Через год мне доверили уже опытную авиационную экспедицию в ту же Мильскую степь. Там мы опыляли скопления степной саранчи с новых самолетов «У-2», вооруженных новыми «аэропылами» Коротких — Степанова и Михайлова-Сенкевича. Саранча гибла. Десять тысяч гектаров было освобождено от нее! Причем у нас было всего три самолета! А еще через год в специальном сборнике поместили мою статью об этой авиаэкспедиции, об удавшейся проверке на практике еще одного средства борьбы с вредителями сельского хозяйства…
…И еще пролетела вереница лет. Александр Николаевич Несмеянов сделал много важных открытий по своей специальности, стал выдающимся химиком, академиком, в пятидесятые годы возглавил Академию наук СССР.
Мне мало приходилось встречаться с ним. Пути наши в жизни были совсем разные. И все же этот человек остался в моем сердце. Как один из тех наставников, которые незабываемы. Как подлинный ученый, он бескорыстно учил своих сотрудников, может быть, главному — основам научного поиска! Требовательности к себе, настойчивости, бескомпромиссности, столь нужных на путях-дорогах исследования незнаемого.
И еще несколько слов о том, чему вообще положили начало люди, работавшие полвека назад в лаборатории со «страшным» названием «Научно-исследовательская лаборатория отравляющих веществ (НИЛОВ)». Бесспорно, Несмеянов, Степанов, Коротких, Михайлов-Сенкевич, химик Спицын и другие сотрудники ее заложили фундамент нетранспортных применений авиации в нашем народном хозяйстве.
Вот некоторые итоги такого применения.
Давно покончено у нас с угрозой уничтожения плодов труда земледельцев стаями саранчи, гусеницами лугового мотылька и многих других вредителей, покончено главным образом с помощью «авиаметода». Авиация внесла также огромный вклад в победу над малярией в южных районах нашей страны путем уничтожения в болотах и плавнях личинок комара анофелеса. Авиация спасла от гибели тысячи гектаров ценных лесных угодий, поражаемых гусеницами «соснового шелкопряда», и участвуя в борьбе с лесными пожарами.
Сейчас тысячи самолетов, специально приспособленных для опыления, разбрызгивания жидкостей или аэрозолей, круглый год работают на просторах нашей земли. Круглый год? Да, потому что одни из самых главных применений «авиаметода» в сельском хозяйстве теперь — подкормка посевов и плантаций удобрениями. Массивы колхозных и совхозных полей дают возможность с огромной производительностью использовать авиацию для повышения урожайности.
Трудно, конечно, подсчитать, сколько зерна и других продуктов сельскохозяйственного производства спасли наши летчики и от вредителей. Во всяком случае, сотни миллионов тонн. И когда мне в газетах и журналах иногда попадаются модные рассуждения, подводящие к выводу о том, что, дескать, напрасно рассеивали яды, борясь с саранчой, хлопковой совкой или личинками малярийного комара, что это принесло вред «природе», я испытываю чувство недоумения. Неужели авторам таких рассуждений в защиту «прав природы» не понятно, что каждая лишняя тонна зерна, например, прокармливает одного человека, а миллионы тонн, следовательно, спасли от недоедания и голода множество людей? Людей!
Конечно, способы борьбы с вредителями растений совершенствуются и будут совершенствоваться. Вполне возможно, и к этому надо стремиться, что ядохимикаты полностью заменят иные способы и методы защиты плодов труда земледельцев, садоводов и лесоводов, способы и методы такие же эффективные, как «авиаметод», но не нарушающие экологическое равновесие в природе. То будет другой, высший этап использования человеком ее богатств. Процесс этот бесконечен. «Наука имеет много гитик», бесконечно много. И совсем не умно, исходя из возможностей будущего, бросать тень на сделанное ранее и уже давшее народному хозяйству, людям многое. Ведь, повторю, миллионы тонн продуктов питания, уже спасенные, скидывать со счетов нельзя и нечестно с позиций гуманизма.
И уж совсем нехорошо, когда иной раз выражаются сомнения в целесообразности использования химических удобрений вообще и «авиаметода» их внесения на поля. Неужели авторы этих высказываний не понимают, что авиация дала возможность применять удобрения тогда (например, зимой) и там (например, на поливных плантациях), когда земная техника недейственна, и к тому же в оптимальные сроки? И что в результате использование авиации в сельском хозяйстве дает уже не миллионы, а десятки миллионов тонн прибавки к урожаю в каждом году! И это не криминальный «сиюминутный эффект»! Это необходимость определенного этапа использования природных богатств в истории человечества на пути в будущее.
ДВА НЕСОСТОЯВШИХСЯ ОТКРЫТИЯ
ТАИНСТВЕННЫЕ ОАЗИСЫ
Серая, коричневатая, лупоглазая саранча летела и летела с юга, из пустынь Ирана и Афганистана. Многие дни, когда раскаленное солнце поднималось над полями и садами Туркмении, в тихом воздухе слышался шелест, бумажное шуршание мерцающих крыльев множества насекомых. И тогда над холмами предгорий Копетдага, над оазисами и такырами низменностей как бы стелился, клубясь, странный желтоватый туман.
