– Да, да! Продолжайте!
– Но в чем состоит крайняя форма святотатства? Меня бросает в дрожь от самой мысли об этой форме.
Но никакой дрожи, и ни в одной части тела, Зера не продемонстрировал.
– Состоит она в том, – сказал он, – чтобы присвоить себе имя, которым Господь назвал себя Моисею в Книге Исхода: Я есмь, что я есмь.
– Если он это и говорил, то не перед толпами народа, – сказал Каиафа.
– А перед своими учениками и последователями? Один из них, кстати, приезжал ко мне. В высшей степени восторженный и энергичный молодой человек. Мы друг друга знаем со школьных лет. Вместе учили греческий. Похоже, он вполне серьезно полагает, что я… как это он говорит? Прогрессивный элемент иерархии… Вот как!
– Святая простота! – грустно улыбнулся Каиафа.
– Он с восторгом рассказывал мне о чудесах, говорил что-то о царе Иудейском, о том, что новая вера преобразует Израиль. Хороший человек!
– Невинный – это главное!
– По правде говоря, вряд ли мы можем обвинять Иисуса в том, что надумали себе его последователи.
– Вот если бы, – размышляя про себя, проговорил Каиафа, – этот конкретный последователь Иисуса смог при свидетелях заявить, что Иисус произносил эти святотатственные слова…
И затем, словно преисполненный отвращения к самому себе и делу, которым он был вынужден заниматься, первосвященник зябко повел плечами:
– Мы ставим ловушки, капканы… Ведем себя совершенно неподобающим образом! А вдруг мы придаем всему этому слишком большое значение, Зера? Может быть, пламя угаснет само собой, а? А может, кто-то другой, а не мы? Насколько мне известно, и фарисеи, и зелоты пытались забросать его камнями.
– Камни – это пустяки! С ним двенадцать сильных мужчин, которые тоже умеют швыряться камнями. А если бы какой-нибудь зелот подобрался к нему с ножом…
– Понимаю, – кивнул Каиафа. – У него сильные защитники.
И, минуту помедлив, он спросил Зеру:
– А как вам моя идея насчет жертвы искупления?
– Попали в самую точку. Ну а теперь, – вздохнул Зера, – пора приниматься за работу. Времени крайне мало.
Действительно, праздник Песах должен был вот-вот начаться, и весь город наводнили благочестивые паломники. Когда в Иерусалим собирался прибыть караван из Назарета, Иисус, сопровождаемый Петром, Иоанном, Иудой Искариотом и двумя Иаковами, отправился его встречать. Мария, мать Иисуса, устала с дороги, но ее зрелая красота и достоинство были несравненны. С ней приехали ребе Хомер и булочник Иоафам. Последний, как всегда, неодобрительно хмыкнул и уставился на Иисуса.
– Мы же проведем праздник вместе, верно? – с надеждой в голосе спросила Мария.
– Увы, вряд ли! – отозвался Иисус. – Должно быть, ты думаешь обо мне как о курице с выводком, за которыми следует присматривать? Но мне даже в городе нельзя оставаться слишком долго. У меня так много врагов!
– Конечно! – проворчал Иоафам. – Я знал, что ты наживешь себе врагов. Разве я так не говорил? И ничего в этом странного! Бросить дом, достойную работу, а потом еще и наплевать на все, что в этом мире есть приличного и нормального!
– Не следует так говорить, Иоафам, – проговорил ребе. – Законы нужно время от времени менять, и дано это совсем немногим – тем, кто избран самим Богом. А кто любит изменения? Нет большего врага для людей, чем тот, кто меняет законы!
– Золотые слова, – усмехнулся иронически Иоафам. – Запиши это себе…
И, обратившись уже к Иисусу, сказал:
– Ну что ж, Иисус! Ты сделал себе имя. Но это – не то имя, которое хотел бы носить каждый богобоязненный человек.
Иисус печально улыбнулся, и в этот момент к ним подошли двое мужчин, чьи мускулы были развиты тяжелым трудом, а по лицам разлито выражение негодования. Один из них сделал шаг вперед и произнес:
– Ты отбросил нас на десятки лет назад. Ты предал наше общее дело. Предал Иоанна. Я бы плюнул тебе в лицо, если бы не эта женщина. Достаточно будет, если ты будешь проклят Богом, предатель!
Иисус поднял руку для благословения, и в этот момент вперед вышли оба Иакова, настроенные весьма решительно.
– Нет, нет! – сказал Иисус, обратившись к ним. – Оставьте этих людей в покое.
И, повернувшись, он пошел с земляками, искать им место для постоя.
Все это время в стороне, наблюдая за происходящим, стоял Никодим. После того, как Иисус удалился, он обратился к Иуде Искариоту.
– Прости, что беспокою тебя, – сказал Никодим. – Никто из вас меня не знает, но я знаю и вас, и то, какое великое дело вы делаете. Но, к сожалению, вслух об этом я говорить не в состоянии. И мне кажется, вам всем следует позаботиться о собственной безопасности. Даже постоялый двор на Елеонской горе не защищен от… непрошеных гостей. Иначе – от ваших врагов.
– Я понимаю, – кивнул Иуда Искариот. – Наше местоположение известно.
– Известно, – согласился Никодим. – Причем очень многим. У вас уже были, скажем… гости?
