— Глядит! Внимательно-то как! — хриплым баском проронил боец, которого Харченко назвал Матвеичем.
А сам Федя метнулся куда-то в сторону и сразу же вернулся еще с одним осколком облицовки, на котором явственно проступал золотой полукруг венца.
— Там, за столбом, еще есть несколько таких, — сказал он. — Правда, рисунка на них нет. Однако и такие, наверно, пригодятся, когда все слеплять будут обратно?
— Пригодятся, — ответил я. — Давайте помогу.
И мы стали собирать кусочки фресок и складывать в нишу. Среди них были фрагменты самых различных рисунков: пальцы и рты, детали одеяний и орнаменты, просто цветные, фоновые кусочки, древнеславянские буквы. Наверное, не менее часа мы разыскивали фрагменты фресок, обдували с них пыль и сносили в «склад».
Потом тяжелый удар неожиданно потряс руины. Защелкали осколки. Красная пыль заволокла просветы между остатками колонн и стен. Откуда-то отвалилась и грохнула недалеко от нас бесформенная глыба.
— Надо уходить. Теперь начнет бросать дотемна… — с сожалением сказал Федор Харченко. — Назавтра комбат, может, опять разрешит мне здесь порыбачить?
Он засмеялся. Мы с Матвеичем тоже улыбнулись и, отряхиваясь, полезли из развалин.
Не знаю, удалось ли Федору Харченко собрать потом еще какие-нибудь остатки фресок Спас-Нередицы, да и вообще — сохранились ли они в нише до того, как пришли искусствоведы и реставраторы? В то время близился день нашего наступления. И, зная об этом, командующий 59-й армией Иван Терентьевич Коровников и член Военного совета Петр Семенович Лебедев организовали разведку древних памятников, с тем чтобы сразу после освобождения Новгорода направить специалистов по сохранению культурных ценностей. В Спас-Нередице такую разведку поручили мне.
Через несколько дней, в ночь на 14 января 1944 года, наша армия пошла в бой за освобождение Новгорода. Мне довелось быть в частях, совершавших фланговый, охватывающий удар по обороне врага через Ильмень-озеро. По его льду сначала прошли лыжники и аэросани с десантом. Они захватили плацдармы на западном берегу. Затем двинулись основные силы стрелковых частей, и сопротивление врага было сломлено. Одновременно несколько дивизий форсировали Волхов напрямик с торговой стороны города и с правого фланга. Отступая, фашисты жгли деревни. Несколько дней пожары полыхали по всему горизонту, и глухой ночью было светло действительно как днем.
Шесть суток шел бой за Новгород. Под угрозой окружения враг наконец оставил древний русский город.
..После полудня, в памятный день освобождения Новгорода, 20 января, я оказался в его Детинце, на главной площади. Горький запах гари стоял в морозном воздухе. Еще дымились вокруг пожарища. Языки пламени лениво лизали оконные переплеты длинного и потому казавшегося приземистым здания митрополичьего покоя. Как летучие мыши, над ним взлетали черные клочья обгоревшей бумаги и, медленно кружась, опускались на истоптанный, грязный, засоренный соломой снег. У входа в митрополичьи покои груды железных ящиков из-под снарядов. Некоторые раскрыты. Они полны канцелярских папок. Наискось, справа от здания покоев, на площадь выходит боковой фасад большого трехэтажного здания Приказов. Оно почти не повреждено. Перед ним округлый постамент памятника Тысячелетия России. Сам памятник — центральная его фигура и окружавшие ее — валяются вокруг, припорошенные снегом. Многие части обвернуты соломой и обвязаны толстыми веревками. Ясно, что захватчики собирались со дня на день увезти памятник. А теперь они уже далеко по тогдашнему нашему пониманию: еле слышны пулеметные очереди и глухо доносятся разрывы снарядов.
Я пошел к Софийскому собору, белой глыбой вставшему над Детинцем. Арочный портал храма покалечен. Дверей — знаменитых Сичтунских врат — нет. Валенки мои обледенели, — возвращаясь с Ильменя, пришлось шлепать по воде, выступавшей из пробоин поверх льда, а сейчас морозно. И гулко отдается звук моих шагов в стенах собора. Ряды подпорных колонн его нефа уходят в сумеречную высь. Свет еле пробивается через пробоины и в узкие решетчатые окна «барабанов» — оснований куполов. Наконец глаз мой привыкает к полумраку, я вижу, что собор пуст. Нет ни алтаря, ни иконостасов. На колоннах и стенах языки копоти. Там, где слой ее тонок, и наверху проглядывают следы росписи.
Почти посередине главного нефа следы большого костра. Крупные головешки еще чадят. Вокруг разбросаны соломенные маты, какие-то тряпки, грязно-зеленые шинели, котелки, пустые консервные банки, обрывки немецких газет и прочий хлам. В левом приделе топчутся, нервно похрапывают, скребут копытами несколько лошадей. Вслед за мной в собор вошли трое солдат и, обмениваясь шуточками, деловито начали их обуздывать. А я прошел в полукруглый придел за бывшим алтарем. Стекла трех высоких окон со свинцовыми переплетами мутны. Но все же тут значительно светлее, и я вижу в углу стопки грязно-зеленых, как шинели врагов, тонких книжек. На обложках белыми латинскими буквами слово «Новгород».
Поднимаю и раскрываю книжицу. Титульный ее лист поясняет: «Новгород — восточный форпост немецкой Ганзы». Год издания 1943-й.