К вечеру бесчисленные стаи пустынной саранчи шистоцерки опускались, облепляли деревья и кустарники, гроздьями повисали на стеблях растений, пригибая их долу. И там, где сели стаи, зловещий хруст оповещал о том, что гибнет урожай, выращенный немалым трудом на сухой и горячей туркменской земле.
Для борьбы с этим стихийным бедствием в Туркменской республике был создан чрезвычайный штаб. «Чусары» — чрезвычайные уполномоченные по борьбе с шистоцеркой — вместе с местными советскими и партийными организациями выводили на бой с крылатым противником все взрослое население городов и кишлаков. Чтобы преградить путь переползающим насекомым, поля окапывались канавами, и по мере накопления там саранчу сжигали, полив керосином. С деревьев ее стряхивали и давили чем придется. Опрыскивали посевы ядовитыми растворами. Со всей страны в эти края, прицепляя товарные вагоны к пассажирским поездам, свозили необходимую аппаратуру и химикаты. Ночью и днем шел бой с крылатой напастью.
К сожалению, в том яростном сражении не было возможности применять авиацию. Специально оборудованных для опыления растений ядохимикатами самолетов тогда в Советском Союзе было… лишь шесть! И они уже использовались для истребления другого вида саранчи — зеленой, «азиатской», тоже очень опасной — на Кубани и на Сырдарье и в опытах по борьбе с вредителями хлопка в Армении. Все же в Туркмению был переброшен авиаотряд самолетов-разведчиков бипланов типа «Р-5».
Два или три из них, точно не помню, в Ашхабаде стали срочно переоборудовать под аэроопыление. Во вторую кабину летчика-наблюдателя устанавливали металлические баки с устройством для выбрасывания ядовитого порошка. Но этим самолетам так и не пришлось активно поработать. Когда переоборудование было закончено, лёт шистоцерки уже прекратился.
Другие машины авиаотряда получили задание вести разведку саранчовых стай, особенно в безлюдных местностях, в том числе в пустынях Каракум и Кызылкум. Там, в оазисах или в предгорьях, конечно, саранча осенью погибла бы. Но, завершая свой жизненный цикл, отложила бы в почву миллионы яичек. И тогда следующей весной здесь снова нужно было бы ожидать очагов ее размножения. Поэтому и нужна была разведка.
Звено отряда «Р-5» для разведки саранчовых стай в восточной Туркмении базировалось в городке Чарджоу. Под аэродром здесь приспособили луг на берегу Амударьи, недалеко от железнодорожного моста. Я был назначен в это звено старшим летнабом-инструктором, ибо уже знал повадки саранчи, участвовал два года назад в одной из первых опытных авиационных экспедиций по борьбе с ней в пойме Сырдарьи, а за месяц до нашествия шистоцерки в Туркмению руководил опытами по истреблению еще одного вида саранчи — степной — в Азербайджане.
Мы вылетали утрами, пораньше. Ночью саранчуки обычно собираются на земле плотными массами, «скулиживаются», и такие скопления бывают хорошо видны с воздуха.
В течение первых трех-четырех дней мы прочесали левое побережье Амударьи от Чарджоу к югу, углубляясь в юго-восточную часть Каракумов, до границ с Афганистаном. Кое-где обнаружили осевшие стаи «кулиги» шистоцерки, сообщили об этом телеграммами в республиканский штаб «Чусара» и нанесли их месторасположение на карту.
Потом из штаба пришло распоряжение произвести разведку к северу от Чарджоу и, в частности, в междуречье Амударьи и Сырдарьи, к северу от города Бухары. Там, в южной части пустыни Кызылкум, на картах не было обозначено ни одного оазиса. Местные старожилы говорили, что по правому берегу Амударьи, ниже по ее течению, сразу же за железнодорожным мостом Чарджоу, начинаются непроходимые барханные пески, которые вширь и вглубь простираются на сотни километров.
«Эти пески называются «адам-крылган», что значит «гибель человека», — говорили нам. — И никто не помнит, чтобы через них благополучно проходили караваны. Пути через ту пустыню нет».
Самолеты «Р-5» обладали по тому времени довольно большим радиусом действия — километров до четырехсот. Но они были не очень-то надежны. Особенно «строги» при посадке. Тяжелый мотор, чуть что, тормозил пробег или, при неточности касания земли, «перетягивал» легкий фанерный корпус самолета, и он капотировал, то есть становился на нос. Потому при вынужденной посадке в пустыне, даже на такыре, обычно очень гладкой солончаковой тарелке, можно было ожидать неприятностей.
Старший пилот звена Родион Павлович Попов, человек, видавший виды, боевой летчик времен гражданской войны, естественно, решил, что в пустыню «адам-крылган» он полетит сам. А я летал в разведки в паре с ним.
…Часов около шести утра — солнце только что поднялось над высокими тополями и карагачами в пойме Амударьи — мы взлетели с нашего импровизированного аэродрома, сделали над ним положенный круг, чтобы проверить работу мотора, и пошли над великой среднеазиатской рекой вниз по ее течению.
