— Так вы говорите, что спали в машине? Кто-нибудь может это подтвердить?
— Нет, никто. Такое уж это было место. У меня слипались глаза, я сбился с дороги и просто заснул.
— Сбились с дороги?! Это в восточной-то части графства Кент!
— Да хоть в восточной, хоть в западной — какая разница? Вы когда-нибудь пробовали отыскать нужную вам деревушку в Англии ночью? Нет? По сравнению с этим ночь в пустыне — просто игрушки. Вы едете, видите наконец нужное вам название и рядом расстояние: две с половиной мили. «Слава тебе Господи! — говорите вы мысленно. — Вот она, миленькая! Почти приехал. Слава английским дорожным указателям!»
Вы катите дальше и через полмили оказываетесь у развилки трех дорог. И тут же, на травке, аккуратненький такой указатель, и над каждой его стрелкой, указывающей на три разные стороны, по крайней мере три названия; может, вы думаете, что среди них есть то, которое вам нужно? Ничего подобного! Это было бы уж слишком примитивно! Вы несколько раз кряду прочитываете все названия и ждете, чтобы кто-нибудь появился и подсказал вам нужное направление, но будете ждать напрасно. Последний раз кто-то проезжал тут в прошлый вторник. Вокруг ни одного строения. Одни поля да объявление о цирковом представлении, которое прошло в этих местах в апреле прошлого года.
Так, вы наобум выбираете одну из трех дорог и после того, как проезжаете два дорожных указателя, которые нужную вам деревеньку не берут в расчет, наконец натыкаетесь на тот, где она есть, и дальше надпись: «Шесть и три четверти мили». Оказавшись на четыре мили дальше, чем прежде, вы все начинаете сначала, и все повторяется снова. И снова! После того как пункт назначения ускользает от вас в шестой раз, вам уже все равно: только бы съехать с дороги и где-нибудь прикорнуть. Так случилось и со мной, я решил поспать. В любом случае было неудобно заявляться к Крис так поздно.
— Но не слишком поздно для того, чтобы заночевать в гостинице.
— Конечно, если только вы знаете, где она. К тому же, судя по тем гостиницам, которые я видел по дороге, лучше уж заночевать в машине, чем там.
— Я смотрю, вы совсем обросли, — заметил Грант, кивая на небритый подбородок Хармера.
— Да. Иногда приходится бриться даже дважды в день. Особенно если вечером куда-нибудь иду. А что?
— Вы приехали в дом мисс Клей уже выбритым. Каким образом?
— Всегда вожу бритву с собой. Иначе мне нельзя, вы же видите.
— В то утро вы не завтракали?
— Нет, я намеревался позавтракать у Крис. Да я и не привык плотно завтракать. Только кофе и апельсиновый сок. Господи, ваш апельсиновый сок — гадость сплошная. А кофе… Что они с ним делают? Хозяйки, я имею в виду. Он…
— Может, оставим в покое кофе и перейдем к делу? Почему вы сказали сержанту, что ночевали в Сэндвиче?
Выражение лица Хармера неуловимо изменилось. До сих пор он отвечал не задумываясь, почти автоматически. Его широкое, в общем-то добродушное лицо было не напряжено и довольно дружелюбно. Сейчас оно стало настороженным, оно сделалось… да, пожалуй, враждебным.
— Потому что нутром почувствовал — случилось нечто неприятное, и не желал оказаться в чем-то замешанным.
— Вам самому не кажется это довольно-таки странным? Вы почувствовали наличие злого умысла, когда еще никто ни о чем и не подозревал?
— Не нахожу в этом ничего необычного. Мне сказали, что Крис утонула, но я-то знаю, что она плавает как рыба. Той ночью я не ночевал дома — был в дороге, как известно, а сержант и без того глядел на меня так, будто собирался тут же допрашивать, кто я такой и зачем явился.
— Но сержант тогда еще полагал, что ее смерть просто несчастный случай. У него и повода не было вас допрашивать.
— А ему и не нужны были никакие поводы. Я еврей — этого достаточно.
— Бросьте, мистер Хармер! Неужели вы хотите, чтобы я поверил…
— Да, да, только, пожалуйста, не надо мне читать лекцию на эту тему! — прервал его Хармер. — Я все знаю наизусть: Англия — страна полнейшей веротерпимости. Здесь не делают различия между людьми разных национальностей; англичанам абсолютно все равно, какую веру кто исповедует, и никого не волнует цвет вашей кожи! Да известно ли вам, дорогой инспектор, что Англия — единственная страна, где нас не принимают за своих? — выдохнул он сквозь стиснутые зубы. — Мы должны знать свое место. Это же ваше излюбленное выражение: «Знай свое место!» — и тут лучше не скажешь! Никаких тесных контактов! Никаких смешанных браков. Выйти замуж за еврея, если у него меньше ста тысяч в год, — Боже упаси! И даже в этом случае никто не плачет от умиления. Вы — единственная страна, где еврей навсегда остается евреем. Немецкий еврей — немец, российский еврей ведет себя как русский. Эти страны их вбирают, воспринимают как своих. Но английский еврей так и остается евреем. И вы еще называете это терпимостью!
Грант не только выглядел удивленным — он на самом деле был изумлен. Кто бы мог подумать, что у этого самодовольного песенника (если угодно, у этого стяжателя, охотника до женщин, сплетника и завсегдатая лучших ресторанов) нашлось столько горечи? Хармер уже до этого упомянул о своем комплексе неполноценности, но Грант не принял его слова всерьез. И сейчас Грант невольно подумал о том, что, наверное, именно этот комплекс неполноценности и порождал людей, претендовавших на роль Мессии за долгие века существования человеческого рода. Возможно, главное, что движет такими людьми, — это и есть гипертрофированное чувство собственной неполноценности. До сих пор ему казалось, что у мессий и пророков просто слишком много пробивной энергии. Он решил несколько изменить направление разговора.
