— Неважно, — сказал Эсгин. — Не всем же быть философами.
Домик садовника прятался в окружении высоких — выше человеческого роста — кустах дрегоны, среди бархатистой тёмно-зелёной листвы которых белели круглые соцветия-зонтики. Стены домика были зелёными, а крыша — белой, а с её краёв были протянуты к земле бечёвки, по которым вились плети тёмно-красного плюща. По обе стороны крыльца росли кусты с крупными бело-голубыми цветами, а по всему периметру домика пестрели яркие клумбы. На крыше привольно раскинулось растение с большими, глядящими вверх зелёными листьями и ярко-жёлтыми цветами размером с суповую тарелку.
— Не домик, а картинка, — сказал Эсгин.
— Ты ещё не видел, что внутри, — отозвался Серино.
Он постучал в дверь, но никто не открыл. Тогда Серино сам открыл незапертую дверь и взял Эсгина за руку.
— Заходи.
— Ничего, что мы без спроса? — напрягся Эсгин.
— Всё в порядке, — успокоил Серино.
В двух комнатках было столько растений в горшках, что не видно было стен; многие из них цвели, и от разнообразия форм и расцветок рябило в глазах. В комнате, служившей спальней, стояла кровать, покрытая зелёным пледом, а рядом на тумбочке стояло несколько фотографий Серино в рамках. Среди них был взрослый Серино в университетской форме, Серино-подросток, Серино-ребёнок и полугодовалый лысенький кроха. Эсгин взял фотографию малыша и засмеялся.
— Какая прелесть! Это ты?
— Да, — смущённо улыбнулся Серино. — Отец несколько сентиментален, как видишь.
Эсгин осмотрелся.
— Что я могу сказать о хозяине этого дома? Здесь живёт очень славный и трудолюбивый человек. Судя по всему, он очень любит растения и… тебя. — Эсгин поднёс к глазам фотографию Серино в возрасте пяти-шести лет. — Это очень мило.
— А вот, кстати, и он, — сказал Серино, глядя в окно. — Его рабочий день окончен, и сейчас он, должно быть, пойдёт ужинать.
В дверях, заслонив собой весь проём, показалась та же могучая фигура, которую Эсгин видел с балкона. От неё веяло такой силой, что она могла бы наводить страх, если бы не ясные глаза с добрым и немного наивным выражением. Увидев Серино, они засветились радостью и стали ещё светлее. Сняв с круглой, гладко обритой головы синюю шапку с козырьком, великан засиял добродушной, по-детски открытой улыбкой.
— Это ты, мой милый! — воскликнул он обрадованно. — А я вижу, что дверь открыта, и думаю: кто мог ко мне пожаловать? — Увидев Эсгина, великан немного смутился и проговорил застенчиво, неуклюже поклонившись: — Добрый вечер, сударь. Моё почтение.
— Познакомься, это Эсгин Райвенн, — сказал Серино. — Мой наречённый избранник. Эсгин, это… Йорн.
— Здешний садовник, — пояснил великан.
— И мой отец, — добавил Серино.
От Эсгина не ускользнуло выражение ясных глаз Йорна, проступившее в них при последних словах Серино: это было нечто вроде вины. Но Эсгин считал, что винить себя Йорну было совершенно не в чем, и поэтому сказал дружелюбно, протягивая ему руку, как равному:
— Очень рад с вами познакомиться. Серино говорил о вас много хорошего.
Йорн ответил сердечной улыбкой и, взяв руку Эсгина своей шершавой огромной ручищей, пожал её вежливо и осторожно, но не как равный.
— Я тоже рад, сударь, — сказал он. — Вообще-то, я вас помню: вы маленьким бывали здесь вместе с милордом Райвенном и господином Альмагиром. Я часто видел, как вы играли в саду с господином Илидором, близняшками и… — Йорн чуть запнулся, но улыбнулся, — и моим Серино. А теперь вы с ним собираетесь сочетаться… Это чудесно. — Смущённо помяв в руках шапку, он добавил: — Вы уж простите, предложить мне вам нечего: столуюсь я на кухне, а здесь только сплю.
— Кстати, ты ещё не ужинал? — спросил Серино.
— Как раз собирался, мой миленький, — ответил Йорн, снимая пояс с садовыми инструментами и вешая его на крючок. — Зашёл только инструмент оставить.
— Я схожу на кухню и принесу всё сюда, — предложил Серино.
— Что ты, милый, не беспокойся, — стал отказываться Йорн. — Чтобы ты подносил мне еду? Что ты, зачем?
— Я хотел, чтобы мы посидели немного и выпили чаю вместе, — открыл свою затею Серино. И добавил, взглянув на Эсгина: — Если ты не возражаешь.
— Я с удовольствием, — сказал Эсгин. — Это хорошая идея.
— Вот оно что, — улыбнулся Йорн. — Ну что ж, в таком случае и я не возражаю. Спасибо, сынок.
— Я скоро, — пообещал Серино.
Оставшись наедине с Йорном, Эсгин не знал, о чём говорить. Йорн, кротко улыбнувшись, стал убирать со стола цветочные горшки, а потом достал из шкафа скатерть.
— У вас столько растений, — сказал Эсгин.
— Люблю их разводить, — ответил Йорн, расстилая скатерть. — Они живые существа, у каждого даже есть свой характер. — Обмахнув стулья тряпкой, он пригласил: — Присаживайтесь, сударь.
