Когда человек упал под тяжестью креста в третий раз, Иисус поднял его с земли и спросил:
– Как зовут тебя?
– Симон, – ответил тот. – Я из Кирены. Пришел на праздник Песах. Никогда не думал, что пойду на такое дело.
– Будь же благословен, Симон! Избегай зла в сердце своем. Люби врагов своих.
После этих слов Иисуса чувства, которые испытывала толпа, стали столь сложными и противоречивыми, что вынести их стало почти невозможно. Низкий гул, тот ропот, который поднялся над этим тысячеголовым существом, поразил римлян – ничего подобного они никогда не слышали. И вдруг солдат, которому было поручено бить в барабан, с ненавистью отбросил свой инструмент и воскликнул по-иберийски:
– Больше не могу! Бейте меня! Можете повесить, но я больше не могу!
Он взвыл. Другие солдаты увели барабанщика прочь. Иисус же, обратившись к толпе в наступившей тишине, произнес:
– Пусть все свершится, как намечено. Не вмешивайтесь. Молитесь. И умейте прощать, как прощает наш Небесный Отец.
Теперь на Лысую гору Иисуса провожали лишь отчаянно нервничающие солдаты да многотысячная толпа. Сюда, к месту казни, прислали значительное подкрепление, так как гарнизонное начальство уведомили о странном поведении людей, и, за исключением тех, кто должен был привести приговор в исполнение, никого не пропускали через плотный кордон, установленный на почтительном расстоянии от места распятия. Друзей Вараввы уже зафиксировали на поперечных брусьях их крестов, и теперь они вопили и стонали, вызывая всеобщее сочувствие.
Способ, к которому прибегли их палачи, состоял в следующем. Преступника бросали на землю, и два тяжелых воина удерживали его в непристойной позе Марса Расслабленного, в то время как палач привязывал его запястья к перекладине креста. Затем наступал черед гвоздей. Гвозди вбивали в запястье, при этом слышался негромкий хруст ломающихся костей, и обильно текла кровь. Половина дела, таким образом, бывала сделана. После этого преступника толчками и ударами бича поднимали на ноги и заставляли, спотыкаясь и стеная, идти к вертикальной балке креста, которая высилась подобно дереву и к которой была приставлена лестница. Преступника разворачивали спиной к лестнице и понуждали, пятясь и неся на плечах горизонтальную перекладину, подниматься по ее ступенькам. Помогал ему при этом профессиональный палач. Лестница имелась только одна, а потому, если осужденных было несколько, прочим приходилось ждать своей очереди.
И так, с распростертыми руками, испытывая неимоверную боль в кровоточащих запястьях, пронзенных гвоздями, преступник всеми клетками истерзанного тела ощущал, как поперечную перекладину загоняют в паз, вырезанный в вертикальном столбе, после чего лестницу убирали, и он оставался висеть. Затем совершалось последнее действие, более сложное и деликатное, чем думают те, кто не слишком осведомлен в деле распятия. Ноги распинаемого складывали вместе, поместив одну перед другой, и прибивали к основанию креста одним длинным гвоздем. При этом один человек удерживал ноги, другой орудовал молотком. Для профессионала вбить гвоздь как надо одним ударом было делом пустяшным, зато второй, который помогал ему, боясь, что гвоздь ненароком может прошить ему руку, а то и две, часто выпускал ноги осужденного, и они болтались в воздухе, судорожно дергаясь.
С Иовавом и Арамом проблем не возникло. Их крики могли разорвать и самое суровое сердце, но доставшиеся им палачи отлично знали свое дело. Преступники, о чем слушателю излишне напоминать, были совершенно голыми. Чтобы пришпиленные тела не провисали, в вертикальные столбы на уровне паха вбивали деревянные клинья, и со стороны казалось, что у каждого из несчастных по два фаллоса – один свой собственный и другой – деревянный. Эта картинка вызвала некое подобие ухмылки на лицах палачей, но отпускать шуточки, особенно скабрезные, в этот день им не хотелось – надвигалась гроза, а совершать распятие в проливной дождь – удовольствие ниже среднего.
Поднимаясь на холм, Иисус ускорил шаг, словно человек, завидевший близкий дом, отчего офицеру и солдатам пришлось тоже наподдать, чтобы не отстать. Поднявшись на вершину, римляне совсем запыхались, чего нельзя было сказать о самом Иисусе, который, добравшись до места предстоящего распятия, сбросил крест на землю и с глубокой печалью посмотрел на уже распятых зелотов, издававших тяжкие стоны. Смерть наступала иногда быстро, а иногда и запаздывала, а умирал осужденный, как правило, не от потери крови, а от удушья – сама поза распятого препятствовала нормальному дыханию и полноценной вентиляции легких. Стаи мух уже жужжали вокруг кровоточащих ран висящих на крестах мучеников – благословенные создания Господни, они занимались своими простыми делами и не ведали о свойственной человеку греховной жестокости и отчаянных попытках найти ей место в своей моральной и социальной жизни.
