Улица Процессий не широка. Всего-то метров шесть-семь. Ее сжимают глухие стены домов. Примерно в три этажа. Они сложены из плоских седых кирпичей того времени. На стенах выпуклые фигуры-барельефы драконов в три-четыре ряда. Головы их обращены в одну сторону — к дворцу, которого нет. Драконы такие же, как в облицовке ворот Иштар. Но разница между ними огромная — эти настоящие.
На некоторых кирпичах в стенах Искандеров находит еле заметные черточки клинописи. Древние строители маркировали иногда материал своими именами или именами богов.
Улицы-ущелья, сжатые стенами домов без окон, утверждают археологи, характерны для Вавилона и вообще древних городов Двуречья. Мрачны, наверное, с нашей точки зрения были эти города-крепости далекого прошлого…
Главный дворец властителей Нововавилонского царства совершенно разрушен, так же как и «Вавилонская башня» — Эсагила. Они не восстановлены.
С улицы Процессий мы поднимаемся из прошлого к современности. Снова перед нами бугры, ямы раскопов. Кое-где стены восстановленных домов выступают из них, как бы прорастают над поверхностью земли и кажутся лишними.
Мы шагаем, спотыкаясь, по обломкам кирпичей над дворцом царей, над «висячими садами» Семирамиды, над «Вавилонской башней»…
На более или менее расчищенной площадке, изваяние из черного камня — «Вавилонский лев». Скульптура, добытая из праха времен. Могучий лев над распростертым человеком.
Лев символизировал с тех времен мощь, силу, победоносность.
Львы использовались в войсках царей Двуречья, а потом арабских халифов. Известно, что халиф Ал-Муктадир держал в своей армии более ста львов.
До вечера мы бродили там, где был великий город древности. Трудно было вообразить на месте бесформенных буро-желтых бугров и ям раскопов величественный храм Бэла-Мардука, стометровой высоты семиступенчатый «зиккурат» Эсагилу, дворец Навуходоносора с сотнями залов и садами на террасах — «висячими садами» Семирамиды, крепостную стену, с четырехугольными зубчатыми башнями, очертившую город по граням гигантского квадрата.
Возвращаясь обратно к воротам богини Иштар, мы снова прошли мимо изваяния вавилонского льва. На гранитном постаменте его седым слоем лежала пыль аравийских пустынь, принесенная отшумевшим хамсином. Слой ее был тонок, как папиросная бумага.
— Саван истории, — усмехнулся Искандеров, проведя пальцем по платформе постамента. — Он почти не заметен современникам. Но он ох как силен! И сколько еще неизвестного нам скрывает он, наслаиваясь многими годами на земле Двуречья!
Багдад встретил нас вечерними огнями. Современный Багдад! А древняя столица огромного арабского государства халифов ведь тоже давно уже погребена под саваном истории…
Основанный халифом ал Мансуром в VIII веке, Багдад назывался «Мадинат ас-Салям», что значит Город мира. Три стены, такие же мощные, как кремлевские, опоясывали его. Багдад того времени был городом роскошных дворцов и мечетей, подземных залов с бассейнами для отдыха в летнюю жару и крытыми рынками, куда свозились товары с трех континентов. В нем работали водопровод, бумагоделательные, стеклодувные, оружейные и другие мастерские…
Почти ничего не осталось от Багдада халифов. С тех пор как внук Чингисхана взял его штурмом, убил последнего халифа аббасидской династии и разрушил город, он не возродился. Заново отстраивать его стали лишь через пять столетий. И сейчас названия некоторых районов и улиц Багдада напоминают о прошлом. Например, улица халифа Гарун ар Рашида, идущая на север от площади ал Тахрир, параллельно Тигру, и крытый рынок — «сук». Да некоторые сооружения эпохи аббасидов: ворота Баб аль Вастани, мусульманская школа аль Мустынсыра, так называемый «аббасидский дворец» на берегу реки и некоторые другие. Но эти памятники архитектуры, так же как ворота Иштар в Вавилоне, реконструированы, построены заново уже в наше время. В качестве строительного материала для них частично использованы кирпичи, взятые из развалин древнего Багдада, причем, может быть, те же кирпичи, которые привозились из Вавилона или разрушенной незадолго до рождения столицы халифов — столицы парфянского царства Ктесифона. Так уж повелось в истории: последующие цивилизации использовали для строительства камень и кирпич сооружений, созданных поверженными народами. В Риме и Париже, например, в средине века дворцы и храмы возводились из камня, добытого еще римскими рабами.
Руины Ктесифона находятся километрах в тридцати от Багдада. Там еще стоит часть гигантской арки главного зала дворца. А вокруг нечто вроде «парка культуры и отдыха»: карусели, кафе, стадион, лавочки, этнографический музей. Они подчеркивают мрачность здешних руин.
По дороге на Ктесифон, по другим главным дорогам, ведущим из Багдада на Басру, на Моссул, как только позади остаются пригороды — кварталы новых домов и вилл, — в степном просторе встают дымящие трубы кирпичных заводов.
Современный Багдад строится. Строится интенсивно. Светлые многоэтажные дома возводятся на окраинах, на правобережье да и на улицах старого города, вернее — города времен оккупации его турками и англичанами. На улице Гарун ар Рашида, рядом со старым рынком, есть целый квартал превосходных зданий, где размещаются официальные ведомства республики и банки. Недавно еще застройка Багдада шла стихийно, а проекты зданий создавались главным образом английскими архитекторами. Теперь правительство Иракской республики осуществляет реконструкцию столицы по плану и силами своих архитекторов.
— Пройдет еще немного времени, и вы не узнаете Багдада, — говорил мне Али-Хаммад, генеральный директор телевидения, — так же как не узнают вашу Москву люди, не видавшие ее, скажем, со времен второй мировой войны. Наша революция принесла Ираку независимость от колониализма, и мы пошли по пути истинного прогресса. Во всех аспектах. Это трудно — идти вперед. Но мы пойдем, и мы благодарны вашему правительству, что оно понимает, как это трудно, и не отказывает в экономической помощи и, что, может быть, еще важней, в моральной, политической поддержке. И мы верим в великое будущее Двуречья.
Когда наш самолет начал снижаться и стюардесса объявила, что через несколько минут он приземлится в Багдаде и что нужно пристегнуть привязные ремни и не курить, я невольно поглядел в окно. Далеко внизу, где медленно-медленно уходила под срез крыла буро-желтая земля, творилось что-то непонятное. Необозримая равнина справа, казалось, как бы закрыта плотным серым покрывалом. Вглядевшись, я увидел, что от края этого покрывала космами, острыми языками наискось тянутся темные тени. Через несколько минут, когда самолет снизился, стало видно, как эти языки движутся, наступают, наплывают, взвихривая пыль, и она, поднимаясь, сливается с темной массой «покрывала», застлавшего очень скоро полнеба. Я понял — это стремительно надвигается буря, ветер аравийских пустынь хамсин.
Самолет обогнал бурю. И в Багдад хамсин пришел лишь тогда, когда мы были в своем отеле.
ВСТРЕЧА С БРАЗИЛИЕЙ
«ГОРОД НА РЕКЕ, КОТОРОЙ НЕТ»
Неправдоподобно синий с изумрудным отливом океан. Изрезанное бухтами и заливами побережье. Покрытые темной зеленью лесов хребты гор прижимают к воде золотистые дуги пляжей или обрываются в белую пену прибоя коричневыми скалами. А в долинах, на сложном узоре улиц, поблескивают миллионы окон белых и розовых домов.
Таким мне увиделось Рио-де-Жанейро и его окрестности первый раз, когда я пролетел над ним на юг Южной Америки.
Тогда сделать остановку и познакомиться с прославленным своей красотой городом, как этого ни хотелось, мне не довелось. Но вот апрельским вечером, когда стремительные тропические сумерки сиреневым валом катились с Атлантики, мы вышли из самолета в аэропорту бывшей столицы самой крупной страны южной Америки — Бразилии. Душная жара охватила нас. Неожиданности в этом не было. Кто не знает, что даже в осенние и зимние месяцы в Рио температура редко падает ниже 20—25 градусов, а воздух здесь всегда насыщен влагой. Но попервоначалу климат здешних мест оказывает свое влияние даже на привыкших к «перемене мест» путешественников.
