И Квинтиллий вновь усмехнулся.
– Чертовы евреи! – покачал головой Пилат. – Ладно. Скажи им, что я выйду, но только через час. Мне нужно помыться с дороги… Нечист! Надо же!
Присутствие Иисуса, которого во внутреннем дворике дворца прокуратора охраняла храмовая стража и парочка священников, привлекло внимание толпы, в которой мелькали люди самой разной наружности и интересов. Дворик с трех сторон окружала невысокая каменная ограда, вдоль которой росли низкорослые деревья. В самом же дворике, по всему его периметру, стояли римские легионеры из личной охраны прокуратора, в сверкающих шлемах и с мечами наготове. Толпа за оградой кричала и вздымала сжатые кулаки, но для охраны эти люди не представляли проблемы, потому что в основном ссорились между собой. На горстку последователей Иисуса наседали зелоты, и поскольку самыми рьяными защитниками Мессии были женщины, то в потасовке ощутимый урон несла только одна из сторон. Римляне не без удовольствия смотрели на дерущихся между собой евреев, и один из них, кивая на толпу, сказал другому:
– Видел вон ту девку?
– Которую? Что помоложе?
– Нет, ту, что постарше. Я ее имел, хотя и не здесь. Причем прямо на службе, не снимая шлема. Этот Иисус подобрал себе правильную компанию. Гулящие девки, ворье. Дрянной народец, как ни посмотри, эти евреи.
И, подойдя к ограде, он позвал:
– Эй, красотка! Как насчет того, чтобы поиграть?
Но Мария Магдалина, а также Мария, мать Иисуса, и Саломея, дочь Иродиады, равно как и прочие дщери Мессии, очень скоро поняли, что дела их плохи, а потому начали пробиваться через толпу – прочь, подальше от драки. Ученики же словно растворились – кто из страха, кто из предусмотрительности, а кто из желания не вступать в конфликт с законом. События прошедшей ночи разметали их по разным местам, и никто не знал, где кого искать.
Наконец в сопровождении помощника появился Понтий Пилат. Зера отпустил храмовую стражу, поскольку нужды в ней больше не было, и прокуратор приказал привести преступника и сопровождавших его священников в небольшую беседку, стоящую на заднем дворике дворца.
Усевшись на каменную садовую скамейку, Пилат сказал:
– Меня не слишком интересуют какие-либо нарушения ваших религиозных установлений. Мои заботы – чисто светские. Я же вижу священников, приведших человека со связанными руками, в сопровождении храмовой охраны. Вряд ли здесь есть что-то важное для меня. Охрану отослали – это хорошо. Теперь я бы хотел, чтобы нас оставили и священнослужители – я не хочу иметь дела с вашей религией. И тогда мы с моим помощником подвергнем его допросу, но только в пределах нашей компетенции. И, пожалуйста, развяжите ему руки. Это вы их связали, как я полагаю, но я, в отличие от вас, его не боюсь.
Священники пожали плечами, и Хаггай развязал узел веревки, которой были связаны руки Иисуса.
Зера сказал:
– Мы понимаем, ваше превосходительство, как далеко простирается римская юрисдикция, или, если быть более точным, насколько и чем она ограничена. Но мы явились сюда с обвинением по исключительно светскому делу. Этот человек пытается извратить представления наших людей относительно взаимоотношений Бога и государства.
– Прошу вас, даже не упоминайте Бога, то есть вашего бога. Я не хочу иметь с ним никакого дела.
– Могу ли я сказать, ваше превосходительство, что он был замешан в организации массового недовольства? У нас имеются письменные свидетельства, подписанные и опечатанные.
– Уверен, что они у вас есть, – недовольно проговорил Пилат. – Что еще?
– Ваше превосходительство, он утверждает, что он – Христос, помазанник Божий.
– Я понимаю по-гречески.
– Но слово помазанник относится к царю! Оно предполагает царский статус того, кого величают помазанником! Этот Иисус вошел в Израиль как самоназначенный, самопомазанный, самокоронованный царь Израиля!
– Мой помощник говорит, что он въехал в город верхом на осле.
– А это, ваше превосходительство, было актом намеренного святотатства по отношению к Священному Писанию.
– Мне нет никакого дела до вашей религии, – отмахнулся Пилат. – Как и до того, что вы называете святотатством.
– Даже святотатством по отношению к религии Рима?
– Само наличие евреев есть святотатство по отношению к Риму. Вы никак не хотите признать божественное происхождение императора. И почему мы только терпим это? Как это глупо с нашей стороны!
– Но разве появление царя-самозванца не является угрозой для римского владычества?
– С каким почтением ты произносишь эти слова, римское владычество! А сам ненавидишь римлян не меньше, чем эти плохо промытые патриоты, что вопят на улице. Но тебе нужен мир и покой. А что для тебя мир и покой? Все очень просто – это твое особое положение, которое предполагает и изрядное богатство, и маленькую виллу на побережье. Давайте не будем лицемерить, ваши преподобия, или как вас там называют… Насколько я понимаю, этот человек никого не подговаривал сбросить власть представителей кесаря, а вместо них усадить на трон человека на осле. У меня нет причин вызывать из Кесарии дополнительные легионы и увеличивать количество охраны в публичных местах. И мне некогда разбираться с тем, что вы называете святотатством. Кроме ваших суеверий, у меня масса других неотложных дел.
