит агнцев от козлищ, и тем народам, что сядут от него по правую руку, он скажет: Идите вы, благословленные моим Отцом, и владейте Царством, уготованным вам с начала мира. Ибо как возлюбили вы братьев своих, так возлюбили вы и меня. А потом обратится он к народам, коих поместит по левую от себя руку, и провозгласит: А вы подите прочь, проклятые, в огонь вечный, неугасимый, ибо алкал я… Ну а дальше ты знаешь, Петр.
– И вы не дали мне есть, – подхватил ученик, – жаждал, и вы не напоили меня…
– Был наг, и не одели меня, – продолжил Иоанн.
– А потом они скажут, – произнес Иисус, – Господи! когда мы видели тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили тебе? А он ответит: Истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали мне.
Увидев стоящего рядом Иуду Искариота, Иисус обратился к нему:
– Ну-ка, продолжи, возлюбленный сын мой!
И Иуда проговорил:
– И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную.
Замолчал и через мгновение повторил:
– Жизнь вечную…
Воцарилась долгая тишина. Но Фома прервал ее, вздохнув и отломив ломоть хлеба. Шумно пережевывая и глотая хлеб, он спросил в своей обычной грубоватой манере:
– Так что, между смертью грешника и судом может пройти много лет? Целый миллион?
– Миллион лет – это ничто, – сказал Иисус. – Когда мы входим в дом смерти, время остается за его порогом. Что же до суда, то ни душе грешника, ни душе праведника не придется ждать слишком долго. Можно даже сказать, что Царство Небесное уже с нами, как и рай, а также ад!
На гору между тем поднималась группа детей в сопровождении женщин – их матерей. Петр заворчал:
– Чтобы увидеть тебя, им следует идти в Храм. Мы должны отдохнуть, хотя бы часок. Я отправлю их.
– Нет, Петр! – возразил Иисус. – Пусть подойдут. Ибо им принадлежит Царство Небесное. И вам истинно говорю: если не обратитесь и не будете как дети, не обретете вновь невинность детскую, не войдете в Царство Небесное.
Он встал и пошел встретить детей.
Варфоломей между тем спросил Иуду Искариота:
– А ты обретешь вновь невинность детскую?
– Попытаюсь, – ответил тот. – Это трудно, но я попробую.
В самом городе, возле тюрьмы, где в подвале на грязной соломе лежали Варавва, Иоахав и Арам, сгрудилась толпа тех, кто считал, что мир сразу станет лучше, если поменять правителя.
– Варавва! – кричали они. – Иисус Варавва! Свободу Варавве! Свободу Израилю! Долой оккупантов! Долой тирана!
Кричали они громко, но опасности не представляли, поскольку были безоружными. Небольшой отряд солдат, охранявших тюрьму, без труда оттеснил протестующих, но, поскольку последним заняться было нечем, они вновь возвращались и голосили:
– Свободу Варавве! Свободу Израилю!
Квинт, дежурный тюремщик, принес заключенным черного хлеба и воды.
– Чувствуешь себя героем? – спросил он Варавву. – Твои друзья хотят, чтобы тебя освободили. Чтобы ты снова взялся убивать.
– Мы никого не убиваем.
– Вы просто не пробовали. В вас горит патриотизм, а тут до крови один шаг. Впрочем, осталось вам недолго.
– Вряд ли суд над нами будет справедливым, – произнес не то Арам, не то Иовав. – И никогда не был. Можно обойтись и без суда.
– Суд? – переспросил Квинт. – Я и не говорил о суде. Вина очевидная и не требующая доказывания в суде, как мне передали. Я имел в виду казнь.
– И когда? – спросил Варавва?
– Как только его превосходительство прокуратор вернется из Кесарии. На этот ваш праздник Песах, или Псах, или как вы там его еще называете… И уж тогда вас и пришпилят к вашим крестикам – коленки вместе, ручки по сторонам, а в каждой – по гвоздику. Тук-тук-тук… И оттуда, сверху, вам откроется замечательный вид. Жаль, что вы очень скоро потеряете к нему интерес.
Снаружи донеслись свист и крики толпы. Кто-то кричал:
– Убейте его!
– Однако, – произнес Квинт, – вы, евреи, народ переменчивый.
Он подошел к узкой щели подвального окна.
– Только что требовали вас освободить, а теперь хотят совсем другого… Впрочем, это не про вас. Там кто-то еще. Они к нему повернулись.
Этим другим был Иисус, на которого пытались наброситься самые яростные и оборванные из зелотов. Их спины обрабатывали дубинками и плетками римские легионеры, а они вопили, показывая на Иисуса:
– Предатель! Ты спелся с римлянами!
– Любить своих врагов? А ну, давай, полюби меня, ублюдок!
И в Иисуса полетел первый камень.
– Добрые римляне и добрые самаритяне! А ну-ка, поцелуй их в зад!
Иисус, сопровождаемый учениками, спокойно, не торопясь направился к Храму. Фома, склонившись к уху Матфея, проговорил:
– Не нужно было этого делать – лечить того центуриона.
– То был его слуга.
– Да какая разница! Теперь эту историю обсуждают на каждом углу. И мы теперь – друзья римлян. А у нас впереди еще столько работы! Столько людей еще не слышали его проповедей!
Пока Иисус проповедовал в Храме, в его заднем приделе, просто, но богато убранном, собралась избранная часть Высшего религиозного совета. В помещении с мраморными стенами стоял тщательно полированный стол из ливанского кедра, формой напоминающий лошадиное копыто. Члены совета размещались на стульях, сконструированных в форме небольших тронов, не очень удобных. Кроме членов совета, в зале находились и приглашенные, среди них – Элифаз и священники. Наконец, с десятиминутным опозданием, служитель провозгласил:
– Его преосвященство Каиафа, первосвященник Храма.
Все встали. Каиафа был человеком внушительной наружности, с крупным носом. Хорошо начитанный на трех языках, он говорил тихо и спокойно, отличался хорошими манерами и носил простую белоснежную мантию. Войдя, он улыбнулся и сказал:
– Садитесь. Прошу вас, садитесь. Примите мои извинения за опоздание. Горячее время, как вы понимаете. Приближается великий праздник.
Он подошел к столу и сел на свободное место во главе, на самой вершине сгиба лошадиного копыта.
– Это, как вы догадались, экстренное заседание. И мне очень жаль, что оно будет коротким – слишком много дел, связанных с празднованием Песах. Но у нас есть проблема, по которой необходимо принять решение. Мы должны дать оценку… миссии, так сказать, этого – как его? Пророка? Проповедника?