От тягостного зноя я особенно не страдал на пустынных дорогах Туниса и в котловине (четыреста метров ниже уровня моря!) «Мертвого моря». И все же первую ночь в отеле «Толедо» на Копакабане провел почти без сна. Впрочем, думается, не только потому, что было душно, простыни были влажны и кусали мелкие злые блохи. (Они, кстати сказать, в Рио есть везде — в кино, театре, такси и самом лучшем отеле.) В открытое окно вместе с легким бризом доносился непривычный, мерный рокот извечного прибоя. Он и мешал спать.
Всегда, день и ночь, даже при полном безветрии, океанские волны набегают на трехкилометровую дугу знаменитого пляжа.
Впрочем, Копакабана, когда-то священное место праздников коренных жителей — индейцев, — это не пляж, а огромный курорт, хотя и является одним из центральных районов Рио-де-Жанейро.
По всей протяженности его идет авенида Атлантик. С одной стороны ее — океан, а с другой — фронт современных отелей в десять — пятнадцать этажей. За ними, в сторону гор, вдоль улиц Барато Рибейро, Тонелейрос и еще двух-трех поуже и потише, — кварталы жилых домов, магазинов и отелей рангом ниже.
Еще вечером я обежал эти кварталы, в общем ничем особенно не примечательные. Здесь обилие ресторанов, тратторий и таверн-закусочных и кофейных баров. В каждом из них, даже самом захудалом, можно выпить чашечку отличнейшего кофе. Стоит она столько же, сколько коробка спичек!
Запах кофе — вот, пожалуй, что действительно отличает улицы и переулки района Копакабана от районов иных городов стран западного полушария.
Кофе! По статистике четыре миллиона жителей Рио-де-Жанейро — кариока — выпивают ежедневно сорок тонн его.
Да простят мне читатели неоригинальность, но рассказ свой о встречах в Бразилии я начну с пресловутого курорта Копакабана.
Длинные волны рождали примерно двухметровой высоты прибой, когда в первое же утро я вышел на пляж. Подумаешь, н страшено! И я полез в сине-зеленую воду, в грохот и плеск, поднырнул, как полагается, под очередную волну и закачался на других, метрах в тридцати — сорока от берега. Акулы, как мне сказали, здесь появляются очень редко, а когда их обнаруживают спасательно-сторожевые лодки, вывешивается специальный сигнал. Однако не хищные рыбы Атлантики подстерегают на Копакабане неопытного купальщика. Оказывается, здесь легко войти в океан и трудно выйти обратно! Если не знаешь приемов, если растеряешься. Прибойная волна сначала всей своей массой швыряет тебя на песок. Затем, откатываясь, она хватает тебя за ноги и с неодолимой силой тащит за собой.
Раз пять я пытался вырваться из объятий теплых и светлых волн, хлебнул немного горькой водицы, разбил колено и, по правде сказать, немного испугался.
Все же мне удалось наконец выбраться на песок, и тут только обратил я внимание на то, что лишь несколько парней выплывают за линию, где разбиваются волны, а все остальные — сотни людей — купаются в прибрежной зоне.
Потом и я купался так же.
Пляж Копакабаны живет своей, особой в мире жизнью.
Утром здесь полно туристов и кариока, которые загорают и плещутся в океане, играют в мяч и волейбол. По всем улицам Копакабаны разгуливают мужчины в трусах или шортах, женщины в шортиках и распашонках, а кто и в лифчиках. Из отелей туристы идут купаться только в таком виде. Раздевалок на пляже нет. И поэтому в отелях есть специальные лифты для «мокрых», возвращающихся с улицы, в прохладу атмосферы «эр кондишн». Уже часов с одиннадцати в Рио на прямом солнце лучше долго не находиться. К этому времени с пляжа Копакабаны уводят в тень поперечных улиц свои тележки под зонтами даже продавцы мороженого и кока-колы.
Но широкая, метров пятьдесят, полоса чудесного светло-золотистого песка пляжа не пустеет. Ее захватывают мальчишки. Окрашенные в один темно-коричневый тон, почти такие же темные, как негритята, они начинают футбольные баталии. Тела их блестят от пота, им конечно же очень жарко! Но они самоотреченно гоняют мячи весь период полуденной сиесты. Впрочем, где еще можно играть с мячом ребятам в Рио? В городе нет ни метра свободной земли. Дворы — колодцы, а на окраинах склоны «морро» (гор) заняты либо фавеллами, которые лепятся ярусами, как ласточкины гнезда, либо недоступно круты и покрыты зарослями-джунглями.
Вот и гоняют мячи мальчишки на пляже Копакабаны да и в других прибрежных районах города — Ипанема, Леблон, Фламенго — в самое, что называется, пекло. Когда же солнце начинает клониться к западу, их прогоняют купальщики, затопляющие пляж по «второму заходу», и… настоящие футболисты!
Часам к четырем пополудни почти ежедневно, а по пятницам и субботам беспременно, на Копакабане появляются в трусах и майках цветов своих команд футбольные команды городских районов, крупных предприятий и даже окрестных городков. Иногда сразу восемь — десять команд. Со своими тренерами, капитанами, в полных составах.
И тогда, потеснив купальщиков ближе к воде, на всем протяжении знаменитого пляжа начинаются состязания сразу на четырех-пяти песчаных «полях».
По всем правилам настоящего футбола. Два тайма — дотемна, до шести часов вечера. Тысячи и тысячи болельщиков наблюдают за этими фантастическими играми с внешнего тротуара авениды Атлантик, с балконов и из окон отелей.
Честно говоря, я не являюсь страстным любителем футбола и не обладаю знанием тонкостей этой игры. Но когда друзья привели меня в предвечерний час смотреть футбол на Копакабане, так до последнего свистка рефери и я оставался там. Стиснутый настоящими болельщиками, задыхаясь от духоты, — было тридцать в тени, — получая толчки и рискуя быть сброшенным с тротуара под колеса бешено мчащихся за моей спиной машин, я смотрел, как играли команды городского района Ипанема с портовиками. Лишь дуновение легкого бриза, иногда прилетавшее с моря, немного смягчало жару. Тем не менее состязание шло в таком темпе, который не часто увидишь на прохладных зеленых стадионах Европы. Играющим было невероятно трудно. Ведь они играли на мягком песке и они были босые. Да, да, босые!
Справа от меня в двух шагах стоял статный пожилой бразилец. Вначале я не обратил на него внимания. Потом мне показалось странным его спокойствие. Он не кричал, не хватался за голову, не размахивал руками, как все другие зрители — от девушек в шортах до убеленных сединами сеньоров в костюмах и при галстуках.
Лишь глаза его, пожалуй, выдавали волнение и заинтересованность происходящим. Еще и еще оглядываясь на такого странного болельщика, я заметил, что взгляд его настойчиво обращается к одному и тому же игроку — невысокому быстрому мулату команды Ипанемы.
И когда тот ловко обвел защитника и точно послал мяч в угол под планку, бразилец улыбнулся. Но и только!
После ужина мы снова вышли на авениду Атлантик подышать ночной свежестью океанских просторов. Пляж Копакабаны был темен и пуст. Лишь напротив сияющего фасада отеля «Калифорния» на фоне белой черты прибоя проглядывались фигуры нескольких рыболовов с гигантскими спиннингами да кое-где, тесно прижавшиеся друг к другу, парочки.
Однако в ночной жизни пляжа, столь контрастной шумящему городу, была еще одна характерная черточка. В сотне метров от нас мы увидели неяркий мерцающий огонек, и когда приблизились к нему, оказалось, что это горели в ямке в песке две свечки. Около них лежали какие-то палочки и бумажки.