Между крестами, на которых мучились Арам и Иовав, Иисус увидел обрамленный кирпичом и уходящий вертикально в землю канал, предназначенный для основания его собственного креста. Посмотрев вниз, туда, где застыла в ожидании толпа, он отчетливо различил свою мать, а рядом с ней – старого булочника Иоафама, который сокрушенно качал головой, словно укорял Иисуса за то, что тот так поспешил со своим последним появлением на публике. Иисус едва заметно улыбнулся.
Палач же между тем заметил, кивнув на крест, лежащий у его ног:
– Есть же люди, которые любят, чтобы все было по-новому. Мне эта мысль не кажется слишком умной. Хотя придется попробовать.
– Ну что ж, – проговорил Иисус. – Тогда не будем откладывать!
– Давай. А то вроде гроза идет…
Иисус сбросил хитон, который отвечающий за проведение казни офицер перебросил себе через плечо. Римляне смотрели на тело Иисуса с немым восторгом – его рост, могучие плечи и мышцы. Красоту и мощь этого тела не обезобразили даже багровые следы от бича. Один из воинов сокрушенно покачал головой – такая, дескать, красота погибает!
– Так пойдет? – спросил Иисус, ложась на крест как на постель и раскинув руки по обе стороны горизонтальной перекладины.
– Нормально, – ответил палач, не очень бойко говоривший на арамейском. Это был потрепанный жизнью человек, давно переслуживший свой срок службы.
– Если будешь лежать смирно, мы по-быстрому приколотим планку для ног. Другие обычно вертятся и сопротивляются.
Планку прибили в два удара.
– Ну что ж, – сказал палач. – Начнем, пожалуй, с ног.
И посмотрел на Иисуса, словно ждал от того одобрения.
Огромный гвоздь прошил осужденному обе ступни и вошел в планку. Иисус издал крик боли и посмотрел вниз – идет ли кровь.
– Я не хотел кричать, – пробормотал он. – Я собирался…
И потерял сознание, хотя в следующее мгновение уже очнулся.
– Так уж устроен человек, – рассудительно произнес палач. – Все кричат. Если бы все это проделывали со мной, я бы тоже кричал.
Он внимательно посмотрел на уже сделанное и сказал:
– Теперь, если будешь лежать спокойно и не дергать руками, сможем обойтись без веревок. Пара гвоздей – бах-бах – и готово. Много времени не займем, я обещаю.
Два гвоздя пронзили запястья Иисуса, и пальцы его судорожно потянулись к шляпкам гвоздей, словно ища спасения.
– А вот этой деревянной штуковины в паху нет, – сокрушенно проговорил помощник палача. – Не люблю я эти новшества.
– Ну что ж делать! – покачал головой палач. – Провиснет так провиснет. А теперь – самое сложное…
Он подождал, пока помощник прибьет к ножной планке табличку с именем осужденного и описанием его преступления, и сказал:
– Веревки.
Потребовалось десять человек, чтобы вставить нагруженный крест в устроенный в земле паз. Сначала нижнюю часть креста нужно было подтащить к пазу, после чего поставить отвесно – так, что он соскользнул в паз, с глухим стуком ухнул вниз, утвердившись на кирпичном основании, и замер – лишь слегка дрожа на ветру, который вдруг задул с яростной силой. Поднять крест вертикально оказалось сложнее всего. Для этого использовались две веревки, переброшенные через две стороны поперечной балки, и сила десяти солдат. Но как только основание креста вошло в паз, все проблемы были сняты. Крест утвердился в стоячем положении, могучее тело осужденного с нелепой короной из терновника, которую никто не удосужился снять, осело и стало кровоточить.
Палач и его помощник с гордостью посмотрели на результаты своего труда.
– И все-таки лучше было бы, если бы мы делали все по старинке, – проговорил палач. – Не очень хорошо получилось.
Глава 3
Арам умер быстро и, вероятно, от сердечной недостаточности. Иовав же прожил достаточно долго для того, чтобы успеть отказаться от своего желания до конца жизни оставаться зелотом.
Перед смертью Арам обвинил в своей смерти Иисуса.
– Это из-за тебя мы здесь, ублюдок! – прохрипел он. – Царь? Сын Бога? Тогда спаси себя, а заодно и нас.
– Вы спасены, – отозвался Иисус, – хотя и не так, как об этом думает мир.
Иовав же сказал, обращаясь к нему:
– В чем ты ошибался? Что плохого ты сделал или сказал? Ничего. Все, что ты делал или говорил, было добро и истина. Помни обо мне, думай обо мне. Я не такой уж и плохой. Я делал все, чтобы свершилось царство истины и добра. Конечно, по-своему…
– Ты пребудешь со мной! – уверил его Иисус.
Арам издал горлом клокочущий звук, после чего голова его повисла.
– Кончено! – проговорил Иовав. – Он сделал все, что мог.
Смерть Арама не слишком заинтересовала солдат, которые формировали внутренний круг оцепления, непосредственно возле места распятия.
– Один готов, – сказал Кварт.
Солдаты бросали кости – кому достанется хитон Иисуса, который презрительно бросил им офицер, думавший теперь о доброй чаше вина и об отдыхе. Выиграл Кварт. Положив хитон себе на колени, он произнес:
– Когда приеду домой и обзаведусь детьми, скажу им: дети мои, мне досталась эта одежонка, когда я служил императору в Палестине. Она принадлежала царю евреев. Большой был человек. Высоченный