— Между прочим, откуда вы знали, где искать мисс Клей? Насколько я знаю, она держала свое убежище в секрете.
— Да, она сбежала. Всех провела, и меня в том числе. Она устала и была не очень довольна тем, как встретили ее последний фильм. На просмотре, я имею в виду. Он еще не выпущен. Койен не нашел с ней общего языка. С одной стороны, он ее чуточку побаивался, с другой — не хотел давать ей полной свободы. Назови он ее «деткой» и «шоколадкой», как, бывало, называл ее старина Мейер в Штатах, она бы на него работала как негр и была бы весела, словно птичка. Но Койен — он будто индюк надутый: ну как же! Продюсер, его реноме! И они не ладили. Ну вот, ей все надоело, она устала, каждый хотел, чтобы она поехала в перерыве между съемками именно с ним, а она не могла ни на что решиться. В одно прекрасное утро мы проснулись, а ее и след простыл. Бандл — ее экономка — сказала, что не знает, где она: адреса она не оставила, обещала через месяц объявиться и просила никого не беспокоиться. Целых две недели о ней ничего не было слышно, но в прошлый вторник я встречаю Марту на шерри-вечере у Либби Саймона — она собирается играть в его новой пьесе, — и Марта мне говорит, что в субботу наткнулась на Крис на Бэйкер-стрит, та покупала шоколад — Крис между съемками никогда не отказывала себе в шоколаде, — и что она попыталась выведать у Крис, где та скрывается. Но Крис ей ничего не открыла. Во всяком случае, Марте так показалось. Крис, правда, сказала: «Может, я вообще не вернусь в кино. Ты слышала про знаменитого римлянина, который занялся выращиванием овощей и был так восхищен плодами своего труда, что больше не пожелал возвращаться в сенат? Вчера, когда я помогала собирать ранние вишни для Ковент-Гарденского рынка, то испытала такое счастье, по сравнению с которым все премии Академии театрального искусства — ничто». Я прямо слышу ее голос! — с грустным смешком произнес Хармер. — Я тут же от Саймона отправился на Ковент-Гарден и там выяснил, откуда к ним поступили вишни, — из вишневого сада в местечке с названием «Птичий рай». К трем часам я уже знал, где это место. Я туда поехал, нашел людей, которые работали в пятницу. Я думал, сразу же найду Крис, но выяснилось, что там ее не знают. Рассказали, что в пятницу, когда они работали, мимо ехала машина. Она остановилась, и сидевшая за рулем леди спросила, не разрешат ли и ей помочь. Старик, хозяин сада, сказал, что он не нуждается ни в чьей помощи, но дамочка, видно, умела настоять на своем. Хозяин сам потом ее хвалил и добавил, что не прочь и в следующий раз ее нанять. Потом хозяйский внук сказал, что вроде бы встречал эту леди милях в шести от них, на почте в Лиддлстоуне; я отправился в Лиддлстоун, но там был перерыв. Когда они вернулись, приемщица сказала, что леди, которая посылает телеграммы — они за всю свою жизнь не приняли столько телеграмм, сколько послала одна Крис, — живет возле Мидлея, и закончил я этот день заночевав в машине. Согласитесь, инспектор, независимо от того, где я провел ночь, за день я проделал больше детективной работы, чем вы к сегодняшнему утру.
— Вы так считаете? — добродушно усмехнувшись, заметил Грант. — С вами на сегодня я почти закончил. Да, кстати, у вас было с собой в машине пальто? — спросил он, поднимаясь.
— Было.
— Какое?
— Твидовое, коричневое. А что?
— Оно сейчас в доме?
— А как же.
Хармер подошел к гардеробу, встроенному в стену коридора между гостиной и спальней, и раскрыл дверцу.
— Вот, можете полюбоваться. Если вам посчастливится обнаружить пуговицу, то, значит, вы умнее, чем я думал.
— Какую пуговицу? — быстро переспросил Грант, забыв об осторожности.
— Ну что же еще могут искать? Всегда ищут пуговицу, — безмятежно отозвался Хармер. Его карие глаза с насмешкой глядели на Гранта из-под тяжелых век.
Грант не нашел в шкафу ничего заслуживающего внимания и ушел, так и не решив, насколько можно верить тому, что рассказал Хармер, но прекрасно сознавая, что «у полиции на него ничего нет». Так что все их надежды, так сказать, теперь были связаны с одним Тисдейлом.
В это прохладное ясное утро, припарковав машину, Грант вспомнил гардероб Джейсона и про себя улыбнулся. Ясно, что свою одежду Джейсон покупал не в модном магазине Стэси и Бреккера. Мысленно он представил себе внутренность этого убогого, тесного шкафа, и ему показалось, что он снова слышит насмешливый и презрительный голос Джейсона: «Тоже мне, эти англичане! Сто пятьдесят лет занимаются мануфактурным делом, и это все, чего они достигли?!» Вероятнее всего, одежда куплена в провинции, — во всяком случае, расцветка костюмов явно местная. На сердце у Гранта потеплело: да, это была его Англия — страна, которую он знал и любил. Может меняться мода, могут гибнуть целые династии, и цоканье копыт на тихих улицах может смениться на вопли тысяч таксомоторов, но фирма Стэси и Бреккера, как и прежде, с неторопливой деловитостью будет шить одежду для неторопливых и деловитых английских джентльменов.