— Не трогайте! — предупредил меня один из наших бразильских друзей, когда я наклонился, чтобы рассмотреть их получше. — Это один из ритуалов Макумбы[20]. Кто-то просит помощи у духов, поставив эти свечи. Или, может быть, хочет послать зло в дом своего недруга. Копакабана, по традиции, подходящее место для такого ритуала.
По мягкому песку, да еще в темноте, идти было трудно, и мы, естественно, вспомнили, что здесь несколько часов назад играли в футбол. Среди нас был замечательный советский тренер Гавриил Качалин, и я рассказал ему о своих впечатлениях, о загадочно-спокойном сеньоре, заинтересовавшем меня своим необычным поведением.
— У него черный перстень на левой руке? — спросил наш друг-бразилец.
— Вот этого я не заметил!
— Все же, наверное, это он! Один из тренеров сборной штата. На Копакабане, знаете, во время состязаний городских команд часто можно встретить организаторов нашего футбола. Здесь была начальная школа для многих известных футболистов. Играли здесь и Пеле и Гарринча.
Как это раньше я не догадался! Ну конечно же тренеры настоящих, так сказать, дипломированных команд должны приходить сюда, присматриваться и отбирать наиболее выносливых, быстрых, сообразительных. Тренировки на песке — что может быть лучше для закалки мускулов и воли к победе? И не это ли одна из причин силы бразильского футбола?
Но довольно о футболе, о Копакабане. Ведь это лишь один из районов Рио-де-Жанейро, что в переводе значит — город на январской реке. Конкистадоры-французы, приплыв январским днем 1556 года в глубоко врезавшийся в материк залив Гуанабара, приняли его за устье неизвестной реки и назвали ее «январской». А когда основали поселение — окрестили его именем реки, которой нет. Впоследствии завоевавшие страну португальцы переделали название с французского на свой лад.
Там, где было это поселение, теперь район города называется «центром», хотя на самом деле это совсем не геометрический центр современного Рио-де-Жанейро.
Центр сейчас — это его северная часть, примыкающая к заливу Гуанабара. Здесь порт; аэродром Сантос Дюмона на острове, соединенном дамбой с материком; самая широкая улица города — авенида президента Варгаса и самая знаменитая торговая улица Рио Бранко. До переезда правительства в нынешнюю столицу страны, город Бразилиа, выстроенный на центральном плато в полутора тысячах километрах к западу, здесь размещались министерства и другие центральные учреждения. Теперь здесь банки и конторы различных торговых компаний.
Я не могу найти в этом районе города каких-либо особо примечательных, интересных, отличительных черт.
Осталось в памяти только, что на авениде президента Варгаса есть несколько огромных недостроенных домов. Коробки двадцати-двадцатипятиэтажных небоскребов стоят мертвые и мрачные. Из-за недостатка средств, из-за падения курса крузейро многие стройки законсервированы. А рядом с ними — еще не снесенные, но обреченные — стоят дома прежних эпох, «колониального» стиля, двух-трехэтажные дома, похожие на те, которые мне пришлось видеть на улицах городов, бывших одно время наиболее важными воротами Европы в колониальный мир, — Лиссабоне и Бордо.
К западу от центра — промышленные районы Рио-де-Жанейро. Здесь же великолепный спортивный комплекс со стадионом Маракана и большой парк Сан Кристобаль. Этот район — единственное более или менее ровное место на территории этого города. Горы отступили тут от берега океана на несколько километров.
Ну, а другие районы Рио-де-Жанейро разделены морро, через которые пробиты туннели. По крутым склонам морро змеятся дороги на вершины Донна Марта и Корнавадо. По существу Рио-де-Жанейро состоит как бы из нескольких городов — центра и запада, Фламенго, Ботафого, Урка, Копакабана, Ипанема, Леблон.
Весь Рио прекрасно просматривается с вершины морро Корнавадо.
Мы доехали почти до самой ее макушки на машине и лишь последние метров пятьдесят поднимались пешком, по крутой лестнице, обвитой цветущими кустарниками. Вершину Корнавадо венчает огромная статуя Христа из белого камня, распростершего руки над городом. Двадцать два метра между его ладонями. Эта статуя видна далеко с моря и почти с каждой точки любого района города. С обзорной площадки у ее подножия — незабываемая панорама. За конической сопкой «Сахарная голова» у входа в сине-зеленый залив Гуанабара — неправдоподобно синий с изумрудным отливом океан, а ближе — ряды белых и розовых домов районов города.
Особенно ясно видна отсюда золотистая дуга пляжа Копакабаны и правее от нее — озеро Родриго-де-Фортетос. Далее — пляжи и узкие улицы Ипанемы и Леблона. На берегу озера, недалеко от Ботанического сада, можно разглядеть серую иглу церкви Санта-Мария. Только что, по пути, мы осматривали ее. Таких храмов я еще не видел нигде, хотя в некоторых странах, в Швеции и Франции например, пришлось уже познакомиться с модерной церковной архитектурой. Колокольня Санта-Мария в Рио трехгранная, тонкая, изгибающаяся пирамида с крестом на вершине. Она похожа на обелиск, посвященный космонавтике недалеко от ВДНХ в Москве. Внизу пирамиды — помещение, так сказать «оффис» храма, а само место молений рядом, в овальном, сплошь застекленном зале. В этом зале — ряды деревянных стульев с подлокотниками и кафедра. По краям ее современные статуи — фигуры девы Марии и еще какого-то святого — и большие подсвечники. В центре зала с потолка свешивается на длинной цепи почти до уровня человеческого роста люстра-фонарь. И больше ничего, никаких украшений.
Молящихся в этом храме мы не обнаружили, кроме одной старушки.
Я так подробно рассказал о церкви Санта-Мария потому, что недавно в газетах прочитал занятную заметку. В ней рассказывалось, что в одном из католических храмов Рио-де-Жанейро аббаты Хосе Алвес и Альберто Новарро, в целях привлечения паствы на мессу, решили устроить в нем танцы под джаз с исполнением вокальных номеров «йе-йе». Затея эта кончилась тем, что набившиеся в зал молодые прихожане так растанцевались, что унять их было самим пастырям уже невозможно. И когда от сотрясения начали качаться и трескаться статуи, пришлось вызвать полицию.
Хотя в заметке церковь не была названа — мне думается, что это произошло именно в модерном храме около озера Родриго. Форма его, так сказать, слилась с содержанием!
С обзорных площадок на Санта-Мария и Корнавадо Рио-де-Жанейро очень красив. Он светлый и праздничный. Это ощущение сохраняется и тогда, когда идешь по авенидам его приморских районов, набережным и скверам с цветущими круглый год деревьями и кустарниками. Поток разноцветных машин, много праздных людей — туристов и просто явных бездельников, пестрые рекламы и тенты над выдвинувшимися на тротуары столиками кафе и ресторанов — все это способствует именно такому восприятию города.
Естественно поэтому, что, знакомясь с ним, мы не раз вспоминали Остапа Бендера, мечтавшего о Рио, где все ходят в белых штанах.
Увы, лишь казовой стороной своей создает Рио-де-Жанейро впечатление праздничности.
Обращая внимание на быт кариока, беспристрастный путешественник на каждом шагу увидит приметы черной их жизни в этом светлом городе. Озабоченны лица хозяек, проходящих по улицам с сумками для покупок. День ото дня все ведь дорожает, а курс крузейро падает. И не случайно вчера мы не смогли несколько часов выехать из района Копакабаны в центр. Авениды, ведущие туда, были блокированы демонстрацией домохозяек, требовавших снижения цен. Не может не обратить на себя внимание бедность одежды очень многих прохожих, их дешевые, разбитые сандалии. Белых штанов, кстати, в Рио почти не встретишь.
Но самое страшное проявление гигантского контраста между имущими и большинством неимущих здесь — это фавеллы.
На склонах морро тысячи и тысячи хижин из ящиков, листов ржавого железа и других бросовых материалов. В них живет четверть населения города — более миллиона человек по официальным данным!
