– А пили? Может, поэт?
– Да какой там! Ни грамма, уж я бы учуяла да бутылки узрела бы, всякие у меня тут бывали на памяти. Говорю Вам – соберутся, всю ночь что-то обсуждают, под утро разъезжаются. Правда, были дамочки несколько раз, но так – ничего серьезного. И к учебе особой тяги не имел. Я, во всяком случае, не отметила.
– Кто же бывал у него чаще всего?
– Много их было, всех и не упомнить. Одного только пожалуй и запомню – уж самый вежливый из них из всех, разговаривал со мной бывало о жизни. И да – он же пришел утром после отъезда Петра Яковлевича. Тоже студент. Ульянов, Александр вроде бы.
Доклад городового Павел Дмитриевич слушал без энтузиазма – последние шесть лет столько сил и средств затрачено было в зачастую беспочвенной и безрезультатной гонке за крамолой и террористами, что вот так вот просто взять и принять на веру очередную сплетню, коими город и так был охвачен в разгар «охоты на ведьм» было бы равнозначно питать пустую надежду. А что как старой дуре почудились революционные настроения давешнего квартиранта – да и сама говорит, что дескать не уплатил вовремя, вот и решила поди выместить на нем старую обиду. А полицейскому чиновничеству и без того работы хватает, чтобы на подобные бабьи сплетни размениваться… Конечно, порядку ради следовало бы испросить разрешение на обыск да побеседовать с этим студентом, Ульяновым, как подобает тому, но ведь опять поди пустая работа будет, только лошадей гоняй да людей корми. Так устал от всего этого Павел Дмитриевич… Но внутри засел какой-то червячок и никак не хотел упускать схваченную за живое сыскную жилку. А что как не врет? Да нет, врет наверное. В качестве золотой середины Павел Дмитриевич велел городовому выяснить адрес Ульянова и провести на квартире обследование – но тайно, без получения разрешений и санкций. Как найдется что-нибудь – хорошо будет. А нет – никого и тревожить не придется, включая общительного студента.
Обследование было проведено следующим же днем, пока Ульянов был в университете. Его результаты показали, что профессиональное чутье не подводит старую ищейку Путиловского – протоколы «Террористической фракции Народной воли» хранились здесь в таком количестве, что уму непостижимо. А там – и адреса, и фамилии, и решения – одним словом, все, что могло бы поставить крест на судьбе несчастных, собиравшихся сначала у Шевырева, а потом у Ульянова. Внимательно изучив их, Путиловский направился на прием к министру, а оттуда – на обед к старому товарищу, князю Каменецкому.
– Мной получены сведения о человеке, о котором Вы давеча меня спрашивали. И уверяю Вас, что они неутешительны. Прежде однако, чем дать им официальный ход, я должен справиться у Вас, насколько близок Вам этот человек.
Глаза Каменецкого сверкнули недобрым огнем.
– Он мне скорее враг, чем друг.
– Тогда дозвольте Вас обрадовать. Мы установили его причастность к «Террористической фракции Народной воли». Согласно их протоколам, они не много не мало готовили покушение на государя императора.
– Как? Второе первое марта? Быть не может!
– Уверяю Вас.
– Что же теперь будет?
– Вы государственное лицо и сами прекрасно понимаете, что обычно бывает в таких случаях. Но все же я должен задать Вам один вопрос – не как друг, а уже как следователь. Откуда Вам известна его фамилия и какова природа Ваших отношений?..
Князь возвратился домой в восьмом часу и в изрядном подпитии – Мария Андреевна пожалуй со времен их замужества не видела супруга таким. Она взволновалась такому появлению мужа. С момента, когда они разговаривали про Пьера, прошло как ей казалось достаточно времени, и она уже стала забывать его, оставляя в прошлом все плохое, что привнесло в ее жизнь знакомство с этим молодым человеком. Но судьба бывает жестока к нам – и ей пришлось вновь вспомнить это имя.
– Что с тобой, почему ты пьян?
– Скажи, Мари, – словно не слыша вопроса, говорил князь. – Ты помнишь того человека, Шевырева?
– Почему ты спрашиваешь? – она отвела в сторону глаза. – Мне неприятен этот разговор.
– И все же?
– Помню.
– Знала ли ты, чем он занимается?
– Я говорила, он был студент.
– Я о другом. Ты знала о его подпольной деятельности?
Глаза княгини нервно забегали.
– О чем ты? О какой деятельности?
– Знала или нет?! – муж повысил голос. Она оробела и смертельно побледнев, уставилась на супруга. По глазам стало понятно, что она не впервые слышит об этом, а равно – что ей есть что скрывать в этом отношении.
– Знала, – полушепотом ответила она, не сводя глаз с князя.
– А знала ли ты о том, что он участвует в подготовке покушения на государя императора?
Она молчала.
– Значит, знала. А почему промолчала? Почему никому не рассказала?
– Я не могла…
– Понятно, если ты говоришь об откровениях со мной, твоим мужем. Но почему ты не рассказал полиции? Лорис-Меликову в конце концов? Тогда, на балу! Понимаешь ли ты, насколько это серьезно? Понимаешь ли, что из-за твоего молчания тебя могут обвинить в пособничестве террористам?