Все это время Иисус молча стоял, лишь слегка поводя руками, словно вслушивался в некую звучавшую в нем внутреннюю музыку. Пилат взглянул на него и не увидел в его глазах никакого безумия – только силу.
Зера же сказал:
– Ваше превосходительство! Я должен высказаться напрямую. Будь мы независимым народом, мы смогли бы, в соответствии с законом Моисея, приговорить этого человека к казни по обвинению в святотатстве. Иисус объявил себя Сыном Бога. Для римских властей это пустой звук, но дети Израиля видят в этом покушение на святость верховного Божества. Такого рода преступление заслуживает смерти. Но поскольку мы не свободны, то не имеем права предавать преступника смерти. Именно поэтому мы здесь.
– По крайней мере, честно, – покачал головой Пилат. – Мое мнение вам неинтересно, я вам нужен лишь как орудие казни.
– Мы бы не стали формулировать это столь… прямолинейно, – проговорил Хаггай.
– Конечно, – сказал Пилат. – Думаю, что, если я откажу вам в вашей просьбе, вы, рано или поздно, взвалите на меня вину за то, что я вверг Иудею в смуту и неурядицы.
Он подумал мгновение и продолжил:
– Ну что ж, наверное, я должен поговорить с этим человеком.
И, обратившись к Иисусу, Пилат спросил:
– Будешь говорить со мной?
Иисус не ответил. Зера извлек из складок плаща свиток.
– Нет нужды продолжать, ваше превосходительство. У нас заготовлен документ, содержащий все основания для казни. Вам нужно лишь…
– Подписать? – спросил Пилат. – Нет. Сначала я должен во всем разобраться сам.
И он обратился к Иисусу, говоря так, будто общается с равным:
– Не смутит ли вас, господин мой, необходимость войти в дом язычника? Мы же не наделены той чистотой, что вас достойна!
Проговорив это, Пилат вдруг удивился – с чего это он обращается к преступнику в столь почтительном тоне? И уже более строго сказал:
– Мой помощник проводит тебя в мои покои.
Встав, Пилат отправился во дворец.
Глава 2
Пилат полулежал на жесткой кушетке. Солнечный свет втекал через высокие окна, небо безжалостного синего цвета говорило о наступлении самого засушливого месяца года, но над северным горизонтом зависло тоненькое облачко.
Иисус неподвижно стоял перед прокуратором. Пилат сказал:
– Даже стоя я вынужден смотреть на тебя снизу вверх. Это непорядок. Почему бы тебе не сесть?
– Не будет ли это неприлично?
– Царь евреев, – проговорил Пилат. – Неужели ты в самом деле считаешь себя царем евреев?
– Если я и царь, – сказал Иисус, – то царство мое не от мира сего. И, если бы это было не так, сейчас бы шла битва, имеющая целью освободить меня.
– Не от мира сего… – задумчиво проговорил Пилат. – Но даже в этом случае твои враги не ошибаются, говоря, что ты называешь себя царем.
– Все это не имеет отношения к делу, – покачал головой Иисус. – Я пришел в этот мир с единственной целью – проповедовать истину. И те, кого интересует истина, прислушаются к моему голосу.
– А что есть истина? Она тоже не имеет отношения к твоему делу. Ты знаешь, что священники хотят твоей смерти? И только в моей власти решить – достоин ты свободы или же распятия.
– Границы твоей власти, – отозвался Иисус, и Пилату почудилось в его тоне некое сочувствие, даже жалость, – очерчены людьми, которые тебя ею наделили. И все равно будут разговоры о враге еврейской веры, враждебной кесарю.
– Да, – согласился Пилат. – Это я знаю.
Начали они свой разговор по-арамейски, которым Пилат владел достаточно свободно, хотя и без понимания нюансов. Но когда он впервые упомянул слово царь, то инстинктивно перешел на латынь: Credis te esseregem verum Iudaeorum? – Неужели ты в самом деле считаешь себя царем иудейским? Столь же легко на латынь переключился и Иисус: Hoc scio – Это я знаю…
– Это я знаю, – повторил Пилат.
После этого он проговорил:
– Что же мне с тобой делать? На мой взгляд, никакого преступления против Римской империи ты не совершал. Что ты думаешь по поводу Рима?
– Людьми нужно управлять, – пожав плечами, сказал Иисус. – Мне кажется, это правильно, если будут существовать царство кесаря – кем бы этот кесарь ни был – и царство духа, и оба эти царства не должны пересекаться. Ведь если это будет единое царство, душу будут постоянно отвлекать заботами телесного мира, а телесный мир станет врываться в мир души. Кроме того, слово, которое я проповедую, предназначено не только для евреев, но и для всех народов вообще. И римляне слушали меня так же внимательно, как и евреи.
– В твоей – как ты ее называешь?.. – проговорил Пилат, – в твоей миссии есть нечто имперское. Я бы назвал это универсализмом. И я понимаю, почему еврейские священники воспринимают тебя как угрозу. Но также вижу, почему – если подойти к твоему делу справедливо и разумно, я не могу поддержать их требование. Поэтому я тебя отпускаю. Ты свободен.