Сводка погоды была благоприятной. Наш метеоролог сообщил нам, что днем, как обычно, будет 35—40°, ветер слабый, ясно. Однако, когда «Р-5» набрал высоту метров пятьсот, по южному горизонту за нашей спиной появилась желтовато-серая дымчатая полоса. До этого мы такой облачности здесь еще не наблюдали. Она стала еще более отчетливо видна, когда Родион Павлович резко изменил курс и повел машину перпендикулярно широкой ленте реки кофейного цвета, на восток — в пустыню Кызылкум.
Сразу же за Амударьей под нами начались барханные пески. С птичьего полета они были похожи на недвижные желтые волны, изрябившие поверхность земли от края ее… и до края. И вскоре мы точно висели над медленно проплывающим назад бесконечным, бескрайним мертвым пространством.
Я внимательно вглядывался в однообразное, плоское лицо пустыни. Лишь кое-где барханы-волны немного сглаживались, и тогда на них были видны, как серые мелкие оспинки, заросли саксаула. Оазисы нигде не появлялись.
— Ну зачем сюда лететь этой чертовой саранче? Ей же здесь поживиться нечем, — сказал Родной Павлович. — Давай, Виктор, еще километров пятьдесят пройдем — и обратно. К тому же не нравится мне вон то… Да посмотри ты направо.
Я оторвался от своих наблюдений и взглянул на юг. Та желто-серая дымчатая полоса над горизонтом как бы вспухла и теперь довольно высоко висела над краем земли. Точно дым огромного пожара, который бушевал где-то далеко-далеко, поднялся в небо.
— Что это, как ты думаешь? — спросил я.
— А кто его знает! Одно скажу — погодка меняется… Ветер усилился. Бьет в правый борт. Видишь, как сносит с курса?
И вдруг впереди сквозь мерцающий круг пропеллера я увидел темную на желтом фоне барханных песков продолговатую тень. Родион Павлович тоже увидел ее.
— Что-то там есть! — крикнул он. — Вроде какой-то оазис…
Скоро мы оказались над неширокой, плоской долиной. По своим очертаниям она походила на лист ивы. Сжатая барханами долина была живой в этом царстве мертвого песка. Редкие по окраинам, густые к осевой линии «листа», там зеленели кустарники и травы. В нескольких местах, в особо густой, седоватой зелени, — видимо заросли камышей, — поблескивала вода!
Попов заложил вираж, самолет снизился и пошел над долинкой, вдоль нее. С небольшой высоты стали явственно видны и заросли, и луговины, и небольшие зеркальца воды. Какие-то птицы взлетали и метались, суетились. Два сайгака стремительно помчались в сторону песков.
Жизнь, жизнь была здесь, среди песков. Но долина была безлюдной. Ни человека, ни жилья…
Внимательно осматривая растительность, я нигде не обнаружил характерных пятен саранчовых «кулиг». Не было видно нигде и съеденных участков камыша или кустарников.
— Здесь как будто чисто, — сказал я Родиону Павловичу. — Облетать еще раз не будем.
— Значит, домой… — ответил он.
Но, поднявшись немного, в нескольких километрах за этим оазисом мы увидели другой точно такой же, потом третий, четвертый и поменьше и конечно же повернули туда и их обследовали.
— Давай все же домой, Виктор, — сказал минут через двадцать Попов как-то тревожно. — Ты что, не видишь, что начинает твориться?
Я оторвался от изучения очередной долины. Они одна за другой, цепочкой, лежали на груди пустыни зелеными островками. Понятно, что нужно было осмотреть их все. Оглянулся, и мне стало не по себе. Солнце висело в какой-то желтой мути. Линия горизонта просматривалась лишь на севере. А с других сторон небо слилось с пустыней.
— «Афганец»! — воскликнул я, вспомнив о песчаных бурях с таким названием.
— Видно, так. Черт бы побрал твою саранчу! — ответил Попов и резко сменил курс.
Прошло, думаю, не больше получаса с этого момента, как солнце скрылось совершенно и мы оказались в плену «афганца».
Сквозь ровный, привычный шум мотора теперь прорывался свист ветра в расчалках плоскостей биплана и шуршание мелких песчинок, струившихся по плоскостям крыльев, по фюзеляжу машины. И ничего невозможно было различить вокруг! Все было желто-серым, однотонным, беспросветным. Лишь иногда под крылом проглядывались дымящиеся гребни барханов.
Попов снизился почти до высоты бреющего полета, если можно назвать «высотой» расстояние до земли метров двадцать — тридцать. «Р-5» бросало из стороны в сторону. Ветер усилился до штормового.
— Смотри лучше. Как бы нам не пропереть через речушку в Каракумы. Тогда амба. Смотри. Мне надо с конем управляться.
Попов сказал это спокойно. Впрочем, как уже не раз до того в минуты опасности, я тоже чувствовал себя, довольно спокойно. Точно срабатывал какой-то особый механизм самозащиты мозга. Сознание было ясным. Глаза подмечали малейшие детали. Сердце билось лишь чуть более учащенно, чем обычно, а мышцы были напряжены, точно перед прыжком, и руки непроизвольно крепче сжимали борта при очередном рывке самолета в сторону.