В фавеллах нет ни водопровода, ни канализации. Воду приходится носить на руках, нередко на сто и более метров в гору.
В фавеллах царствуют нищета и болезни. И здесь опасно жить еще и потому, что в периоды дождей потоки воды ежегодно не только разрушают «дома» многих обитателей фавелл, но и уносят с собой немало жизней.
В конце минувшего бразильского лета ливни были особенно сильны в морро. Бурные потоки смыли целые районы поселений бедняков, лишив полностью их скудного достояния. По официальным данным, погибло тогда более тысячи человек, главным образом женщин и детей.
Ливневые потоки породили оползни и разрушения полотна шоссейных дорог в морро над Рио. Мы видели на некоторых участках дороги, направляясь к вершине Корнавадо, огромные промоины, заваленные гигантскими камнями и стволами деревьев, принесенных потоками с высоты, и, глядя вниз, в ущелье, где, как мусорные кучи, виднелись останки домишек несчастных обитателей фавелл, содрогались. Страшная трагедия разыгрывалась здесь совсем недавно под блеск молний и громовые удары. А сейчас на камнях у шоссе грелись на горячем солнце огромные, с тарелку, голубые бабочки-махаоны.
Фавеллы. О них часто пишут корреспонденты газет из многих стран мира, побывавшие в Рио. Но очень редко — местные газеты. Трущобы и их обитатели как бы экстерриториальны в этом городе. Туда даже полиция заходит редко, а если ищет кого-либо, то проникает в расположение сеттльмента нищеты и горя целыми отрядами.
Мы не совершали экскурсии в фавеллы. И не потому, что боялись, что нас кто-нибудь обидит («Там все может с вами случиться», — говорили официальные лица). Мы не пошли туда потому, что не хотели выглядеть иностранцами-туристами, ради любопытства заглядывающими в души страдающих людей.
ТРИ ВСТРЕЧИ В ГОРОДЕ СВЯТОГО ПАВЛА
Мы едем со скоростью сто — сто двадцать километров по неширокому, но хорошему шоссе от Рио-де-Жанейро в город Святого Павла — по-португальски Сан-Паулу. Теплый, душный ветер почти не охлаждает лицо. Более тридцати градусов в тени, а солнце тропиков, несмотря на осень, так накалило кузов нашей машины, что сверху к нему нельзя приложить ладони. Нам всем томительно-жарко. В голове у меня звенят бесчисленные маленькие колокольчики. Но конечно же я готов перенести еще большие тяготы, чтобы увидеть и почувствовать еще лучше страну, которая поразила и заинтересовала меня сильнее, чем многие и многие другие.
Бразилия… Страна огромная и необычайно разная. По размеру своему она занимает четвертое место в мире после СССР, Китая и США. Она чуть меньше всей Европы! Она имеет огромные запасы ископаемых богатств, гидроэнергетических ресурсов, и в Амазонии самый большой лес на нашей планете — площадью в половину Европы. Ботаники нашли в этой стране наибольшее разнообразие видов растений, а зоологи определили, что здесь обитает самое большое число видов птиц, летучих мышей, змей и пауков.
Здесь еще очень много свободной, необработанной, неосвоенной необычайно плодородной земли. Я это могу засвидетельствовать. На шестисоткилометровом пути от Рио-де-Жанейро до Сан-Паулу и дальше на крайний юг страны до города Порту Аллегри я видел огромные пространства прерий, лишь немного запятнанных полями или пастбищами.
Итак, мы едем в Сан-Паулу. В нескольких десятков километров от Рио горы, покрытые джунглями, переходят в пологие холмы. И если бы не банановые рощи на их склонах вперемежку с зарослями, перевитыми лианами, если бы не веерные пальмы и огромные кактусы у заправочных бензоколонок, если бы не странные черные коршуны-санитары «уруба», мрачно восседавшие на заборах и одиноких деревьях у селений, можно было бы представить себя мчащимся в знойный летний полдень где-нибудь в районе Нальчика или по дороге на Теберду. Так напоминает общий вид холмистого пути на юг Бразилии предгорья Северного Кавказа.
Ближе к Сан-Паулу облик местности несколько меняется. Здесь больше обработанных полей. Появляются плантации кофе: нескончаемые ряды невысоких деревьев с широкими овальными листьями, насаженными в одной плоскости на прямые ветви. Здесь чаще селения и маленькие городки с узкими улицами, одно-двухэтажными кирпичными побеленными домиками и одной-двумя католическими церквами, приземистыми, но готической архитектуры. Наконец вдали в голубоватой дрожащей дымке, как рассыпанные серые кубики на зеленом сукне, появляется Сан-Паулу. Сотрудник нашего посольства в Бразилии притормаживает машину на гребне холма.
— Там — центр города, — говорит он. — А сам город распластался в долине на десятки километров. Он почти так же велик, как Рио и скоро его перегонит!
До центра Сан-Паулу мы добрались не сразу. Где шоссе втекает в город, окраинные улицы узки и грязны. В одной из них в «пробке» среди сотни машин нам пришлось простоять более получаса. Пожалуй, это было самым неприятным переживанием за все время моего путешествия по Бразилии! Рядом с нашей машиной стоял гигантский камион-рефрижератор, и от его накаленных металлических ребристых боков несло совсем не холодом. К тому же мощный мотор его был, очевидно, неисправен и отравлял все вокруг удушающими волнами отработанного газа. Нам даже пришлось поднять стекла и закупориться. Наконец, как бы ползком, сто раз рискуя сцепиться с пробирающимися почти впритирку другими машинами, водитель вывел нашу машину из «пробки».
Далее были ничем не примечательные улицы, примыкающие к центру, и потом сразу мир небоскребов. Ущелья из стекла и железобетона, расцвеченные рекламами и вывесками невероятного разнообразия.
В шуме и звоне по авенидам неслись потоки машин, почти не задерживаясь у тротуаров. Полицейские в узких беседках-стаканчиках пытались командовать ими, подгоняя водителей, снижавших темп движения.
Даже небольшие сравнительно города имеют схожий облик в Бразилии. В столице штата Парана с древнеиндейским именем Куритиба всего-то два десятка небоскребов и полунебоскребов в центре. Но и здесь есть все другие атрибуты американского города: обилие наглой рекламы, пышные витрины, бьюики и форды, крейслеры и бентли.
Однако Сан-Паулу самый американизированный город в стране. И не только по внешнему облику. Сан-Паулу — крупнейший торгово-промышленный центр Бразилии, центр бизнеса. Здесь базируются могучие банки, промышленные фирмы, владеющие машиностроительными и химическими предприятиями, торговые компании с огромным, всемирным размахом операций. Половина всего кофе, который выпивается на нашей планете, продается и экспортируется через порт Сантус — океанские ворота Сан-Паулу, находящийся, впрочем, довольно далеко от него.
Более половины производства и проката кинофильмов, не последней по доходности отрасли бразильской индустрии, осуществляется бизнесменами-«паулистами». И не случайно поэтому здесь говорят, что в конце концов Сан-Паулу превратится в деловую столицу страны. Что же, это возможно![21]
Бизнес здесь правят американские капиталисты. Их долларовая мощь держит в узде местных финансистов и предпринимателей очень крепко. И конечно, не без основательной выгоды. По сведениям печати, американские компании выкачивают из стран Латинской Америки более 3 миллиардов долларов прибыли в год, причем бо́льшую часть из Бразилии.
На другой день по приезде в Сан-Паулу нас пригласил к себе обедать один из видных деловых людей страны, владелец примерно сорока газет, до двух десятков радио и телевизионных компаний, многих фазенд (имений) и т. д. и т. п. — Ассиз Шатобриан.
