Но это не исчерпывает дела его жизни. Он был конечно же великим первопроходцем на путях знания!
Одно лишь его открытие и научное обоснование возможности для человека с помощью реактивной силы победить земное тяготение и сделать шаг в космос, а в конечном счете развернуть перед человечеством безграничную перспективу познания и освоения околосолнечного пространства — одно лишь это ставит Циолковского рядом с великими учеными-новаторами Коперником, Ньютоном, Дарвином, Менделеевым, Павловым, Поповым, Эйнштейном. Но потрясает душу не только это главное творческое свершение Циолковского. Каждого, кто читал его труды, потрясает способность его ума генерировать самые разные новые идеи и изобретения. Какими только проблемами он не интересовался и каждой находил оригинальные решения. Он работал, например, над способами добывания воды в пустынях и конструкцией пишущей машинки, над проблемой питания в космическом полете и скафандрами и т. д. Мне кажется, что по масштабу и многогранности своей творческой личности Циолковский больше всего близок к Леонардо да Винчи.
Последняя работа Константина Эдуардовича Циолковского — «Авиация, воздухоплавание и ракетоплавание в XX веке» — была опубликована сразу после его смерти на страницах газеты «За рулем». А вскоре в журнале «Молодая гвардия» появилась и его наиболее полная автобиография.
С тех пор прошли годы и годы…
Имя «калужского мечтателя», всемирно признанного великого ученого и изобретателя Константина Эдуардовича Циолковского навечно вошло в историю человечества. Вспоминать о нем, о его трагической и счастливой жизни, будут многие поколения, и не только как об ученом и изобретателе-первопроходце, но и как о человеке, с которого можно смело «делать жизнь».
В ПОИСКАХ НЕВИДИМЫХ УРАГАНОВ
Я еду в пригородном поезде Москва — Серпухов. Поздний летний вечер. Медленно угасает заря. Читать становится трудно, и я думаю о делах нашей экспедиции. Она только что начала работать неподалеку от Серпухова, в деревне Дракино на берегу Оки. Слово «экспедиция» почти синоним путешествия или, во всяком случае, далекой поездки в поисках чего-либо… А тут мы всего в ста с небольшим километрах от Москвы! И все же в деревне Дракино находится действительно экспедиция. Но поиск она должна вести не на земле, а в небе…
…Несколько часов назад я сидел в кабинете директора Физического института Академии наук, академика Сергея Ивановича Вавилова, будущего президента Академии. Вот уже несколько лет он был одновременно и председателем Комиссии по изучению стратосферы Академии. Эта комиссия координировала и направляла множество различных исследований в самых разных отраслях науки. Помогала она Стратосферному комитету Осоавиахима СССР организовать и нашу экспедицию.
Откинувшись в кресле, Сергей Иванович внимательно слушал мою информацию о программе работ под Серпуховом и первых ее результатах. В экспедиции Стратосферного комитета начались регулярные запуски резиновых баллонов, наполненных водородом, — шаров-зондов с приборами для определения температуры, давления и влажности воздуха на больших высотах; проверка метода «искусственных облаков», создаваемых с помощью дымовых шашек, поднятых такими же шарами-зондами на пятнадцать — двадцать километров, и т. д.
Все эти исследования проводились в рамках широких научных изысканий, развернутых в нашей стране в середине тридцатых годов.
— Хорошо. Такие исследования очень нужны… Без них невозможно успешное практическое освоение полетов на больших высотах, не говоря уже о дальнейшем развитии теоретической метеорологии, аэрологии и физики атмосферы вообще. Да вы сами это отлично знаете, — сказал Сергей Иванович, когда я закончил свою информацию. — И поэтому, — добавил он, помолчав, — ваша работа под Серпуховом, дополняя то, что делают многие метеоцентры, в особенности аэрологическая обсерватория профессора Молчанова, будет полезна. Кстати, вы с ним связаны?
— Конечно. Павел Александрович в курсе программы экспедиции, поддерживает ее и помогает своими советами…
— Хорошо…
Академик наклонился к столу, что-то записал в большой блокнот. Потом снова откинулся в кресле, устало потер лоб ладонью.
— Я спросил о Молчанове потому, что его автомат-радиозонд, несомненно, указывает новый путь изучения стратосферы с помощью баллонов, а потом и с помощью ракет. Радиотехника развивается стремительно. И, несомненно, она позволит уже в ближайшем будущем сделать очень многое для познания атмосферы земли, а далее в исследовании космического пространства… Однако, — продолжал он, снова немного помолчав, — пока можно и нужно использовать более простые приборы и методы, позволяющие накапливать данные о состоянии и структуре атмосферы. Ведь трагедия со стратостатом «Осоавиахим-1» в какой-то степени обусловлена недостаточностью наших знаний о воздушных потоках в стратосфере на высотах десяти — двадцати километров. Не так ли? А как важно знать точно и побольше о структуре воздушных потоков для наших летчиков-высотников, для Коккинаки например, уже достигающих больших высот!