Я высунул голову за борт кабины, чтобы лучше видеть землю.
Впрочем, не землю, а клубящийся, мечущийся во все стороны, сошедший с ума песок… Скоро, а может быть, и не скоро, мне показалось, что он почему-то потемнел. Затем снова «земля» внизу обрела тот же монотонный серо-желтый цвет. Я оглянулся назад. Все же почему таи только что было темнее? И увидел, как говорят, косым зрением глянцевитые взблески поверхности коричневой воды…
— Мы прошли Амударью! — заорал я. — Давай поворачивай…
Попов осторожно, «блинчиком», развернулся на сто восемьдесят градусов и еще больше снизил высоту полета.
Да, это была та его «речка», которую мы только что пересекли. С пяти-шести метров потерять ее было уже невозможно, и мы полетели над какими-то мелкими, в белых длинных прожилках волнами на юг.
— Мост скоро… Смотри его-то не прозевай, Виктор!..
Мост мы увидели одновременно метрах в ста перед носом самолета. Попов сделал горку, «перепрыгнул» через него и вскоре плюхнулся на аэродром. Пожалуй, лишь из-за сильного встречного ветра «прыжок» да и приземление сошли благополучно. При посадке машина не скапотировала…
Родион Павлович вылез из кабины, спрыгнул на землю и погрозил мне кулаком. Но глаза его, светлые и пронзительные, светились радостью: все кончилось благополучно.
«Афганец» утих только через двое суток и так же внезапно, как и начался. Из штаба «Чусара» к этому времени пришла телеграмма, ответ на наше сообщение об обнаруженных в Кызылкумах оазисах. В телеграмме предлагалось «не рисковать больше самолетом». А для разведки направить туда наземную группу с участием летнаба Сытина для проверки его утверждения, что саранчи в этих оазисах нет.
…Приказ — есть приказ. Пришлось его выполнять, хотя и очень не хотелось отправляться в путь в безводные песни «адам-крылган».
Чарджоуский штаб по борьбе с саранчой поручил агроному Хаджибаеву, хорошо знавшему пустыню, возглавить небольшую экспедицию. В состав ее помимо его и меня вошел еще и молодой парень Миша, энтомолог.
Из Чарджоу мы отправились в путь на большой плоскодонной лодке с тракторным двигателем, который вращал два колеса с широкими лопастями по бортам. Такие лодки здесь называли «тракторными баржами». На ней экспедиция спустилась вниз по Амударье до районного центра Дейнау. Там местные власти помогли Хаджибаеву нанять пять верблюдов и несколько ишаков, пригласить трех погонщиков и закупить продовольствие и корм для животных на неделю.
Переправившись через реку на такой же «тракторной лодке» (поселок Дейнау расположен на левом берегу Амударьи), ранним утром мы вышли в поход. Уже в километре от реки наш небольшой караван вступил в царство сыпучих песков. Многометровые неподвижные волны барханов и мутное голубое небо над нами. Ни деревца, ни кустика, ни травки… Кивая головами, верблюды спокойно месили песок, поднимаясь на крутые подветренные склоны барханов и спускаясь затем по покрытым мелкой рябью пологим, наветренным. Вверх-вниз, вверх-вниз… Ишакам было труднее, их копытца глубже тонули в песке. Но и они семенили бодро один за другим, поднимая тонкую пыль.
Когда солнце поднялось, стало нестерпимо жарко. На горизонте, в колеблющихся струях раскаленного воздуха, замерцали миражи — голубые озера, причудливые горы, купы деревьев.
Хаджибаев приказал остановиться на отдых. Я лег под гребень бархана, глотнул немного воды. Она была уже теплой и не утолила жажды. Но много пить в таких походах днем нельзя. Надо терпеть до вечера.
Я лежал и думал о том, какие огромные пространства земли на нашей планете вот так же безжизненны и никчемны. Сахара — больше Европы. Каракумы и Кызылкумы — больше половины европейской части Советской страны. А еще есть Гоби, Калахари, огромные пустыни Австралии… Лишь на Американском континенте нет таких обширных пустынь.
Вероятно, я задремал, потому что не заметил, как ко мне подошел Хаджибаев.
— Трудно? — спросил он.
— Терпеть можно, — улыбнулся я в ответ.
— Мы прошли километров пятнадцать. К ночи, иншаллах, пройдем еще не более десяти. Стало быть, трое суток будем в пути. Ведь вы говорили, до тех оазисов километров семьдесят — восемьдесят?
— Да, потому что мы летели туда около получаса.
— Если вы ошиблись и через трое суток не выйдем к оазисам — вернемся… — сказал Хаджибаев. — И пусть ваше «открытие» потом проверяют специалисты географы! — Он усмехнулся. — А я рисковать не хочу. Дальше двинемся в шестнадцать ноль-ноль.