В районе Сан-Паулу, носящем название «Европа», районе тихих зеленых улиц, застроенных одно-двухэтажными особняками, «Каза[22] Шатобриана» известна каждому мальчишке. Она недалеко от перекрестка на улице Полония (Польши). Огромные алые и похожие на лилии желтые цветы украшают странные деревья вдоль ее ограды. За ней огромная вольера. Она занимает весь фасад небольшой виллы Шатобриана. Когда мы подходим ближе, возгласы удивления невольно срываются с наших губ. В вольере среди лиан и странных тропических растений и кустарников сверкают синими, красными и голубыми огнями крошечные птички — колибри. Их здесь сотни. Во всех направлениях они чертят пространство зигзагами стремительного полета и лишь иногда подлетают к баночкам с сиропом, развешанным гирляндой, и, засовывая клювики в отверстия специальных сосков, пьют специальный состав — заменитель цветочного нектара, быстро-быстро взмахивая крылышками.
К сожалению, неудобно было задерживаться, наблюдая за ними.
Первая комната «Казы Шатобриана» — гостиная. Стены ее почти доверху заняты шкафами с книгами, на столах альбомы, в том числе советские фотоальбомы, огромные раковины, статуэтки. Не заставляя ждать, нас сразу приглашают дальше, в столовую — большую, продолговатую, в резных деревянных панелях. Одновременно с нами из противоположной двери, ведущей, очевидно, во внутренние апартаменты, вкатывают на кресле хозяина. Нас предупредили, что тяжелый недуг лишил возможности Шатобриана двигаться. Только на одной из полусогнутых рук он имеет возможность шевелить пальцами. И все же он каждый день печатает на специальной машинке собственные статьи для двух-трех своих газет.
Шатобриан полулежит в кресле. Еще почти не седая его голова (а ему за семьдесят) немного наклонена, и поэтому карие глаза смотрят как бы исподлобья. Они светятся жизнью и юмором, они как бы совсем другого, здорового, сильного человека.
Тихо и невнятно приветствует нас хозяин, пытаясь сделать приглашающий жест кистью руки. Его секретарь переводит слова Шатобриана.
— Приветствую вас! Соберитесь с силами пообедать с таким немощным, как я, — говорит он. — И не только поэтому. Ведь я миллионер, а вы коммунисты!
Он улыбается немного кривой улыбкой, потому что губы уже почти не слушаются его.
Обед подается скромный, но с отличным французским вином.
— За ваши успехи в развитии родной страны! Это очень важно — родина! — говорит Шатобриан, когда секретарь подносит к нему рюмку (его кормят, как дитя), и добавляет: — Я люблю свою родину. Я хочу, чтобы она процветала — моя Бразилия.
Нам понятно, что, подчеркивая свой патриотизм, он хочет сказать нам: тяготит его зависимость Бразилии от американского капитала.
Шатобриан бросает искоса хитрющий взгляд.
На лацкане пиджака его поблескивает маленький значок — футбольный мяч, полуобвитый красным флажком.
— Откуда это у вас — значок советской футбольной федерации?
— О, это подарок вашего тренера сеньора Ряшенцева, он любезно посетил больного старика.
И снова хитрющий косой взгляд.
— Недавно был у меня с визитом помощник государственного секретаря США, — продолжает Шатобриан. — Он тоже спросил, что это за значок. Я ответил: русские наградили меня орденом! И что ж, он задумался…
Да, американцам сейчас все чаще и чаще приходится задумываться над результатами своей политики в Латинской Америке. Здесь, в Бразилии, например, несомненно, зреет недовольство их диктатом, их долларовым прессом, другими словами — проявлением своего рода неоколониализма. Причем недовольство это имеет базу и в народе и в среде национальной буржуазии. Поэтому я так подробно и рассказал о встрече с Шатобрианом.
Шатобриан высказался на эту тему в полушутливой форме, намеками. А другой бразильский капиталист, Данте Анкона Лопец, президент нескольких компаний, говорил мне в тот же день вечером о том же без обиняков. Причем довольно широко обобщая явления, хотя и опираясь на факты лишь одной отрасли бизнеса — кинопроката.
— Наши прокатные фирмы и хозяева кинотеатров сейчас зажаты американцами. Дышать невозможно! Вы знаете, сколько они берут процентов с дохода от демонстрации фильмов? Вы не поверите — семьдесят процентов! Семьдесят! — повторяет Лопец по слогам. — На нас — весь коммерческий риск. Мы все должны организовывать. А они — только привозят картины и вывозят доллары. Вы согласились бы на такой бизнес, будучи в нашей шкуре?
— Конечно нет! Это ведь кабальные условия, далеко не взаимовыгодные.
Данте Анкона Лопец, темпераментный потомок испанцев, вскакивает:
— Ну вот! А мы вынуждены отдавать им все сливки! Карамба!
Лопец вдруг сникает и, подавив вздох, садится.
— Только ведь у них везде руки!
…Но вернемся к рассказу о первом нашем вечере в городе Святого Павла, о первой встрече с «паулистами» — работниками искусства.
Побродив немного в тот вечер по центру города, мы взяли такси.
Занимая место рядом с шофером, я увидел перед ветровым стеклом фотографию двух чудесных ребятишек и под ними какую-то надпись по-испански. Сопровождавший нас сотрудник посольства перевел: «Папа, не забывай, что мы существуем».
Вместо наших «Не уверен — не обгоняй» так здесь предупреждают против лихачества. В другом такси была печатная табличка с надписью, исполненной юмора: «Если будешь спать за рулем — проснешься в аду или в раю».
До театра «Арена» было недалеко, но ехали мы все же довольно долго. На центральных улицах Сан-Паулу одностороннее движение, и, чтобы попасть в нужное место, нередко приходится делать основательный крюк. Было уже довольно поздно — двенадцатый час ночи, когда мы добрались до театра «Арена». Тем не менее нас ожидала вся его труппа. Она невелика — человек пятнадцать всего. И сам театр — крошечный, в зале всего 156 мест. Сцена его открытая, выдвинутая немного в партер, почти без оборудования и, по существу, представляет собой эстрадную площадку.
Мы уселись вперемежку с хозяевами на скамьях и стульях, и один из руководителей театра коротко рассказал нам историю «Арены». Театр этот создала группа молодых актеров и режиссеров лет восемь назад. Основатели решили ставить пьесы, которые помогли бы бразильцам осознавать, что они, бразильцы, — народ, который имеет свою культуру и может ее развивать, может быть самостоятельным.
— Многие пьесы, которые мы выбирали, цензура запрещала, — сказал он. — Нам очень туго приходилось не раз. Но нас полюбили зрители. В этом зале часто приходилось ставить дополнительно стулья, беря их взаймы на вечер-другой в соседней таверне. И все же только восемь — десять актеров мы можем оплачивать постоянно. Когда же в пьесе нужно больше действующих лиц, энтузиасты играют в долг. Сейчас мы репетируем «Ревизора». Да, вашего Гоголя. Собралась вся труппа! Хотим создать острый, современный для нашей страны спектакль!
Потом пошли вопросы к нам. Их было бесчисленное множество, самых разных. И наверное, беседовали бы мы в маленьком полуосвещенном зале «Арены» долго, если бы во втором часу ночи не пришел молодой, ладный парень с веселым, необычайно привлекательным взглядом темных глаз. Это был певец-шансонье Толедо. Застенчиво улыбаясь, он извинился за опоздание и пояснил, что выступал по телевидению, а туда его редко пускают, и потому ему нужно было воспользоваться случаем. Толедо тоже хотел включиться в расспросы, но один из присутствующих, композитор Виктор С., запротестовал и попросил его спеть что-нибудь для «русских друзей».
Не чинясь ни капельки, Толедо разыскал где-то за сложенными в углу декорациями гитару, присел и запел. Точнее, под монотонный аккомпанемент он повел выразительным речитативом несложную, но очень приятную мелодию. Почти после каждой строфы в зале вспыхивал смех, кто-то подхлопывал ему, ударяя себя по коленке. Не понимая смысла песенки, — он пел на португальском, — мы все же поддались очарованию исполнения. Закончив первую песенку, Толедо улыбнулся на аплодисменты и запел вторую, Потом третью.
Наверное, уже давно прокричали вторые петухи, когда он перестал петь и мы встали, чтобы поблагодарить его и хозяев и попрощаться.
