Ученики погрузились в молчание. Размышляли. Фаддей, слушая Фому, одобрительно кивал.
Наконец, Петр сказал:
– Давайте не все сразу, братья. Во что нам верить, а во что нет, решим потом. Сейчас нужно поговорить о том, как нам выдвигаться. Фома прав – лучше отправиться небольшими группами. По двое или по трое. Встречаемся в Капернауме. В нашем доме. Так, Андрей? Фома и Матфей пойдут первыми. Нет нужды говорить об осторожности. Наденьте капюшоны. С незнакомцами не говорите.
– Нам теперь все – незнакомцы, – сказал Матфей.
– Именно поэтому и нужно быть осторожными. И нам понадобятся деньги. Если, конечно, они у нас есть.
– Есть немного, – сказал Иоанн, который стал теперь кем-то вроде казначея.
Неожиданно для самого себя Петр изобразил правой рукой нечто, похожее на жест благословения: рука идет сверху вниз, затем слева направо – фигура, состоящая из четырех точек, рожденных тремя движениями. Тайна, нечто непостижимое. Святое!
– Да пребудут с вами Господь и его благословенный Сын! И душа, которая принадлежит им обоим!
Удалившись от Иерусалима на шестьдесят фурлонгов (или на три раза по двадцать, как многие стали теперь говорить), радуясь тому, что они вновь, как и в древние времена, могут считать, пользуясь двадцатками как единицей меры, Фома, хромая и опираясь на палку, срезанную с оливы, сказал Матфею, который шел, весь красный от напряжения (давал о себе знать жирок, который бывший мытарь так и не успел спустить):
– Не думаю, чтобы кто-то стал нас преследовать. Думаю, мы в безопасности.
– Уверен?
– Я не говорил уверен. Я сказал думаю. Глупо быть в чем-либо уверенным.
Они протащились еще шагов двадцать. Птицы пели те же песни, что и во времена творения, когда мир еще не знал ни грехопадения, ни пророков, ни искупления. Удаленное от нашего мира на дистанцию многих и многих фурлонгов, солнце, этот гигантский огненный шар, все так же послушно, невзирая на свою свирепую натуру, летало по кругу вокруг Земли.
– Вера – замечательное слово, скажу я тебе, и у меня веры не меньше, чем у тебя. Но Господь дал нам глаза и уши. И пальцы. Скажи мне: вон, луна висит на небе! И, думаешь, я тебе поверю?
– И ты веришь в то, что никто за нами не идет?
– Ну, можно сказать и так.
– Надеюсь, – произнес голос, – вы позволите мне пойти с вами? Мы идем одной дорогой.
– Это невозможно, – ответил Фома, в страхе обернувшись. – Откуда ты здесь взялся? Изыди, Сатана, или как там тебя?
Лицо подошедшего, из-за глубокого капюшона, находилось в тени, ноги его были обуты в кожу, а руки спрятаны в длинных рукавах плаща.
– Ты из Иерусалима? – спросил Матфей.
– Да, из Иерусалима. Мы можем поговорить? Вы что-то обсуждали, когда я к вам присоединился. О чем шла речь?
– Присоединился? – недоверчиво спросил Фома. – Но откуда ты появился? А, понял! Ты прятался вон там, за тем деревом!
Незнакомец дружелюбно усмехнулся.
– Если ты идешь из Иерусалима, то готов обсуждать лишь одну вещь, – сказал Матфей.
– Осторожнее, Мат! – предупреждающим тоном произнес Фома.
– И что это за вещь? – спросил незнакомец.
– Иисуса из Назарета, его историю и его…
– Мат! Ради Христа! Будь осторожен! – выпалил Фома и понял, что готов откусить себе язык.
– Ради Христа, – повторил незнакомец. – Вы говорите как римляне. Не все, но некоторые. Я слышал как-то – они бросали кости и клялись именем Юпитера, Юноны, Меркурия. А некоторые, которые считают себя самыми умными, клянутся именем Христа. Кто это? Новый бог?
– Христос? – переспросил Матфей. – Это Иисус из Назарета.
– Вот как? И кто же он? Что делал, где был?
– Где ты сам был все эти годы? – проворчал Фома, забывший об осторожности. – Тут человек ниспослан самим Господом… Это они говорят, не я…
Осторожность вернулась к Фоме.
– Он был убит, потом похоронен, – продолжал Матфей, – а на третий день, как он сам сказал, должен был воскреснуть. Это и случилось, как некоторые говорят, хотя наверняка сказать никто не может.
– Ниспослан Господом, – повторил слова Матфея незнакомец. – Но если он ниспослан Господом, почему же никто не может сказать наверняка? Если он сказал, что может воскреснуть вновь, то, значит, он воскрес. Мне кажется, вы – глупые люди, несведущие в Священном Писании.
– Послушай! – возмутился Фома и кулаки его сжались. – Мы, может быть, и не ученые книжники, но мы и не дураки. И никто не имеет права нас так называть, тем более ты. Ты же даже боишься свое лицо открыть! Это не мы глупцы, а ты. Ты же не знаешь самих основ греческой логики, если не понимаешь, что послан Господом и говорят, что был послан Господом – это не одно и то же!
– Мы знаем Писание, – кивнул Матфей, – и мы верим в Писание.
– Верите в то, что пророчество осуществится – пророчество, относящееся к явлению Сына Господня?
– Конечно, верим.
