руководство Союза писателей и его аппарат оказались в эвакуации. Фадеев выехал в Казань и там серьезно заболел.
Два с половиной месяца, с октября сорок первого, мне пришлось заниматься делами Московского бюро правления Союза писателей, о чем уже рассказано отдельно. В период деятельности Московского бюро лишь однажды мне пришлось разговаривать с Фадеевым — по телефону. Он позвонил из Куйбышева. Потом получил я от него короткое письмо. В нем Александр Александрович интересовался, что делает Московское бюро. Я ответил длинным «посланием». Писал его под пальбу зениток и грохот взрывов фашистских бомб ноябрьской ночью в маленьком кабинете, что был рядом с приемной руководителя Союза писателей в доме № 52 по улице Воровского. При воздушной тревоге в убежищах почти все москвичи, оставшиеся в городе, к тому времени укрываться перестали: противовоздушная оборона столицы действовала отменно!
В «послании» я подробно рассказывал, как 20 октября находившиеся в Москве члены президиума и правления Союза писателей Юдин и Соболев, Новиков-Прибой и Лидия, Павленко и Сурков, Ставский и Федосеев приняли решение создать в столице бюро в составе Владимира Германовича Лидина, Гавриила Сергеевича Федосеева (ректора Литературного института) и меня и поручить этому бюро организовать в прифронтовой Москве не эвакуированных и работающих в центральных газетах и радио писателей, привлечь их к выступлениям в воинских частях и на предприятиях и вообще к пропагандистской деятельности во имя Победы.
Писал я и о том, что бюро удалось наладить эту пропагандистскую работу, организовать публичный вечер «Писатели — защитникам Москвы» в Зале имени Чайковского, выставку в Центральном Доме литераторов «Литература и искусство в Великой Отечественной войне», печатать небольшие книги и т. д.
Второго января сорок второго я уехал на фронт, стал политработником и военным корреспондентом, прошел путь со своей 59-й армией от Волхова и Ленинграда до Праги.
После войны судьба связала меня с Фадеевым постоянным сотрудничеством на несколько лет.
…Утром в конце августа пятьдесят третьего, часов в десять, позвонила Кашинцева:
— Александр Александрович просил приехать, как только вы сможете. Он будет в Союзе до двенадцати.
Тогда я работал на радио, в редакции, которая помещалась на улице Качалова, совсем близко от правления Союза писателей на улице Воровского. Уже минут через пятнадцать я был в приемной, и Кашинцева сразу же открыла дверь в такой знакомый кабинет Фадеева.
Три высоких арочных окна во двор, где старые яблони китайки недавно еще были осыпаны яркими красно-желтыми плодами в орешек величиной. У дальнего окна старинный стол красного дерева в бронзовом орнаменте по углам. За ним чугунный камин с мраморной полочкой под ним. Справа — крытый зеленым сукном длинный стол, обставленный креслами…
Портрет Ленина на стене. Лепной потолок. Когда-то здесь было парадное «зало» особняка.
Александр Александрович поднялся и вышел из-за стола, поздоровался молча и пригласил сесть в одно из двух кресел, тоже старинных, в бронзе, перед своим столом и опустился в другое напротив. Некоторое время он смотрит в окно, на яблоньки и небо над ними, чуть прищурив светлые, ясные глаза, обычно внимательные и как бы с поверхности холодноватые.
— Вот что, вот какое дело. Точнее, просьба к вам…
Он положил сильную руку на мое колено и взглянул прямо и испытующе мне в глаза.
— Вы, конечно, можете отказаться, но, мне кажется, не откажетесь. Дело очень серьезное.
Мне много раз приходилось встречаться с Фадеевым в послевоенные годы на различных собраниях и совещаниях, беседовать на общественные и партийные темы, и, конечно, о литературе. Ведь я был в активе Союза в то время, сначала парторгом одной творческой секции, потом секретарем цеховой парторганизации, а к тому августовскому дню заместителем секретаря парткома. Фадеев нередко обращался ко мне с различными просьбами: то прочитать рукопись, то где-нибудь выступить, а иногда и с прямым поручением «в рамках» союзных дел.
Среди просьб-поручений бывали важные и незначительные. Впрочем, мне так казалось, он всегда считал, что «мелких дел» нет, и никогда не забывал поблагодарить за любое выполненное. Однако такого «предисловия», высказывая ту или иную просьбу или давая поручение, как в этот раз, Фадеев никогда еще не делал.
— Александр Александрович! Если смогу, постараюсь выполнить ваше поручение.
— В том-то и дело, что, как я полагаю, сможете! — Фадеев хохотнул характерно глуховато и продолжал: — Надо провести экспертизу по делу одного осужденного и отбывающего наказание писателя. Литературную и, я бы сказал точнее, литературно-политическую. Я не имею пока права объяснить вам, почему это нужно сделать, скажу только, что на то есть указание ЦК. Поручено это дело мне, я же согласовал, что передоверяю вам…
Он помолчал немного, потом встал, походил по кабинету, видимо раздумывая, остановился и сказал, как бы отрезая для меня возможность расспрашивать его о самом поручении:
— Позвоните немедленно председателю Верховного суда РСФСР. Телефон у Кашинцевой. Он вас примет и объяснит, с какими материалами и где вам нужно будет познакомиться. Ну, и в каком виде дать экспертное заключение. Спасибо.