Хаджибаев был в недавнем прошлом кавалеристом и в погонях за басмачами не один раз углублялся в Каракумы. Он любил выражаться по-военному…
…О путешествиях в пустынях рассказывалось много. Поэтому я не буду описывать дальше нашу экспедицию в пески «адам-крылган». Скажу только, что продолжалась она восемь дней; что мы добрались до зеленых долинок среди сыпучих песков, увиденных мной и Родионом Павловичем Поповым во время памятного полета и встречи с «афганцем», в существование которых никто не поверил, в том числе и Хаджибаев; что обратный путь был тяжек для людей и особенно вьючных животных, хотя шли они налегке, — два ишака погибли.
В обследованных оазисах саранчи мы не обнаружили. Но жизнь там кипела вовсю. Там гнездились утки, было много фазанов и разных мелких пичужек, и сочная трава, и заросли кустарников.
Откуда же взялись в барханных песках вода и благодаря воде жизнь?
Лишь вернувшись в Москву, я догадался, откуда. Но об этом после. А сейчас еще об одной истории.
ЭХО СТОЛЕТИЙ
Из Чарджоу наше звено «Р-5» вызвали в маленький городок Мерв[5] и дали поручение вести авиаразведку саранчовых «кулиг» по долине реки Мургаб.
Вечером в день прилета в Мерв в школу, где мы разместились, пришел московский профессор Николай Сергеевич Щербиновский, главный энтомолог республиканского штаба. Высокий, сухощавый, с немодной тогда округлой «шкиперской» бородой, одетый в парусиновый костюм, в брезентовых сапогах и тропическом шлеме, с планшетом через плечо, он имел вид «настоящего» путешественника.
Впрочем, Щербиновский и был таковым. Крупнейший специалист по насекомым-вредителям, и особенно саранчовым, он объездил Среднюю Азию и Закавказье, несколько раз побывал в Афганистане, Персии, Турции… О своих приключениях в экспедициях в труднодоступные районы, — а именно там он изучал гнездовья саранчовых, — Николай Сергеевич рассказывал красочно и увлекательно. И может, именно его рассказы студентам в научном биологическом кружке Московского университета побудили меня попроситься два года назад на работу в опытную авиаэкспедицию по борьбе с азиатской саранчой в плавнях Сырдарьи.
На этот раз профессор Щербиновский не предавался воспоминаниям. Он придирчиво выспросил у нас обо всем увиденном во время полетов в восточной Туркмении, а потом осведомил о положении на «саранчовом фронте» в республике.
Он сообщил, что к концу августа борьба с залетевшими в Туркмению стаями шистоцерки, как говорят, «в основном» была закончена и увенчалась успехом. Большого урона посевам и садам налет не принес. Победили организованность, широкое участие населения.
— Теперь, — сказал в заключение Щербиновский, — очень важно найти не обнаруженные еще стаи шистоцерки в малонаселенных местах, потому что скоро она начнет откладывать кубышки. Поэтому ваша задача — обследовать окраины Мургабского оазиса до афганской границы. Начинайте полеты с завтрашнего утра. На одной из машин и я полечу наблюдателем.
С восходом солнца мы зашагали на аэродром. Улицы городка были еще пустынны и тихи. Слышалось даже журчание воды в арыках. За последними домиками окраины открылось поле, поросшее чахлой полынью и кустиками злаков. На этом поле и стояли два наших «Р-5», привязанные расчалками к штопорам. Серая, растрескавшаяся земля то тут, то там скрывалась песчаными наносами. Длинными языками они тянулись с северо-востока, где пески заполнили все. Пустыня наступала оттуда.
Рогатые ящерицы, выползшие погреться, при нашем приближении, мелко-мелко задрожав, топили себя в песке.
Щербиновский шел молча. Потом показал рукой на коричнево-желтые холмики в двух-трех километрах от «аэродрома». Они четко выделялись на фоне песчаного раздолья.
— Развалины древнего Мерва, — сказал он. — Давным-давно это был огромный город. Видимо, самый крупный во всей Средней Азии. Важнейший торговый центр. Почти миллион обитателей. А вокруг расстилались плодородные поля. Чингисхан взял город и отдал его на разграбление. Все жители были уничтожены. Все! Миллион… Дома сожжены или разрушены. Оросительные системы повреждены. И тогда сюда пришла пустыня…
Щербиновский помолчал немного и продолжал:
— И может быть, именно потому, что здесь, на Мургабе, и по всей Южной Туркмении, вдоль горной системы Копетдага, на востоке по Амударье и Кашкадарье, в Узбекистане по Зеравшану и Сырдарье, — везде испокон веков, столетия — нет, тысячелетия, было развито земледелие, было много зелени, — сюда и привыкла лететь саранча из голодных иранских и афганских нагорий! Своим инстинктом она «знала», где есть пища.
…Самолет со Щербиновским стартовал первым и взял курс на юг, к Иолотани. Мы с Родионом Павловичем Поповым получили задание облететь северную часть Мургабского оазиса по границе его с Каракумами.