Эсгин сел к столу. Йорн, помедлив, тоже присел, ласково глядя на него добрыми голубыми глазами и, по-видимому, немного смущаясь. В чертах лица у них с Серино было много общего, но лицо Йорна было проще и чуть грубее.
— Это правда, сударь, что Серино говорил про меня хорошее? — спросил он.
— Да, он очень тепло о вас отзывался, — подтвердил Эсгин.
Помолчав, Йорн проговорил с застенчивой улыбкой:
— Я знаю, мой сын не считает меня слишком умным. Я этого и не отрицаю — уж какой есть… Серино гораздо умнее меня, он много учился.
— Да, ваш сын такой умный, что даже я не всё понимаю из того, что он говорит, — сказал Эсгин. — Но кроме ума в нём есть ещё очень много достоинств — доброта, великодушие, скромность, чуткость. Он замечательный. Вы вправе им гордиться.
— Я и горжусь, — кивнул Йорн. — Очень горжусь. Он мог стать лордом, но отдал титул господину Дейкину. Я бы не возражал, чтобы он стал лордом, но он так решил — что ж, так тому и быть. Он считает, что непохож на лорда.
— Он похож на лорда больше, чем он сам думает, — искренне высказал Эсгин. — Хоть он и не носит титула, но заслуживает его, как никто другой.
— Вы правда так думаете, сударь? — улыбнулся Йорн, и в его голосе прозвучала неподдельная радость, а во взгляде мягко засиял отсвет вдохновения, озарявшего взгляд Серино, когда тот бывал в ударе.
— Да, я так думаю, — от всей души подтвердил Эсгин.
— Господин Джим и покойный милорд Дитмар его хорошо воспитали, — поговорил Йорн задумчиво. — По нему и не скажешь, что его отец — садовник.
— Воспитание много значит, — сказал Эсгин, оценив скромность Йорна. — Но это ещё не всё. Самые главные достоинства даны ему не воспитанием, а природой. Это идёт изнутри — из его души.
Йорн просиял. Осмелившись осторожно и ласково дотронуться до руки Эсгина, он сказал:
— Какой вы хороший, сударь… Мой сын — дважды счастливчик. Во-первых, потому что попал в семью господина Джима и милорда Дитмара, а во-вторых, потому что встретил вас.
— Есть ещё и в-третьих, — улыбнулся Эсгин. — Потому что у него есть вы. Знаете, что он сказал о вас? Что вы — его совесть.
Йорн опустил глаза, но в уголках его губ подрагивала улыбка.
— Прямо так и сказал? — спросил он тихо.
— Да, — кивнул Эсгин. — И когда он сказал мне, что его настоящий отец — садовник, из его уст это прозвучало гордо. По-моему, он вас очень любит.
Йорн вздохнул, улыбнулся и покачал головой.
— И всё-таки, лучше бы он поменьше об этом распространялся. В том обществе, в котором он вращается, не все люди думают так же, как вы.
— Серино мало волнует мнение тех, кто так не думает, — сказал Эсгин уверенно. — С такими людьми он не водит дружбы.
Чувствуя приближение ночного озноба, Эсгин поёжился и закутался в свой плащ. Йорн проницательно улыбнулся и спросил:
— Маленький ожидается осенью?
Эсгин слегка вздрогнул от удивления, а Йорн, изобразив жестом, будто ему холодно, пояснил мягко:
— Вас знобит, сударь, а вечер тёплый. Значит, вы в положении. Животик у вас ещё совсем плоский, значит, вы где-то месяце на третьем. Вот и считайте.
— Если всё будет нормально, то в ульмаре, — смущённо сознался Эсгин.
Йорн снял с кровати зелёный плед и укутал им Эсгина. В это время вернулся Серино с полным подносом, ступая осторожно, чтобы ничего не уронить. Он поставил на стол чайник и чашки, а также несколько тарелок с разнообразной снедью, сказав Йорну:
— Кемало передаёт тебе привет. — И добавил, подмигнув: — По-моему, он к тебе неравнодушен.
Пить чай в домике садовника, любуясь сгущающимися лиловыми сумерками в окне, было необычно и приятно. В этом тоже было что-то от детства — забытое чувство, старое, как синяя шапка Йорна, но искреннее и настоящее. На него Эсгин с удовольствием бы променял всё остальное: городскую суету, тревогу служебных коридоров, удавку форменного воротничка, непрекращающееся бурление улиц, новенький флаер последней модели («Ух ты, вот так машинка у вас, Райвенн! Во сколько эта детка вам обошлась?») — и не пожалел бы о том ни секунды.
— Йорн очень славный, — сказал он, когда они с Серино снова стояли на балконе, глядя в звёздное небо. — Ты — всё, что у него есть.
Рука Серино лежала у него на животе, и её прикосновение отзывалось внутри тёплым живым биением. Чёрная бездонная глубина звёздного неба смотрела пристально и испытующе, перед ней душа была обнажена, и ничего нельзя было скрыть. Гангрена была отсечена, и место ампутации было ещё слегка онемевшим, но скоро оно должно было оттаять и ожить, и здоровая циркуляция жизни должна была восстановиться. Исцеляющее тепло объятий Серино окутывало Эсгина непроницаемым коконом, а из тёмных звёздных глубин слышался негромкий, но настойчивый и несмолкаемый зов. Если бы Эсгин остановился и хоть на секунду прислушался к нему раньше, он бы не запутался так основательно, и не пришлось бы выскребать душу от скользкой грязи.