– Да.
– Да?! – муж негодовал. – А понимаешь, что последствия этого могут быть куда серьезнее, чем ежели я выгоню тебя из дома? И коснуться они могут не только тебя, но и меня?! Ты своей гнусной интрижкой поставила нас обоих в такое положение, что врагу не пожелаешь! Понимаешь ли ты это?!
В комнате, где они разговаривали, повисло напряженное молчание. Прервать его решилась Мария Андреевна.
– Что я должна делать? – тихо спросила она.
– Завтра же отправишься на прием к Путиловскому и официально, под протокол, расскажешь ему все, что тебе известно об этом человеке и его деятельности. Я обо всем договорился. Ваш разговор останется в тайне, и не выйдет за пределы его кабинета. Во всяком случае, твоя и моя честь будут спасены. Но учти – если ты утаишь что-нибудь и промолчишь и на этот раз, пощады не будет ни от меня, ни от государя!
Сказанное означало для Марии Андреевны одно – что на отношениях с бывшим любовником можно поставить крест, после таких обвинений он все одно что живой труп, и возврата к прошлому не будет не только п ментальным, но и по физическим причинам. А значит, скрывать больше нечего, и самое время привести в жизнь данную ему когда-то угрозу, рассказав все полиции. Всю ночь она не спала и утешала себя тем, что в том, что произойдет, виноват будет сам Пьер – скрываться при таких обстоятельствах было явно не лучшим решением, и выбора у нее теперь, благодаря его демаршу, не остается решительно никакого.
Дальше все было как по писаному сценарию, драматургом которого был злой гений, Ангел Смерти – аресты последовали как гром среди ясного неба. В течение одного дня арестовали Ульянова, Пилсудского, Лукашевича, Говорухина, Генералова, Андреюшкина… Только к вечеру пришли за Иваном Андреевичем. Все поняв и ни на минуту не выказав сомнения или робости, последовал Бубецкой за своими провожатыми. Да пожалуй все арестованные вели себя подобно ему – все выказывали недюжинное хладнокровие и терпение, и повергали тем самым в шок своих охранников. Шевельнулось что-то даже внутри видавшего виды Путиловского, лично присутствовавшего при каждом аресте. Он спрашивал себя- откуда в этих молодых еще людях столько храбрости, столько решимости и упорства, столько внутренней духовной мощи? И в корне не соглашался со своим заместителем, называвшим виденное проявлением юношеской глупости и ребячества, плохим пониманием реалий – о нет, на то эти картины были не похожи! Ответ он находил в решительности молодости. Он почему-то вспомнил героев Великой французской революции – не перешагнули рубежа 35-летия ни Робеспьер, ни Дантон, ни Демулен, ни Сен-Жюст. Молодость – залог успеха героев. Молодость – их приговор.
В доме Светлицких арест Ивана Андреевича произвел эффект разорвавшейся бомбы. Лиза впала в такую истерику, которой ее родители не видели отродясь; Катерина Ивановна ходила из угла в угол и охала, сокрушаясь своей ошибки в определении истинного лица Бубецкого; а Дмитрий Афанасьевич старался не появляться дома, но и на службе не находил себе места, опасаясь вскрытия планов женитьбы Лизы и Ивана Андреевича и вытекающих отсюда для него малоприятных последствий.
В один из дней Лиза спустилась из своей комнаты белее снега и села за стол, когда все завтракали. Лицо ее было печально, но сегодня на нем читалась некая решимость, готовность к бою и стремительное желание сделать первый бросок на врага. Заранее опасаясь того, что она скажет, родители не решались заговорить с ней, но молчанию не суждено было длиться вечно.
– Надо отправляться к государю, – отрезала она без прелюдий. Ложка выпала из рук Катерины Ивановны. И без того старавшийся не шуметь отец стал пить чай еще тише.
– Зачем? – спросил он.
– Ходатайствовать за Ваню.
– И к чему, как ты полагаешь, это приведет?
– Государь может его помиловать, отправить в каторжные работы. Или в военную службу.
– Что ж в этом хорошего?
– Все ж лучше смертной казни, которая, как ты понимаешь, явственно ему грозит сейчас.
– А он, как ты считаешь, ее не заслуживает? – надрывным голосом прокричала мать. Лиза смерила ее холодным и жестоким взглядом, и заставила тем самым замолчать.
– Кто же должен, по-твоему, это сделать?
– Ты.
– Побойся Бога, вспомни о моей службе. Ведь стоит мне появиться на приеме у государя императора с такой просьбой, как на моей карьере можно будет ставить крест. Пожалей меня, дай мне закончить службу, ведь от этого зависит и твое будущее тоже…
– Мое будущее всецело зависит от одного человека, который сейчас заперт в тюрьме, и ты это знаешь!
– И это не повод запираться в соседнюю камеру! И твоя, и моя жизнь продолжаются, и должны продолжаться хотя бы потому, что если они оборвутся, поверь мне, ему не будет легче. Не для этого он хотел сделать тебя счастливой!..
Слова отца показались ей сейчас как никогда глубокими, участливыми р рассудительными. Она посмотрела на него понимающе и перевела взгляд на мать.