«Стало быть, он уже назвал мое имя председателю суда, — мелькнула у меня мысль, и кольнуло: — «Без меня меня женили». Но неприятное ощущение сразу пропало: поручение-то было, очевидно, действительно серьезным и…
Председатель Верховного суда сказал:
— Товарищ Фадеев рекомендовал вас для проведения повторной, подчеркиваю — повторной, экспертизы по делу гражданина из Ленинграда, бывшего члена Союза писателей К. Не скрою, первая экспертиза его «творений» показала их вредность, и он был осужден и отбывает наказание уже несколько лет. Тем не менее теперь, по апелляции, решено вновь вернуться к рассмотрению этого дела. Вам предоставят здесь помещение и все материалы по делу. Выносить материалы и снимать с них копии запрещается. Можете записать для себя коротко лишь суть. Срок двое суток.
Говорил он сухо, холодно, испытующе взглядывая на меня время от времени.
— Товарищ… Я не могу обещать закончить работу, не зная объем материалов.
Председатель суда недовольно поморщился.
— Мы должны подготовить процесс в срочном порядке. Как только познакомитесь с материалами, товарищ эксперт, свое мнение доложите только мне.
По правде говоря, хотя и чувствовал я себя не очень-то в своей тарелке во время этой беседы, мне очень не понравился его тон и какое-то снисходительно-свысока обращение.
— Разрешите заняться материалами, чтобы не терять времени.
— Приступайте.
Он позвонил, вошел какой-то чин и повел меня по коридору в комнату, где один стол и два стула. Дверь в нее была обита железными листами. На окне толстые прутья решетки. На столе лежали две толстые канцелярские папки. Сначала я полистал содержимое их для общего ознакомления. В первой были протоколы допросов, протокол судебного заседания, свидетельские показания, заключение давней экспертизы.
Во второй папке лежали короткометражные пьесы, несколько рукописных и в вырезках из журналов рассказов и очерков К.
На следующий день уже к полудню, сделав в блокнотике нужные записи, я набросал «заключение». В нем было сказано, что первая экспертиза представляется мне поверхностной и недоказательной и что поэтому серьезных оснований для обвинения К. я не вижу.
И вот я снова у председателя Верховного суда РСФСР.
— Ваше мнение по делу? — сразу спросил он, поздоровавшись.
— Считаю, что экспертиза в нервом процессе была недостаточно квалифицированной, неточной и решение надо пересмотреть.
Председатель удивленно поднял брови.
— Вы много на себя берете!
— Я высказываю сложившееся у меня убеждение, потому что…
— Мы вас вызовем на процесс, — сухо прервал меня председатель. — До свидания.
Фадеева в Москве не было, а с кем-либо другим, естественно, советоваться мне не полагалось.
Далее эта история продолжалась так.
В сентябре состоялась специальная выездная сессия Верховного суда РСФСР в Ленинграде. Она проходила в одном из залов областного суда на Литейном.
Верховный суд нашел, что осуждение К. было вынесено без достаточных оснований, и поэтому постановление областного суда, осудившего его, отменил, и К. тут же освободили из-под стражи…
Вернувшись из Ленинграда в Москву, я с ходу поехал в правление Союза писателей и дождался прихода Фадеева. Завидев меня в приемной, он шагнул ко мне, поздоровался и повлек в кабинет.
— Ну что? Как? — спросил он, снимая пальто.
— Освободили. В постановлении выездной сессии Верховного суда сказано, что К. был осужден без достаточных законных оснований!
— Пожалуйста, подробно.
И я рассказал Александру Александровичу о материалах, которые мне дали читать для экспертизы, и о ходе процесса. Лишь однажды он прервал меня, рассмеявшись, когда услышал, что прокурор, тот самый, который обвинял К. несколько лет назад, в своей речи в защиту старого приговора спутал понятия «эстетика» и «эстетство». Потом он помрачнел, долго молчал, шагал по кабинету вкривь и вкось, явно взволнованный.
— Ну, продолжайте, — наконец попросил он, а когда я завершил рассказ, повторив формулировку приговора, тихо произнес: — Ну, слава богу, что так… Это существенно, потому что подтверждает еще раз складывающееся мнение у руководства, что были нарушения законности… Убежден, партия поправит дело. Наша великая и мудрая партия. Она смотрит правде в глаза! Тем более, если она горькая. Как тигру надо глядеть, если встретишь его в тайге. Так у нас на Дальнем Востоке говорят…
Затем, оборвав фразу, он поблагодарил меня и замкнулся в своих мыслях. Мне ничего не оставалось делать, как попрощаться и уйти.
В последующие три года, вскоре уже как секретарю парткома Московской организации писателей, мне приходилось встречаться с Александром Александровичем еще чаще, и не только на заседаниях секретариата Союза, которые он вел уверенно и просто, демократично, или на собраниях партийных и творческих. Было немало бесед с ним на творческие темы. Обычно недолгих… Союз приобретал все большую роль и значение в формировании литературного процесса и вообще культурной жизни страны.