На следующей странице читаю: «Это брошюра предназначена для немецких солдат». Далее фотоклише с рисунком средневекового плана Новгорода. Потом короткое предисловие генерал-майора Цвильхе. Гитлеровский генерал убеждает солдат вермахта, что «большевистский» Новгород в давние времена был ганзейским городом. Эта зловредная ложь и составляет пропагандистскую суть книжицы. Хотя «во первых строках» ее текста и говорится, что ганзейцы появились со своими товарами в Новгороде в 1250 году, то есть более чем на век позже сооружения огромного Софийского собора!
Прочитав, я брезгливо бросил на пол брошюру. До чего же подло «работала» нацистская пропаганда! Потом поднял ее, написал карандашом на обложке: «Взято в Новгороде, в Софийском соборе, 20/I 44 г.» — и положил в свою полевую сумку.
…Та самая грязно-зеленая книжица сейчас передо мной.
Уже сумерки наплывали, когда я вышел из собора на площадь. По-мирному каркали невесть откуда взявшиеся вороны. Воздух стал чистым — пожар в митрополичьих покоях был потушен. Теперь около них стояла полевая кухня. Усталые бойцы гремели котелками, устраиваясь ужинать на ступеньках крыльца, на соломенных матах и топчанах. А немного дальше шел короткий митинг. Перед группой бойцов проходящей части выступал кто-то с кузова грузовика. Врага погнали дальше свежие полки, а те, кто почти неделю был в бою, получили недолгий роздых.
Около памятника Тысячелетия России маячила одинокая фигура в полушубке и маскхалате. Она показалась мне чем-то знакомой. И действительно, увидев меня, она позвала:
— Товарищ капитан! Может быть, подойдете сюда? Не могу понять, что здесь написано.
Это был Федор Харченко.
Оказывается, его батальон тоже стал на отдых на окраине города, а он «прибежал сюда рысью», чтобы посмотреть памятники истории.
— Может, больше никогда и не доведется увидеть Новгород. Из Берлина добираться далеко… — сказал Федя, улыбаясь.
В наступлениях сорок четвертого многие, очень многие наши воины уверены были, что дойдут именно до Берлина, обязательно дойдут.
Харченко рассказывал мне, что успел побывать и в Софийском соборе, и еще в какой-то старой церкви.
— Вот посмотрите, даже немного нарисовал…
Говоря это, он выпростал из-под полы планшет, достал из него небольшой блокнот и раскрыл его.
— Вот звонница… Вот разбитый мост через Волхов… Вот безобразие, которое «он» сделал с этим памятником…
Рисунки были карандашные, грубоватые, неумелые. А может быть, плохо слушались натруженные, охладевшие Федины пальцы?
И все же по этим наброскам на желтоватой бумаге небольшого блокнота можно было увидеть, что автор их владеет чувством формы.
В блокноте Харченко было еще несколько портретов его товарищей и рисунки руин Спас-Нередицы. Среди них изображение кусочка фрески с запомнившимся мне глазом…
Я искренне похвалил Федю и посоветовал ему после войны поучиться — сначала в художественном кружке, а потом, как знать, может быть, и в академии!
— Обязательно! Спасибо! — радостно поблагодарил Харченко. — А сейчас, товарищ капитан, побегу к своим. Они здесь, недалеко, до вечера отдыхают. Потом — вперед!.. До свидания.
— До свидания, Федя! Успеха тебе в бою…
Харченко ушел быстрым шагом. Мне тоже очень хотелось двинуться дальше. Да нельзя было. В Детинце мне поручено дождаться председателя Новгородского горсовета и передать ему некоторые документы. Ради этого я и оказался здесь. Да, председателя горсовета. Это не описка. «Мэр» Новгорода, пока его город был занят врагом, находился поблизости, можно сказать — у его стен. Партизанил, потом готовился с группой сотрудников войти в город… Многие из нас встречались с ним. Он не раз приезжал в политотдел нашей армии. Невысокий, спокойный, немолодой человек…
Когда сумерки совсем сгустились, на площадь ворвалось несколько танков, и около них тотчас начался митинг. Танкисты дружно кричали «ура». Наконец к памятнику Тысячелетия России подъехали две «эмки» «с советской властью». Я передал порученное председателю горсовета и на попутной полуторке помчался в ночь, на запад, к передовой.
…Освобождение Новгорода и наступление нашей армии на Лугу угрожало вражеским войскам, стоявшим под Ленинградом, окружением. И они начали отступать по всему фронту — от Чудова и Любани, от Детского Села и Петергофа. Там их гнали воины — защитники героического города на Неве.
Чтобы предотвратить «котел», командование северной группы гитлеровских войск приказало упорно защищать опорные узлы обороны своего восточного, волховского фланга. Нашим частям такие пункты приходилось брать, ведя кратковременные, но жестокие бои. Густые леса, глубокие снега и незамерзающие болота левобережья Волхова затрудняли действия наших танков и артиллерии. Ломали сопротивление врага чаще одни пехотинцы да минометчики.
На следующий день после сражения за Новгород узел обороны врага в деревне Осия с ходу атаковал батальон, где комсоргом был Федор Харченко. Атаковал под огнем пулеметов и автоматов, через голые поля и огороды. Снег по пояс замедлял стремительность продвижения бойцов. И все же они преодолели смертоносное пространство и ворвались в деревню. Одним из первых, кто достиг крайних домов, был Федя. Он занял позицию за полуразрушенной банькой. Отсюда удобно было вести огонь по переулку, выходящему на улицу. Потом, когда около него накопилось еще несколько солдат, он повел их перебежками вперед. И здесь его поразили пули…