вечно у него всякие сюрпризы!).
– Ешьте! – приказал Иисус.
И они отправили хлеб в рот.
– Это тело мое, как я сказал, – продолжил Иисус. – И вы, которым я передаю власть мою, и те люди, которым власть передадите вы, должны делать это каждый день, до конца времен, во искупление грехов человека. Внешне это просто хлеб, но по сути, которая открывается в момент, когда вы произносите молитву, это тело мое, это мое существо.
Он замолчал, и в наступившей мертвой тишине слышно было, как булькает вино, которое Иисус наливал из кувшина в большую чашу.
– А теперь, – сказал он, – я беру эту чашу с вином, благословенный дар нашего Отца, и передаю каждому из вас. Пейте. На вкус и на запах это просто вино – отличное изысканное вино; в нем играет свет, как и подобает, если в чаше у вас этот божественный напиток. Но по сути – это моя кровь, кровь Нового Завета, кровь, которую я пролью за многих, во оставление их грехов, прошлых и будущих. Пейте!
Чаша пошла по кругу, и каждый отпил из нее совсем по чуть-чуть, так что к сидящему рядом с Иисусом Иоанну она дошла достаточно полной.
– Допей, Иоанн! – приказал Иисус, после чего вновь обратился ко всем.
– Когда вы останетесь одни и будете проповедовать Слово Божие, – сказал он, – пусть эти хлеб и вино, кои есть кровь и плоть моя, воспримут все те, кто в меня верит. Я сказал одни, но знайте – вы никогда не останетесь одни, и я всегда пребуду с вами, и не только духом своим, но – во плоти и крови, в этих двух благословенных ипостасях, – до конца времен. И каждый день я буду приносим в жертву, и каждый день воскресну.
И он замолчал, словно усталость поразила его. Но тут, в своей обычной грубоватой манере, заговорил Фома:
– То, что я никак не пойму во всех этих делах с твоей кровью и плотью, если мне, конечно, позволят так сказать, так это… это… Ну, во-первых, не будем говорить о смерти – пока ты с нами, ты не умрешь…
– Фома! Фома! – предостерегающе произнес Петр.
– Ладно, пусть Сатана проваливает и меня не искушает, – покачал головой Фома. – Но давайте на минуту забудем о смерти. Ты заставляешь нас есть твою плоть и пить твою кровь. Но так делают звери – убивают, а потом едят плоть и пьют кровь. А мы же – не звери! Мы – люди! Не нравится мне все это!
– Отлично, Фома! – проговорил Иисус. – Твоя смелость говорит сама за себя. Скажу тогда по-другому. Жертва – это разрушение. Когда вы едите хлеб и пьете вино, вы их уничтожаете. Но, уничтожая их, вы питаете свое тело. Правда, кусочек хлеба и глоток вина – слишком небольшая плата за грехи человечества. Поэтому их следует преобразовать в некое тело, более ценное, чем хлеб и вино. В мое тело. И через эти формы я пребуду с вами – не зыбкий дух, не ускользающая мысль, но нечто и твердое, и текучее, нечто телесно ощутимое.
Голос Иисуса окреп и вознесся под своды комнаты.
– Эти хлеб и вино – не просто напоминание, не просто знак и символ. В этих формах я пребуду в человечестве. Простые формы ежедневной жизни – вино и хлеб! Что может быть лучше?
И вновь наступила тишина, хотя и более комфортная.
– Да… – протянул Фома, покачав головой.
– Ну как, ты удовлетворен, сын мой? – быстро и негромко спросил Иисус Иуду Искариота.
Иуда улыбнулся, кто-то засмеялся, и все принялись за жареного ягненка. Тот уже остыл, что не помешало ученикам затеять шутливую ссору по поводу того, кому следует обглодать кости. Петр, обратившись к Иуде, сказал:
– Ты так и не закончил со своим хлебом! Конечно, сухой в горло не полезет!
Он потянулся и взял хлеб из руки Иуды, после чего, одновременно с Иисусом, который делал то же самое, обмакнул его в соке жареного ягненка. Иоанн замер, пораженный. Иисус предупреждающе на него посмотрел – не показывай вида. Иуда принял хлеб из рук Петра и отправил в рот.
– Так-то лучше, мой мальчик, – ласково проговорил Петр, с удовольствием наблюдая за Иудой. – Главное, как говорится, вовремя подкрепиться. А то уж у тебя и ребра видны.
Иисус вновь наклонился к Иоанну.
– Ты видел? Ты видел, Иоанн?
И, вновь обратившись ко всем, он продолжил:
– Я стал вином и хлебом – плодами земли, которая принадлежит Господу нашему. Я стал жертвой Нового Завета. Но не думайте, что убьют меня они – другие! Вы все участвуете в убиении Сына Человеческого!
И вновь воцарилась полная тишина, и все перестали жевать.
– И хотя я говорил только об одном, – закончил он, – в предательстве участвует каждый из вас.
– А вот на это я уже не пойду, – громко вмешался Петр. – Я с тобой пойду до самого конца. И если тебе суждено умереть, то и я…
– Нет! – воскликнул Иисус. – Ты – живой камень, лежащий в основании церкви, союза верующих и следующих слову Нового Завета. И тем не менее, Петр, ты – простой человек, слабый и полный греховных мыслей. Знай, и будь к этому готов – тебе предстоит отречься от меня. И ты это увидишь.