– И верите, что пророчество осуществилось?
– Послушай! – сказал Фома и остановился перед незнакомцем, заставив и того остановиться. – Кем бы ты ни был, я скажу тебе очень простую вещь. Я поверю, когда увижу его стоящим передо мной на дороге. Видеть, и только потом верить – таково мое правило. И когда потрогаю его раны своими пятью пальцами, тем более что мои пять пальцев – всегда со мной.
– Если ты хочешь, Фома, ты можешь потрогать их и десятью пальцами, – сказал незнакомец. – Но для этого тебе придется бросить свою палку.
– Но откуда тебе известно мое имя? Кто тебе сказал?
И тут Фома все увидел и опустился на колени.
– Встань, Фома! Встань, Матфей! Благословенны те, кто верит, не видя. Но это не про тебя, Фома. Где твои пальцы? Трогай!
Глава 8
Несколькими неделями позже, поздним вечером, одиннадцать учеников Христа сидели за столом в верхней комнате постоялого двора недалеко от Галилейского озера. Слуга, дерзкого вида молодой человек с небольшой деревянной пластиной, которую он зажал между острыми зубами и время от времени движением языка заставлял вибрировать (не то игрушка, не то примитивный музыкальный инструмент), спросил:
– Подавать?
– Холодный или горячий? – спросил Симон.
– Подам горячим, а каким вы будете его есть – это уже ваше дело.
– Подавай, – сказал Петр. – И нам нужна еще одна тарелка и еще одна чаша.
– Кто-то придет еще?
– Пока не знаем, – отозвался Фома. – Но, думаем, что придет.
– Тогда вам лучше оставить для него место, – сказал слуга и отправился на кухню, чтобы принести кувшин вина и корзину с хлебом.
Ученики же, сидевшие на скамье возле стены, принялись сдвигаться, не будучи уверенными в том, с какой стороны стола было бы лучше освободить место.
– Он может сесть рядом с тобой, – обратился Фома к Иоанну. – Как в прежние времена.
– Да, все похоже на то, как было тогда, – кивнул Андрей. – Целый месяц прошел. А кажется – годы!
– Нас сейчас одиннадцать, – сказал Петр. – И мы будем ждать.
– Думаю, он сам выберет место, – проговорил Матфей. – А вдруг он приведет кого-нибудь еще?
– Думаю, теперь мы сами можем решить, где кому место, – сказал Петр.
– Ты будешь решать, – ухмыльнулся Варфоломей, глядя на Петра. – Мы что, теперь должны звать тебя господин наш?
Петр сердито сверкнул глазами.
– Нет, – отозвался он. – Зовите меня как обычно, Петр. Просто Петр. – И, повернувшись к Филиппу, сказал: – Послушай, Филипп. Вспомни-ка еще раз свой сон. Я стал немного похожим на Фому, никому не доверяю. Раньше мы были более доверчивы. Что он сказал? Когда придет? В какой день, в какой час?
– Я уже говорил, – отозвался Филипп. – И мне надоело повторять. Он спел песенку.
– Спой еще раз, – попросил Фаддей.
– Пусть споет, – согласился Фома. – Только без твоей флейты.
И Филипп просто прочитал слова песни – простым, обыденным тоном:
В поздний час,
В последний час
Сидите, ешьте свою еду,
И в этот час, последний час
Я к вам в последний раз приду.
– В последний час – что это такое? – спросил Матфей. – Все эти сны похожи один на другой. Ничего не понятно, как и в прошлые времена, когда там присутствовал Иосиф и все такое…
– Последний ужин, – отозвался Симон. – Это ясно. Но то был не последний ужин.
– Как раз последний, – сказал Андрей. – Если мы не увидим его снова.
– А вы уверены, что это был он? – спросил Петр, посмотрев сначала на Фому, а потом на Матфея, сидевшего от него по другую руку.
– Он, кто же еще! – проговорил Матфей, а Фома негодующе фыркнул.
– И он просто взял, да и исчез?
– Как птица. Повернулся и – раз! И готово! Так, Фома?
– Так это все-таки он? – настаивал Петр.
– Слушай! – проговорил Фома. – Ты меня знаешь. Я всегда был – этим, как его…
Он обернулся к Варфоломею.
– Скептиком, – подсказал тот.
– Я трогал его раны, – сказал Фома. – Конечно, потом он стал мне впаривать, что лучше, дескать, верить, когда не видишь. Правда, у меня на этот счет свое мнение, хотя здесь у меня сомнений нет. Верно, Мат?
– Что я не могу понять, так это вот что. Если он шел в Галилею, то почему не пошел с нами?
– Может, ему требовалось повидать других, – предположил Симон. – Мы же не единственные в мире, верно?
Наступила долгая тишина. Слышно было, как внизу, на кухне, кто-то грохочет металлической посудой, на кого-то ругается повар.
Фаддей сказал:
– Говорят, его мать приходила на это новое кладбище для приезжих, разыскивала тело, хотела забрать. Опоздала. Хотя теперь на камне есть надпись. Только имя – и все.
– Чье? – спросил Андрей.
– Не догадываешься, что ли? – сердито спросил Симон. – Того, кто мог быть с нами. Хотя неким образом он среди нас – как раз потому, что его нет, если ты понимаешь, что я имею в виду. Бедняга. Так я его никогда и не пойму. В нем не таилось зла. По натуре он не был негодяем.