Ранним утром панорама земли с птичьего полета выглядит особенно рельефно. Косые лучи солнца выявляют тенями все неровности. Заметны даже малые кочки и бугорки, канавки и заросли кустарников. И когда мы взлетели и набрали высоту метров двести, я удивительно отчетливо увидел под крылом грандиозные останки древнего Мерва. Они занимали огромную площадь, ограниченную мощными стенами, во многих местах еще хорошо сохранившимися. Стены образовали правильный квадратный четырехугольник. Внутри его был хаос развалин, полузасыпанных светлым песком. И все же в этом хаосе можно было увидеть следы нескольких прямых улиц, идущих, очевидно, от ворот в стенах, площади, остатки больших зданий…
— Да, городок был не маленький! — сказал Родион Павлович, когда мы сделали над развалинами круг. — А вот там, посмотри, еще есть…
В нескольких километрах от древнего Мерва я увидел еще более поглощенные песками пустыни останки другого древнего поселения. Вообще, вглядываясь в панораму земли, я вдруг стал различать под ребристой поверхностью молодых, невысоких барханов то, что здесь когда-то было. С поверхности земли этого я никогда не замечал.
Легкой, но все же совершенно ясной синеватой тенью чертили пространство под крылом давно уже сухие магистральные каналы древней оросительной системы. От них ниточками тянулись арыки. Они покрывали зыбкой мозаичной сеткой нескончаемые пески, под которыми лежали погребенные ими поля. Следы оросителей уходили далеко к горизонту, в пустыню. То тут, то там солнечные тени выявляли неправильной формы холмики — руины отдельных строений. Среди них попадались округлые бугорки, и я подумал, что это, наверное, засыпаны мусульманские надгробия — мазары, часто венчавшиеся куполами.
Когда-то цветущая земля, как старая, потрескавшаяся картина, лежала внизу. Прошлое ее сигнализировало солнечными тенями. Это было эхо истории…
Взирая на эту удивительную картину, я как-то невольно продолжил свои размышления, начатые там, под гребнем бархана пустыни «адам-крылган», раздумывая о пустынях Земли вообще, об их агрессии в отношении человека. Ведь и Сахара когда-то была меньше. Во времена фараонов там было множество плодородных оазисов, была живая жизнь, а не камень и песок.
И мне вспомнилась книжка, изданная в Калуге мало кому известным тогда изобретателем Циолковским. Мне дал ее его друг Владимир Васильевич Ассонов. В книжке были очень интересные мысли и проекты борьбы с пустынями.
— Ты что, спишь, Виктор? — оторвал меня от дум Попов. — Смотри, вот на этих зарослях, по-моему, сидит эта чертова саранча!
Я и не заметил, как Попов развернул наш «Р-5», и теперь самолет шел над окраинами Мургабского оазиса. Внизу, по протокам небольшой реки Мургаб, встречались небольшие болотца, заросшие камышом, и заросли голубоватого кустарника — джиды и колючника. На одном болотце камыши были точно выжжены или выкошены пятнами. А по краям этих пятен на зелени выделялись коричневатые потеки.
Попов снизился и сделал круг над болотцами. Теперь сомнений быть не могло, здесь действительно осела на кормежку стая шистоцерки. «Кулига» ее была небольшая. Но сколько «кубышек» могли отложить миллионы саранчуков этой стаи! Я сориентировался, отметил на карте местонахождение «кулиги» и крикнул Родиону Павловичу:
— Давай дальше…
Часа за два полета дальше по окраине оазиса мы больше саранчи не увидели. Встретились лишь несколько очень небольших «кулиг» на обочинах нолей к востоку от города Байрам-Али. Но эти стаи шистоцерки уже «доколачивали» отряды местного населения.
На аэродроме мы застали вернувшегося несколько ранее Щербиновского. В южной части Мургабского оазиса он тоже не нашел крупных скоплений вредителя.
Тем не менее, уезжая, Николай Сергеевич поручил нам совершить еще несколько разведывательных полетов в этом районе, а затем прибыть в Ашхабад.
Несколько дней по утрам мы регулярно облетали долину реки Мургаб, иногда заворачивая на двадцать — тридцать километров в пустыню. Но так и не напали на большие стаи шистоцерки. В поле нашего зрения изредка попадались лишь мелкие «кулиги» недобитого врага. Потом перебазировались в Ашхабад и еще несколько дней летали в «боевую» саранчовую разведку или выполняли поручения по связи между поселками в округе Тедженского оазиса и в горах Копетдага. Волнующе красивы эти горы. Утрами склоны их то сине-фиолетовые, то кирпично-красные, а вершины аспидно-серые или розовые…
Теперь уже, наловчившись видеть внизу, под крылом, еле заметное «эхо истории», я во многих местах наблюдал проплывающие тени-знаки, сигнализирующие, что под песками у предгорий лежат останки древних цивилизаций, селений и укреплений, следы дорог и оросительных систем некогда плодородных полей.
Помнится, после «отбоя» — приказа возвращаться домой — вечером накануне моего отъезда мы долго сидели с Родионом Павловичем Поповым у нашей палатки на аэродроме. Говорили о том о сем, больше, конечно, о далеком доме. Но и вспоминали кое-что из экспедиционных былей.