— Толедо сейчас ежедневно собирает полный зал в нашем театре, — сказали нам. — Он поет у нас бесплатно, помогает по-товарищески.
— У вас я пел бы также задаром, — добавил сам Толедо, улыбаясь своей застенчивой улыбкой. — И мне очень хотелось бы этого!
Потом мы шли по странным тихим и темным авенидам города Святого Павла. Почти все рекламы были погашены, а собственно уличное освещение здесь скудно, как, впрочем, почти во всех городах капиталистического мира. Сверкали лишь то там, то здесь буквы слов «Кока-кола» да «Филипс». Мне почему-то стало очень грустно. Впрочем, вероятно, потому, что в сердце возникла тревога за маленький театр «Арена», окруженный толпой небоскребов, за смелых ребят, которые ведут борьбу за национальное и серьезное театральное искусство, так нужное народу, стараясь вырваться из-под влияния всяческого «бродвейства».
В ушах у меня долго звенел несильный, приятного тембра голос Толедо. Вот его песенка о том, как простой бразильский крестьянин-пастух — гаушо — заблудился в квартале вилл богачей «Европа». Когда он свернул на улицу Кубы — увидел красный свет, а по улице ЮСА[23] его не пустил полицейский, сказав, что «вперед идти тебе нельзя». Тогда бедный гаушо пошел по авениде Бразилии, и закружилась у него голова — движение по ней было и туда и сюда…
Тонкий, изящный сатиризм этой и других песенок Толедо и принес ему славу.
Мы прощались с Сан-Паулу, окидывая его взглядом почти с двухсотметровой высоты, с плоской крыши самого большого тогда дома города — небоскреба «Италия».
Авениды, зажатые другими небоскребами, казались каньонами, прорытыми в скалах из стекла и бетона темными потоками автомашин. И шумел огромный город, как водопад, глухо и неумолчно. Несколько гигантских «королевских пальм» в сквере у национального театра казались отсюда травинками, а стая голубей, пролетевших над их кронами, — горсть снежинок. Несколько старых зданий прошлого и начала нынешнего веков потонули среди небоскребов.
Директор-администратор «Италии» сеньор Альбано угостил нас очень вкусным кокосовым коктейлем.
— За успехи и счастье «паулистов»! — говорю я ему, поднимая стакан.
— Приезжайте еще! — отвечает Альбано. — Мы всегда рады тем людям, которые хотят дружбы!
Думается, что это было сказано искренне. Слишком солнечно было на крыше самого высокого дома в Бразилии.
НА ЮГЕ БРАЗИЛИИ
Чем дальше мы едем на юг, тем становится прохладнее, и вечерами приходится надевать плащи. И все же «холодный» юг Бразилии — это наш самый южный юг! Здесь, в штатах Парана и Риу Гранди до Сул, климат примерно Средиземноморья. Здесь не знают, что такое снег. И двум ребятишкам, привязавшимся к нам в холле отеля «Игуасу», в столице штата Парана — Куритибе — было очень трудно объяснить, что же такое снег. В конце концов они поняли, что он похож на вату из мороженого.
На юге Бразилии исключительно благоприятные условия для землепашества и скотоводства. В районе Куритибы многие долины заняты обширными кофейными плантациями. Далее главными культурами становятся хлопок и пшеница. А на склонах пологих холмов, там, где удалось ликвидировать заросли, круглый год под открытым небом пасутся стада. Так же, как в аргентинской пампе, за ними следят пастухи — «гаушо», оберегая от хищников и воров и наблюдая за тем, чтобы в прудах и колодцах была вода.
Эти края, так же как местность на пути от Рио в Сан-Паулу, напоминают наш Северный Кавказ.
Вот только растительный мир часто удивляет. В Куритибе и ее окрестностях сохранились небольшие рощи странных сосен — араукарий. Издалека они похожи на пинии Италии — этакие длинноногие грибообразные деревья. А вблизи совсем не похожи на деревья. Если обрубить у северной елки все ветви, кроме тех, которые раскинулись во все стороны, опускаясь к земле у комля, и перевернуть ее — получится араукария. Ее крона веер мощных ветвей, приподнятых на макушке вверх, как рожки канделябра. В долине реки Игуасу растут пышные, приземистые пальмы и корнепуски, почти безлистные деревья, цветущие розовыми и фиолетовыми цветами, точно воткнутыми в сучки. Поистине — многообразен растительный мир Бразилии! Даже имя свое эта страна, по удивительному совпадению, получила от названия дерева — «бразил», драгоценного дерева тропических джунглей с необычайно прочной и весьма красивой древесиной.
На крайнем юге Бразилии, у границ ее с Уругваем, расположен город Порту Аллегри, в переводе с испанского — Веселый порт. Когда-то так называли его французы-колонизаторы. Он стоит в устье реки Гуаипа, впадающей здесь в огромное озеро Дие Патос, соединенное с океаном проливом. На проливе этом, собственно, и расположен океанский порт Риу Гранди — порт Большой Реки. Французские открыватели этих берегов и здесь ошиблись — приняли озеро за гигантскую реку, как в то время, когда ставили первые дома в Рио-де-Жанейро. Река здесь Гуаипа!
Мы прилетели в Порту Аллегри на стареньком самолете «Дуглас», похожем на наши первые «ИЛы» и казавшемся крошечным после современных трансокеанских лайнеров.
Почти везде в Бразилии нас встречали очень приветливо. Но в Порту Аллегри особенно тепло, я бы сказал, задушевно и дружески. На аэродром организаторы встречи привезли даже «мисс единственную» — красавицу, избранную королевой на Всемирном конкурсе красоты в прошлом году. «Единственная» — Мария Варгас — оказалась очень милой и скромной девушкой лет двадцати — двадцати двух, яркой брюнеткой. Она прелестно контрастировала с русской красавицей Аллой Ларионовой, украшавшей нашу небольшую делегацию, и местные кинофотооператоры, естественно, это учли!
Порту Аллегри показался мне поначалу маленьким Сан-Паулу. Центр его застроен примерно такими же небоскребами, а на авенидах Боргес-де-Медейрос и Андрадас шумит такой же нескончаемый поток автомашин и сверкают многоцветные рекламы.
Но на другой день, когда мы осматривали его уже при свете дня, оказалось, что Порту Аллегри имеет свои особенности. С двух сторон его омывают воды реки Гуаипа. На северной окраине города она не так широка, и через нее построен современный мост с подъемным центральным пролетом. А на западе устье этой реки так полноводно, что дальние ее берега чуть проглядываются.
На холме над рекой, единственном на плоской равнине, две телевизионные студии. Здесь нам пришлось выступать, и здесь мы познакомились с очень интересным человеком Сержио Жокманом. Он был очень мало похож на бразильца. Русоголовый, изящный, с немного язвительной улыбкой на нервных губах, Сержио пришелся нам по душе своей прямой откровенностью.
— Да, я сын состоятельных родителей. Но я живу своим заработком — комментирую события. Часто это кое-кому не нравится, и в конце концов меня выгонят. Но все же я буду говорить, не оглядываясь на угрозы, на поношения меня, как «левого», буду говорить о мире во всем мире, о том, что судьбы человечества в сотрудничестве, а не вражде людей…
Прощаясь, мы сказали ему, что, если он приедет в Советский Союз, будем рады увидеться с ним и показать ему Москву с Ленинских гор, так же как показал он нам Порту Аллегри с холма телестудий.
— Конечно, я хочу побывать в России. — И добавил еще тише: — На родине своих предков. Мой дед бежал из Петербурга. Давно. Он был участником покушения на Александра Второго. Я вспомнил об этом сейчас, впервые увидев людей из чужой мне сейчас и все же манящей и дорогой почему-то Советской России. Впрочем, дорога мне еще Италия, там родилась моя мать.
Знакомство с городом Порту Аллегри состоялось у нас на второй день после приезда. Но с «гаушо» — так называют себя коренные порту-аллегрийцы — мы встретились в первый же вечер.