И тут, как в кино, дверь кабинета открылась и в него вошел высокий, атлетически сложенный блондин с резкими, волевыми чертами загорелого лица — Владимир Коккинаки, летчик, совершивший уже несколько рекордных полетов в нижние слои стратосферы.
Сергей Иванович поднялся ему навстречу.
— Извините, я на полчаса раньше, — сказал Коккинаки тихим, спокойным голосом. — Но в двенадцать ноль-ноль меня вызывает командующий. Так что я…
— Не беспокойтесь, мы уже закончили беседу с Виктором Александровичем, — прервал его академик. — Садитесь, пожалуйста. Вот стул. Сейчас я приглашу наших специалистов по приборам, и мы обо всем быстро договоримся…
…Накрепко запомнилась мне та январская ночь тысяча девятьсот тридцать четвертого.
Легкий туман окутывал широкую поляну в подмосковном сосновом бору. Голубые столбы света прожекторов скрещивались на ее средине, где на искрящемся снегу широко распласталась оболочка гигантского воздушного шара — стратостата. Поодаль у крайних деревьев полукругом возвышались огромные цилиндрические баллоны — газгольдеры с водородом. Десятки мешков с песком, подвешенных к ним, удерживали их у земли. Красноармейцы стартовой команды тянули от газгольдеров к оболочке толстые шланги.
Около полуночи на старт стратостата «Осоавиахим-1» приехали Р. П. Эйдеман, председатель Осоавиахима СССР, и Я. А. Алкснис, начальник Военно-Воздушных Сил. К ним тотчас подошел коренастый, кажущийся в полушубке толстяком первый советский стратонавт, полковник Г. Прокофьев. Отдал рапорт. Доложил о готовности начать наполнение оболочки. Сводка погоды обещала штиль на всю ночь… И все же несколько часов, пока продолжалась подготовка к старту, руководители полета немного нервничали. Выше вершин огромных сосен поднялся грушевидный баллон стратостата. Грушевидный потому, что предназначенным для высотного полета воздушным шарам дают на старте лишь одну пятую-шестую несущего газа по отношению к их объему. Поэтому под «пузырем» газа вверху старта свисают гигантские складки прорезиненной ткани. Малейшее дуновение воздуха шевелит их, они начинают парусить, и тут возникают сразу две опасности. От трения полотнищ может родиться искра, и тогда воспламенится водород… Так бывало. Или же вся система начнет раскачиваться, и очень трудно со удержать, а при взлете она будет подниматься косо, и подвешенная гондола заденет деревья…
В ту морозную ночь штиль был полный. Совершенно неподвижно стояла над поляной гигантская груша стратостата. Десятки канатов в руках красноармейцев стартовой команды удерживали ее. Наконец на тележке подвезли круглую гондолу. По бокам ее поблескивали стекла иллюминаторов. Под ними надпись: «Осоавиахим-1». Гондола стояла на амортизаторе, похожем на огромную автопокрышку. Гондолу прикрепили к кольцу, подвешенному на двенадцати стропах, протянувшихся к экваториальному поясу оболочки. И тогда из домика на краю поляны вышли те, кто должен был лететь, — П. Федосеенко, А. Васенко и И. Усыскин. Прокофьев обнял их поочередно и помог подняться по стремянке наверх гондолы, к люку. Последним скрылся в люке, улыбаясь, командир экипажа Федосеенко.
Вскоре как-то особенно громко прозвучала команда начальника старта «отдать стропы». Красноармейцы отпустили канаты, и стратостат плавно взмыл в туманное, но светлеющее небо. Было девять часов семь минут 30 января. Мы кричали «ура». Через восемь минут радиостанция на старте «Земля» приняла первые сигналы рации «Сириуса». Федосеенко сообщал, что подъем проходит нормально…
Связь «Земли» и «Сириуса» была регулярной и вполне четкой еще более двух с половиной часов. Затем она внезапно оборвалась. В последней радиограмме командир стратостата доложил, что «Осоавиахим-1» достиг рекордной высоты в двадцать километров, и передал рапорт экипажа XVII съезду Коммунистической партии…
Потом связь с «Сириусом» прекратилась, но это не вызвало особого беспокойства. Тем более что в последнем сеансе в сообщении Федосеенко не было ни одной тревожной ноты. А радиотехника в то время еще часто «чудила».
Штаб, руководивший подготовкой полета, принял решение просить исполкомы городов и поселков к юго-востоку от Москвы, от Бронниц и далее организовать наблюдения за небом и в случае спуска стратостата помочь его экипажу при посадке и оказать ему гостеприимство. Одновременно штаб направил на нескольких машинах по Рязанскому и Каширскому шоссе группы специалистов-воздухоплавателей и научных работников. Они должны были постараться как можно скорее прибыть к месту посадки, обследовать состояние системы, взять приборы и т. д. В одну из машин определили и меня. В ней поехали ученые — профессора В. А. Вериго и П. А. Молчанов.
Вериго многое сделал для оснащения стратостата научным оборудованием. Он «послал» на нем придуманный им прибор для изучения космических лучей. Молчанов, крупнейший исследователь воздушного океана, «главный аэролог» Советской страны, также, естественно, участвовал в подготовке полета с самого начала.