Попов сказал тогда:
— Очень интересно смотреть с воздуха на то, что было раньше на Земле. Ты вот пописываешь в журнальчиках — в «Вокруг света», во «Всемирном следопыте». Наверное, уже задумал про эту чертову саранчу написать. А ты не о ней напиши. Напиши про то, что ты сам назвал красиво — «Эхо истории», «Эхо столетий»…
Больше с Родионом Павловичем Поповым, увы, встретиться мне не довелось. Через год он погиб. Подвел все же «Р-5». При посадке на плохом аэродроме он скапотировался, потом перевернулся вверх колесами и погубил хорошего человека и замечательного пилота.
«ЖЕМЧУЖНОЕ ЗЕРНО»
На следующий день после возвращения из солнечных краев, слякотным осенним московским вечером, я поехал в редакцию журнала «Всемирный следопыт». Этот журнал и еще «Вокруг света» пользовались большой любовью у молодых читателей. Да и не только у молодых. В них печатались повести и рассказы, корреспонденции и заметки о путешествиях, приключениях, занятных и редких явлениях природы и вообще было всегда много интересной информации о жизни народов разных стран, открытиях, изобретениях. Эти издания печатались и расходились по тому времени огромными тиражами в сотни тысяч экземпляров.
Душой журналов, организатором деятельности их редакции был Владимир Алексеевич Попов. Невысокого роста, сутулый, он ходил немного подпрыгивая. Сотрудники журналов и авторы называли его между собой «Конек-горбунок» и очень любили за товарищеское отношение, а главное — за душевное желание добыть хороший материал и умение заинтересовать поиском оригинальных сюжетов и тем. Поэтому нередко печатались во «Всемирном следопыте» известные писатели, ученые и журналисты. Но все же большинство в авторском активе составляли начинающие литераторы и молодые научные работники, участники различных экспедиций и походов, моряки и геологи и т. д.
Меня познакомил с Владимиром Алексеевичем за год до того писатель Николай Шпанов. Он только что вернулся из экспедиции по спасению экипажа дирижабля «Италия» на ледоколе «Красин» и напечатал во «Всемирном следопыте» серию очерков об этом подвиге советских моряков и летчика Чухновского. Я же тогда вернулся из путешествия в Центральную Сибирь, где участвовал в экспедиции Леонида Алексеевича Кулика в поисках Тунгусского метеорита. И Владимир Алексеевич заинтересовался этим, предложил мне сотрудничество и потом напечатал несколько моих заметок. У Попова было правило: когда автор возвращался из поездок по стране или за рубежом, приглашать его вечером в редакцию на «чашку чая» и вместе с работниками журналов выспрашивать, что интересного он увидел. Выискивал он в его рассказах тему для очерка или корреспонденции. На такие «чашки чая» нередко приходили видные ученые, бывал даже и Анатолий Васильевич Луначарский.
…В тот слякотный осенний вечер 1929 года в редакции собралось мало народу. Знатных гостей не было, и это помогло мне. Я плохой рассказчик, и большая аудитория всегда меня сковывает.
Покуривая папиросы и пуская дым носом в черные короткие усы, Владимир Алексеевич, казалось, внимательно слушал мой рассказ о полете в пустыню «адам-крылган», о затерянных в ее песках оазисах, о том, что я увидел «эхо истории» в районе Мерва и в предгорьях Копетдага.
— М-да… Все это занятно, Виктор. А каким образом появились в твоей пустыне оазисы? — спросил он, когда я закончил свое не очень складное повествование.
— Это объяснимо… Забыл об этом сказать, — заторопился я. — Внимательно посмотрев на карту Средней Азии…
— Посмотрим на нее сейчас вместе, — прервал меня Владимир Алексеевич. — Дайте, пожалуйста, кто-нибудь атлас…
На физической карте Туркмении и Узбекистана междуречье Амударьи и Сырдарьи к северу от полезной дороги Ташкент — Чарджоу было закрашено однообразным желтым цветом. К югу рельеф местности был иной, и по направлению к Бухаре из Ферганской долины тянулась, родившись в Гиссарском горном хребте, голубая ниточка реки Зеравшан. В районе Бухары она делилась на несколько веточек, которые далее обрывались.
— Вот здесь Зеравшан кончается. Его воды разбирают на орошение. Но думается мне, что часть их просачивается через пески и там, в пустыне, вновь появляется и делает жизнь… — высказал я свое предположение, когда все склонились над картой. — В общем, в этих песках — могила Зеравшана, или, если перевести это слово на русский, «раздавателя золота».
— Занятно, занятно, — снова попыхтел папиросой Владимир Алексеевич. — «Могила Зеравшана»… «Могила», «раздаватель золота»… Неплохо для названия. Повести… С приключениями…
— Можно было бы взять такой сюжет, — подхватил его мысль не помню уже кто из присутствующих. — В затерянном оазисе какой-нибудь курбаши басмачей создал свою базу. Хранил награбленные ценности, оружие, припасы. Потом, когда его банду разгромили, там остался его приближенный. Один. Началась робинзонада… В пустыне. Множество всяких приключений. А курбаши скрылся за границей и послал оттуда…
— Что ж, это возможный сюжет! Подумай, Виктор, — сказал Владимир Алексеевич. — Впрочем, «эхо столетий» тоже занятный материал. Но он больше подходит, пожалуй, для «Хочу все знать»… Так что давай садись-ка за повесть. Условно назовем ее «Могила Зеравшана». Знаете, может быть, одно из самых важных качеств литератора — это уметь вовремя разглядеть в материале жемчужное зерно и использовать его. Быть петухом из басни…
Присутствовавшие рассмеялись.