В одном из лучших кинотеатров города, «Марокас», в тот вечер впервые показывали «Гамлета» режиссера Григория Козинцева. Отправляясь на премьеру, мы немного нервничали. В Порту Аллегри очень редко демонстрировались советские фильмы. Как и везде в Бразилии, экраны заполоняли американские картины, и бразильцы привыкли к ним, к «вестернам» и «секс-бомбам», джеймс-бондам и примитивным детективам. Пойдут ли они покупать билеты на серьезный, двухсерийный фильм, да еще «Гамлет»? Гамлетов они видели, вероятно, на экранах уже несколько. Ведь до советской экранизации шекспировской трагедии она переводилась на язык кино семнадцать раз!
К счастью, наши опасения не оправдались. Зал «Марокаса» был переполнен. Но не только это обрадовало нас, а и то, как встретили советских киноработников тысячи полторы зрителей. Они встали, когда мы вышли на сцену приветствовать их, и устроили долгую овацию.
Во многих странах мне пришлось последние годы перед началом демонстрации нашего фильма выходить на сцену, подсвеченную «юпитерами», и говорить о гуманистических идеях советского кино, о мире и дружбе между народами. Почти всегда аудитория была отзывчива на мои и моих товарищей слова. Но никогда мне не забыть радость, пережитую на краю света, в бразильском города Порту Аллегри, в тот вечер, радость от сознания того, как огромно то, что есть — Союз Советских Социалистических Республик. Ведь его, наш советский народ, более полувека пробивающий дорогу в будущее людей земли, горячо приветствовали тогда «гаушо».
Мои товарищи также никогда, наверное, не забудут вечер в кино «Марокас» в Порту Аллегри.
В тот вечер, первый вечер на земле штата Риу Гранди до Сул, Алла Ларионова, Эльдар Рязанов и я еще раз испытали большую радость от встречи с простыми людьми Бразилии.
Из кино «Марокас» гид, переводчик и местный фотограф Семен Брейман повез нас в Клуб культуры, созданный в городе общественными усилиями. Там, приурочив открытие именно к нашему приезду, давался старт «Курсам любителей кино».
Клубы любителей кино есть во многих странах. Здесь такой клуб, названный «курсами», начинал работать впервые.
Около пятидесяти человек (нам сказали — главным образом педагогов, врачей, студентов) собрались в зале клубного кафе. Столики его были отодвинуты в сторону. Лишь один оставлен посередине, и около него несколько кресел, для нас — гостей и организаторов курсов. После кратких речей-приветствий профессор местного колледжа сеньор Ронсиф начал вступительную лекцию о современном кинематографе. Сотрудник торгпредства переводил нам его речь отлично, без запинки. Профессор говорил о том, что основоположниками настоящего, современного кинематографа в мире являются русские писатели и режиссеры. Он назвал Толстого, Горького, Достоевского и Чехова теми писателями, которые оказали наибольшее влияние на мировую литературу и, следовательно, на киноискусство, а режиссеров Эйзенштейна и Довженко теми новаторами, которые создали основы современного кино. Не думаю, чтобы этот профессор специально для нас говорил об этом. По своим общеэстетическим концепциям он был чрезвычайно далек от нашего понимания задач и целей литературы и искусства. Очевидно, он старался быть объективным, и только.
В далеком-далеком бразильском городе снова мы увидели проявление интереса к нашей русской и советской культуре, желание познакомиться с ней лучше и, несомненно, какое-то приятие великой гуманистической сути ее.
На другой день после встречи в Клубе культуры и наших пресс-конференций во всех местных газетах появились корреспонденции с довольно точным изложением нашей позиции и даже одобрительными замечаниями!
А в тот вечер я долго не мог заснуть, мысленно повторно переживая все, что произошло за день. Причем невольно я сравнивал приемы, оказанные нам в Порту Аллегри и в городе Куритибе.
Там, в столице штата Парана, нас суховато, но вежливо встретили, а на ужине, устроенном хозяином большинства кинотеатров города бизнесменом Верди, говорились положенные слова о гостеприимстве. Однако никто, кроме двух-трех корреспондентов, к нам не подходил. А когда студенты университета пригласили нас в гости, Вилли Огурцов сообщил нам, что они якобы будут заняты как раз в назначенный для встречи час. И встреча со студентами не состоялась.
Белобрысый, улыбающийся Вилли Огурцов не скрыл свою причастность к полиции. Этот русский парень попал в Бразилию вместе с отцом, бежавшим с оккупированной территории вместе с фашистами. Он все расхваливал нам поначалу свою жизнь в заморской стороне. Причем пределом его мечтаний, как оказалось, было… купить дешевую, подержанную машину, «чтобы можно было катать девочек».
Удивительно примитивным типом оказался этот отпрыск папы — предателя родины, приставленный к нам. Не понравилось нам в столице кофейного штата Парана.
В Порту Аллегри у нас было потом еще много встреч с самыми разными людьми, в том числе с губернатором штата, с префектом, коммерсантами и художниками, писателями и журналистами. И так же, как первые встречи, все другие были или откровенно дружескими, или, во всяком случае, проникнутыми взаимной заинтересованностью.
Однажды в беседе с сеньором Димосом — одним из руководителей крупной фирмы «Дос Диариос», владеющей несколькими фазендами (имениями), я посетовал на то, что в Бразилии нам пока пришлось повидать только города, пригородные виллы и поселки, а времени у нас мало — скоро придется двигаться домой.
Сеньор Димос понял намек и откликнулся на него немедленно — приглашением отправиться завтра же, если мы сможем, в его фазенду Шамба.
Ранним утром, «по холодку» мы выехали познакомиться хотя бы чуть-чуть с бразильской деревней. За новым мостом через реку Гуаипа свернули налево, на узкую дорогу, которая завертелась между невысокими холмами. В долинах, среди фруктовых и цитрусовых деревьев, то и дело мелькали крыши небольших крытых черепицей или листьями домиков хуторов. Обычно неподалеку от них, отодвинув заросли к вершинам холмов, желтело жнивье или, будто посыпанные пухом, распластывались плантации хлопка. Но чаще свободное от кустарников и леса пространство занимали огороженные колючей проволокой выгоны со стадами пестрых коров.
Даже вблизи от столицы штата кругом было много не освоенной еще земли. И мы не встретили по пути ни одной деревни, ни одного поселка, если не считать двух или трех усадеб-фазенд с несколькими строениями поблизости от дома хозяина — фазендейро — или его управляющего. Оказывается, и хутора, как правило, не личные владения «гаушо». Почти все они принадлежат крупным землевладельцам — латифундистам, потомкам колонизаторов края, или компаниям, вроде «Дос Диариос». «Гаушо» лишь арендуют участки.
Плодородная, красноватая земля, ровный теплый климат на всем юге Бразилии дают возможность получать очень высокие урожаи и содержать скот круглый год под открытым небом. Однако бразильское сельское хозяйство развивается очень плохо, а труженики-землепашцы влачат нищенское существование. Об этом постоянно пишут местные газеты и журналы. Обусловлено такое положение вещей низкими закупочными ценами на зерно, хлопок, фрукты, мясо и кожу, которые диктуются торговыми компаниями, реализующими продукты труда «гаушо».
Сеньор Димос видит выход из создавшегося положения только в капитализации бразильской деревни. Он говорил мне:
— Только когда крупные фирмы, вроде нашей, будут владеть землей и по-новому организуют сельскохозяйственное производство, наша деревня достигнет расцвета!
Что ж, как и Шатобриан, он мыслит шире, чем многие. Конечно, крупные фирмы дадут фазендам больше машин и удобрений. Но расцветет ли бразильская деревня тогда? Конечно нет. Так же бедны и бесправны будут те, кто сейчас в условиях полуфеодального хозяйства обрабатывают землю и пасут стада.
Усадьбу фазенды Шамба мы увидели из-за поворота сразу совсем близко.