– Нет! Пытки, смерть – не будет этого. И я не совершу того, о чем ты говоришь. Никакого отречения!
– Три раза отречешься, Петр! Помяни мое слово. Трижды, пока не прокричит утренний петух, ты сделаешь это. Запомни мои слова!
– Нет! Никогда! Никогда! Нет!
Петр был потрясен. Когда вся компания покидала постоялый двор, Иуда оставил на скатерти, среди крошек и винных пятен, маленькую монетку для девушки, которая их обслуживала. Петр шел в конце, замыкая шествие, направлявшееся к ручью Керит. По мостику они перешли ручей и двинулись к высоким стенам, окружавшим Гефсиманский сад. Петр молчал, в то время как ученики распевали праздничный гимн:
Господней волей был нам дан
Благословенный Ханаан!
Врагов Господь поверг во прах!
Да будет славен он в веках!
Аллилуйя! Аллилуйя!
Да будет славен он в веках!
Печаль на лицах поющих странным образом контрастировала с радостными словами и торжественно-приподнятой мелодией гимна. Когда они подошли к воротам сада, Иуда из складок хитона достал ключ и вставил его в замочную скважину. Ключ со скрежетом провернулся в тронутом ржавчиной замке, Иисус с учениками вошли, и только Петр медлил снаружи.
– Как-то мне нехорошо, – пожаловался он Иуде. – Столько всего на душе! Не могу…
Но Иуда положил руку на широкое плечо бывшего рыбака и подтолкнул внутрь. Ученики сели вокруг Иисуса на залитую лунным светом травяную площадку перед домиком, и учитель сказал:
– Грядет час, когда вы оставите меня и будете рассеяны, и каждый окажется сам по себе, в одиночестве. Ибо сказано в Писании: поражу пастыря, и рассеются овцы стада его. Но по воскресении моем встречу я вас там, где встретил впервые, – в Галилее. Ждите, и я вернусь. И вновь сядем рука об руку и станем пировать.
– Я умру с тобой, учитель! – воскликнул Петр. – Умру с тобой!
– Трижды, – напомнил ему Иисус. – Не успеет прокричать петух.
И, обратившись к Иуде, он произнес:
– И у тебя, сын мой, есть важное дело.
– Нет у меня иных дел, учитель, кроме как охранять ворота. Да и зачем их охранять – они и сами по себе есть надежная охрана.
– Душа моя полна печали, – проговорил Иисус таким спокойным тоном, что ученики задрожали, несмотря на то что ночь выдалась исключительно жаркая. – Конец близится. Не покидайте меня! Будьте со мной, пока я молюсь.
И, отойдя к небольшому фонтану, воды которого недавно иссякли, он опустился на колени и положил локти на край его чаши, предавшись молчаливой молитве. Впрочем, Иоанну, который ближе всех находился к учителю, почудилось, что он слышит слова:
– Отец! Отец! Если это возможно, да минует меня чаша сия, исполненная горечи. Ибо плоть моя – плоть человеческая и страшится боли. Во мне – присущая любому человеку слабость, и слабость эта взывает ко мне: поддайся и испроси прощения у того, кого ты сам обязан прощать…
Он замолчал, а потом, взглянув на небеса исполненным боли взором, проговорил:
– Впрочем, да будет на все воля Твоя!
Фаддей, который дальше всех находился от Иисуса, заметил в лунном свете, как пот крупными каплями выступил на лбу учителя, и пот этот был цвета вина.
Но молился Иисус долго, и луна уже двинулась к краю неба, и ученики его, измученные волнением и грузом тяжелых мыслей, заснули, разнеженные теплой ночью и тишиной, которую нарушало лишь стрекотанье мелких насекомых. И лишь Иуда не спал, лежа на траве у ворот и вслушиваясь в темноту. И услышал Иуда слова учителя, скорее печальные, чем сердитые, и обращенные к ученикам:
– Или не могли вы лишь один час бодрствовать со мною? Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна.
И, когда он с горечью в голосе повторил последние слова, Иуде показалось, что обращается Иисус к самому себе.
Подойдя к Петру, Иисус легонько толкнул его спящее тело. Петр тут же проснулся, вскочил со сжатыми кулаками и, увидев своих спящих однокашников, принялся расталкивать их.
Иисус же сказал:
– Вот, приблизился час, и Сын Человеческий предается в руки грешников.
Иуда Искариот услышал эти слова, но не ухватил их смысла, так как неожиданно радость, перемешанная с чувством вины, охватила его – раздались шаги многих людей, приближающихся со стороны моста к воротам сада, и, глядя через щель в стене, в свете лампы Иуда увидел лицо священника Зеры, который улыбался одновременно и печально, и обреченно: работа есть работа, и ее, с Божьей помощью, должно сделать! Иуда повернул ключ в ржавом замке, ворота открылись, Зера вошел и вложил нечто в руки Иуды Искариота.
Что это? Небольшой мешок из телячьей кожи.
– Сначала это, – сказал Зера и, освободив проход, впустил в сад восьмерых воинов с обнаженными мечами.
– Это? – удивился Иуда, рассматривая в темноте мешок. Похоже, в мешке были деньги.
– Так это ты! – хрипло прокричал Петр и бросился на Иуду. Но Иисус остановил его.
– Прекратить сопротивление! – воскликнул он. – Я приказываю.