Владимир Алексеевич махнул рукой.
— Вот в чем дело! Был однажды такой случай…
Владимир Алексеевич любил и на вечерних встречах с авторами иногда рассказывать «назидательные» истории из своей богатой редакторской практики.
Тихо шумел самовар — чай пили в редакции вечерами обязательно из самовара, — позвякивали ложечками гости и сотрудники, было уютно и спокойно.
Владимир Алексеевич, прихлебывая чай, попыхивал папиросой, говорил, как рождались сюжеты романов и повестей у писателей прошлого и его нынешних друзей, как важно не упустить это самое «жемчужное зерно» и, что не менее важно, уметь найти для него совершенную, неповторимую оправу и создать в результате произведение искусства. В то же время, поскольку Попов был еще с дореволюционных времен организатором и редактором журналов «приключенческих», он всегда утверждал необходимость писать интересно, увлекательно, выдумывать или брать из жизни острые сюжеты…
Так и в тот осенний вечер Владимир Алексеевич, подводя итоги беседы, повторил мне свой совет написать именно приключенческую повесть.
Мне в то время было двадцать два. Писал я от случая к случаю и даже не мечтал стать литератором. Меня увлекал ветер дальних странствий, непреодолимое желание как можно больше увидеть в мире. И я не написал повести «Могила Зеравшана», хотя и придумал, и записал для нее, пожалуй, интересный и оригинальный сюжет. Кроме того, завершалась тогда моя учеба в университете, а потом, к весне, началась подготовка к новой опытной авиационной экспедиции в степи Азербайджана, а меня назначили начальником ее, и я целиком отдался этому делу. Не написал я ничего и на тему «эхо столетий». По той же причине. Так по собственной вине не довелось мне использовать два «жемчужных зерна». Действительно драгоценных. Я их «потерял».
…Через много лет наши геологи, исследуя Кызылкумы, установили, что действительно оазисы в южной части пустыни порождены водами Зеравшана. Оказалось, что эта река продолжала свое течение под барханами далеко к северу. Но этого мало, — оказалось, что в доисторические времена она размывала месторождения золота и в ее аллювиальных отложениях это золото было найдено. Видимо, и названа река была некогда людьми поэтому Зеравшаном — раздавателем золота. Подлинного золота, а не метафорического, то есть жизненной влаги для полей, как думалось мне. Установлено было, что в эпоху Хорезмского царства в пустыне добывали настоящее золото. Потом прииски были заброшены и забыты. А может быть, властители Хорезма сознательно так засекретили их, что никто в последующие столетия до них добраться не смог? Теперь там, в южных Кызылкумах, поселки и прииски. Еще нефть и газ, оказывается, хранили недра пустыни.
Не менее важным было бы в то время опубликовать рассказ о том, что с воздуха можно увидеть на земле следы давней деятельности человека.
Правда, еще в начале двадцатых годов военные летчики в Румынии заинтересовались грядой холмов, которые оказались остатками крепостного вала, построенного по приказу римского императора Траяна для защиты от воинственных кочевников. А иранский летчик-спортсмен также нечаянно открыл древнюю караванную дорогу в пустыне, ведущую к развалинам поселения. Но «воздушная археология» родилась позже.
В Советской стране самолет для разведки «эха истории» применил замечательный археолог, профессор С. П. Толстов в первые годы после второй мировой войны. Наблюдения с воздуха и аэрофотосъемка дали ему возможность открыть более двухсот городов и поселений в районе бывшего Хорезмского царства, пустынях Каракум и Кызылкум, по долинам Амударьи и Сырдарьи и прибрежью Аральского моря!
И посейчас самолет помогает нашим археологам делать интереснейшие открытия. К примеру, в исследовании развалин «Великого города», столицы древней Булгарии, в Среднем Поволжье.
Широко применяют самолеты и зарубежные ученые.
Археологические поиски ведутся ныне с помощью визуальных наблюдений «с птичьего полета» и аэрофотосъемок во всем мире. Они позволили сделать множество крупнейших открытий в познании цивилизаций прошлого.
…Нет, совсем не для того, чтобы заявить о каком-то своем приоритете, пишу я эту главу своей книжки. Несостоявшееся — невозместимо. «Жемчужные зерна» были потеряны мной навсегда. Однако и ошибки стоят того, чтобы о них вспоминать.
Если найдено что-то интересное в любой отрасли знания, техники, науки, производства, что-то хотя бы даже кажущееся новым, — не проходи мимо! Подумай, поговори со сведущими людьми, почитай на эту тему, — выясни для себя: может быть, найдено «жемчужное зерно»?