За небольшим прудом, среди пальм, открылся одноэтажный длинный дом с террасами и лоджиями. Три гигантских дерева затеняли его фасад. Немного поодаль от «каза гранде» (большого дома) проглядывались небольшие строения типа «финских домиков», жилища служащих фазенды, метрах в ста — еще два приземистых каменных сарая.
Сеньор Димос угостил нас в «каза гранде» отличным, как везде в Бразилии, черным кофе и затем повел осматривать хозяйство фазенды.
Оказалось, что все оно — в двух этих сараях. Здесь разместилась лаборатория и пункт искусственного осеменения, телятник и «родильное» отделение, оборудованное автопоилками и кормушками с механизированной подачей корма.
Фазенда Шамба — это своего рода фабрика породистого крупного рогатого скота. Сюда из Англии было завезено стадо гемпширов, которое теперь разрослось и позволяет улучшать местный малопродуктивный скот.
Вначале гемпширы плохо переносили круглогодичное содержание на воле. Особенно молодые. Поэтому-то на фазенде и был построен телятник. Но уже через два-три года «англичанки», как и местные коровы, стали постоянно жить и телиться на пастбищах.
Эти пастбища разбиты на секторы «зеленого конвейера» и удобряются по определенной системе. Нам пояснили, что на «отработанном секторе», то есть где съедена трава, новая вырастает через две-три недели зимой и летом.
Мы прошли на одно из таких пастбищ. За дорогой, обсаженной пальмами и странными деревьями, покрытыми розовыми цветами, лежало ровное поле. С трех сторон его окружал густой лес. У опушки справа, среди кустиков, стояло кучкой стадо буро-пегих коров. Неподалеку, склонившись на седле, казалось, дремал пастух с винтовкой за плечами. Круг лассо свисал с луки его седла.
Там, где было стадо, трава была высокой и сочной. А в двухстах метрах ближе к середине поля начиналась полоса, откуда недавно перегнали коров к опушке. Здесь луг был основательно вытоптан, и красноватая почва проступала на кочках и бугорках. И вся эта широкая полоса земли была похожа на огромное полотно пестрой ткани твид.
— Сюда теперь будут внесены удобрения, — пояснил сеньор Димос, — а пока травостой возобновится, стадо перегоняют в сектор «А», к опушке леса слева отсюда. Там, как видите, уже луг зеленеет.
Действительно, яркая, изумрудная зелень покрывала площадь сектора «А».
Благословен климат юга Бразилии!
В сумерках мы вернулись в Порту Аллегри и стали собираться в обратный путь. Путешествие по Бразилии подходило к концу. Мало пришлось увидеть в этой интереснейшей стране. И все же, подумал я, укладывая свой походный чемодан, встреча с ней состоялась.
К сожалению, не удалось нам побывать в городе Бразилиа, в столице этой страны, выстроенной в полупустынных районах центрального плоскогорья.
Нам рассказывали, что производившие геодезическую и геологическую съемку местности партии и первые группы строителей потеряли там несколько десятков человек, растерзанных ягуарами и умерших от укусов змей.
Но нам посчастливилось дважды увидеться с единственным в мире и, наверное, в истории человечества архитектором, который построил город по своему видению, по своим проектам, — город Бразилиа.
Этот архитектор — Оскар Нимейер.
Когда мы вернулись из поездки на юг в Рио-де-Жанейро, он пригласил нас сначала в мастерскую, а потом на свою виллу на склоне одной из гор, окружающих этот город.
Мастерская Оскара Нимейера на последнем этаже дома в конце авениды Атлантик, она невелика: всего одна комната — зал, я думаю, не более восьмидесяти квадратных метров площадью.
Знаменитый архитектор невысок ростом, очень смугл, с изумительно выразительными, большими карими глазами.
— Здесь мы работаем главным образом над проектами зданий, которые сооружаются в других странах, — сказал он. — Другая моя студия — в городе Бразилиа. Там мне приходится в последние годы проводить несколько месяцев в году. Вы видели, что там выстроено?
Фотографии зданий и интерьеров столицы Бразилии широко известны, и поэтому мы попросили хозяина показать нам какие-нибудь новые его архитектурные решения. Он согласился и положил перед нами два огромных альбома с чертежами и фотографиями.
Здесь были проекты отелей и клиник, административных зданий и вокзалов. Почти все они характеризовались смелостью решения, своеобразием. Но мне запомнились два проекта: отеля где-то на средиземноморском берегу и аэровокзала.
Оскар Нимейер предложил построить тот отель не на крутом берегу и не у самого моря, в полосе пляжа, как, вероятно, решил бы любой другой архитектор, а соединив пляж и вершину нависшей над ним скалы стометровой башней. Вход в это здание он сделал посредине ее — с плоскогорья. Таким образом, отпала необходимость в фуникулере, его заменили обычные лифты.
Другой его проект — аэровокзала — также поразил меня остроумием и смелостью. Знаменитый зодчий предложил здание его сделать овальным и поместить в середине летного поля. Благодаря этому все самолеты могли бы без труда причаливать к нему со всех сторон. Конечно, въезд в этот аэровокзал должен быть через подземный туннель.
Оскар Нимейер сказал нам, что скоро поплывет в Европу с выставкой своих работ, и посетовал на то, что в родной стране ему сейчас работать трудно. Это не требовало пояснений. Оскар Нимейер — лауреат Международной Ленинской премии мира и не скрывает, что он коммунист по своим убеждениям. И, несмотря на то что в Бразилии он один из самых известных людей, в условиях атмосферы разнузданной антикоммунистической пропаганды и репрессий против прогрессивных сил, ему часто, как говорится, «суют палки в колеса», даже иногда вызывают на допросы в полицию.
О популярности этого, пожалуй, лучшего ученика и последователя Ле Корбюзье можно судить хотя бы по тому, что в Рио-де-Жанейро есть авенида Нимейера, а отели, школы и даже рестораны называются его именем во многих других городах страны.
Накануне отъезда из Рио-де-Жанейро домой мы встретились с Оскаром Нимейером еще раз на его вилле.
Вилла эта оригинальна, как и все, что строил и строит архитектор. Она двухэтажная и вписана в ребро скалы среди дремучих джунглей. Задняя стена ее — камень этой скалы. Вилла очень невелика. Гостиная со стеклянными полукруглыми стенами образует второй этаж, а в первом четыре небольших помещения, из окон которых чудесный вид на зеленое ущелье и океан вдали.
Оскар Нимейер и его супруга вспоминали свое посещение Москвы и говорили, что, как только представится возможность, они снова приедут в Советский Союз.
Вскоре после возвращения на родину я прочитал во французских газетах: Оскар Нимейер принял предложение руководства Французской коммунистической партии — создать проект нового здания ЦК партии в Париже.
А через несколько лет увидел его уже построенным.
Как и все или почти все, что создал великий современный зодчий, здание это оригинально, своеобразно. Оно — тоже новое слово в архитектуре. Место для него выбрали в Бельвиле — районе Парижа, прославленном своими революционными традициями, на площади имени полковника Фабиена, героя Сопротивления гитлеровским захватчикам. Стены здания — из стеклянных плит, укрепленных в стальном переплете. Они имеют чуть зеленоватый оттенок и плавно искривлены и поэтому кажутся как бы поставленной на ребро огромной волной, омывающей площадь. С верхнего этажа, хотя здание это и не высотное, видно далеко, видны и Нотр-Дам, и холм Монмартра, и, конечно, Эйфелева башня, и группа небоскребов района Дефанс…
Я любовался Парижем однажды отсюда, так же как с площади у Сакре-Кэр… Но, как всегда, думая о великом городе, вдруг вспомнил Рио-де-Жанейро, мастерскую Нимейера на Копакабане и его виллу у скалы, охваченную буйной зеленью тропических джунглей. И его самого, его большие, выпуклые, теплого коричневого тона грустноватые глаза, глуховатый голос…
— Я люблю свою родину, свою Бразилию… Как бы хотелось увидеть ее шагающей в будущее… Свободной, независимой от… капитализма…
Что ж, мы все хотим этого…