– Да. Матери с детьми, – ответил Иуда. – Но никаких врагов. Кстати, завтра мы оттуда выезжаем. На праздник Песах цены ужасно растут, и мы не можем себе позволить столько, сколько заломил наш хозяин. Это какой-то неприкрытый грабеж!
– Кстати, меня зовут Никодим. И я был бы счастлив, если бы вы поселились у меня. Совершенно бесплатно. У меня есть сад с небольшим летним домиком над ручьем Керит. Сад называется Гефсиманский.
– Гефсиманский?
– Не так громко! Посторонних там не бывает. Там высокие стены, большие ворота и крепкие замки. Вот тебе ключ. Только не выпускай его из рук. Вокруг столько воров!
– Ключ вряд ли будет полезен вору, если он не знает…
– Именно так, – кивнул Никодим. – И отнеситесь серьезно к тому, что я сказал про врагов! Очень серьезно!
– Спасибо огромное! – проговорил Иуда Искариот. – Даже не знаю, как тебя…
– Благодарностью мне будет ваша безопасность, – кивнул Никодим. – Забудь мое имя. Оно не имеет никакого значения. И будьте благословенны.
– Будь и ты стократно благословен!
Глава 4
Случилось так, что Мария, мать Иисуса, нашла себе помещение на постоялом дворе, и это помещение представляло собой длинную комнату с земляным полом, мешками с соломой в качестве постелей и колодцем во дворе. И оказалось, что здесь уже живут и Мария Магдалина, и Саломея, и те две мастерицы, что соткали Иисусу хитон без единого шва. Таким образом, две Марии встретились, и младшая многое услышала о ранней жизни Иисуса, а также о великом чуде его рождения. На Саломею история о том, что мы назвали бы партеногенезом, произвела не очень большое впечатление – девушка жила замкнутой жизнью, была не очень образованна, а потому не способна отличить обыденное от сверхъестественного. А одновременно и нервничала, и скучала, поскольку в Иерусалиме делать было нечего, кроме как наблюдать за тем, что происходит в Храме, да как народ слушает слова нового Закона. К тому же деньги Марии Магдалины почти закончились, а приличных способов достать они еще не знали. Саломея, в ее юной неискушенности, предложила потанцевать в тавернах, но Мария, пользуясь правом старшей, запретила ей и думать об этом. Марию, кстати, весьма беспокоила беспечность обеих – с тех пор как царевна Галилеи покинула дом своей матери без разрешения царя и ее бегство должно было, вне всякого сомнения, расцениваться как событие государственной важности, нельзя было исключить, что солдаты тетрарха, по поручению царицы, могли уже разыскивать девушку по всему Иерусалиму, а сам царь Ирод Антипатр уже обратился к прокуратору Иудеи с просьбой оказать помощь в поисках беглянки. Но молодая Мария возразила старшей:
– Вся их мощь и сила не имеют никакого значения! Бедное дитя стало невольной причиной страшного преступления – убийства великого пророка. И она правильно сделала, что покинула свою преступную мать и своего, как я слышала, слабовольного и развратного отчима. Она стала мне сестрой, и поскольку ей нужна еще и мать, прошу тебя, прими ее как собственную дочь.
Мария вздохнула и проговорила:
– Я сделаю это с великой радостью. Но существуют еще закон и права законной матери – какой бы преступной она ни была. А кроме того, у людей во власти есть и силы, и средства. Я предвижу немалые трудности!
– Трудности и беды будут всегда, – покачала головой Мария Магдалина. – А потому женщины, которые следуют за Иисусом, перед их лицом должны сплотиться и стать единой армией. Ради этого мы следуем за ним, а потому – пусть наша армия растет день ото дня! Мы, конечно же, столкнемся с трудностями и бедами, но разве мы – не его дочери? И разве наша сила не укрепляется его духом?
Мать Иисуса кивнула, хотя дурные опасения ее и не оставили. Неужели единственная задача ее сына – накликать на себя как можно больше бед? Он нарывается на них словно нарочно: объявил, что отправляется на ужин к этому центуриону, Сексту, после чего некоторые из зелотов принялись открыто ему угрожать, называя лизоблюдом (если не похуже!), другом врагов и римским евреем, после чего попытались забросать камнями. А он все равно пошел – лакомился римскими кушаньями, цитировал римских поэтов… Назад, в их новое жилище, Иисуса сопровождала дюжина его спутников, которые единодушно ворчали, поругивая его за твердолобость и глупость, которые навлекали на него только проблемы, но одновременно радовались оттого, что он более не собирался проповедовать в Храме, а намеревался пока оставаться в саду или летнем домике. Там он станет беседовать со своими учениками, проповедовать и ожидать некоего мистического события, наступление которого он предвосхищал странными, непонятными словами: когда меня заберут и когда я буду убит.
Как раз накануне первого дня праздника Песах Иуду Искариота, который просил милостыню для бедных в переднем приделе Храма, окликнул отец Зера. Протянув Иуде серебряную монету, Зера сказал:
– Идем со мной. Есть важное дело. Как твой учитель? Он в безопасности?
– Слава Богу, с ним все в порядке. Все дни праздника он собирается провести вдали от людей. После же праздника у нас новые планы.