– Степан? – робко спросил Бубецкой, усаживаясь рядом. Тот даже не обернулся на первый зов. Бубецкой повторил: – Степан, ты меня не помнишь?
Медленно повернул пьяный лакей свое старое изможденное лицо и сощурив веки попытался вглядеться в черты того, кто с ним разговаривает, если ему конечно все это по пьяни не мерещится.
– Ты… кто? – отрывисто спросил он.
– Я Иван Андреевич, Бубецкой, я Лизе уроки давал по словесности и грамматике.
После этих слов лицо старика вдруг словно бы оживилось. Он как будто прозрел – глаза открылись широко и улыбка озарила его лицо.
– Батюшка, Иван Андреевич, голубчик так Вы того… как здесь? Вы же вроде померли?..
Бубецкой улыбнулся.
– Нет, как видишь, жив и здоров, – он закашлялся и добавил: – Ну почти здоров… А где же твои хозяева?
– Эээ, теперь батюшка Вы мой такие дела пошли, что нету хозяев…
– Как же это? Уехали?
– Да кто как. Как молодая барыня-то руки на себя наложили… – голос Степана задрожал, а веки заметно повлажнели, – так все вверх дном пошло. Дмитрий-то Афанасьевич еще в 1896 приказали долго жить, как нового государя короновали, а Катерина Ивановна уехали-с. Как у нас тут котовась началась с депутатами да министрами, в прошлом месяце и уехали. Во Францию вроде или куда…
– Где же барыня похоронена?
– А здеся.
– Где?
– На заднем дворе. Так поп-то, сукин сын, запретил отпевать да на кладбище хоронить – вот дескать утопленница, сама себя убила, оттого и нельзя. Тут и похоронили.
Несколько часов просидел Иван Андреевич у могилы Лизы. Слезы лились из его глаз ручьем – такого он не мог припомнить последние лет тридцать, с тех самых пор, когда долетела до него первая ужасная весть об ее кончине. Сейчас он словно бы стремился выплакать, вылить слезами всю горечь утраты – утраты возлюбленной, утраты молодости, утраты идеалов… Вскоре тут же появился и Степан с бутылкой.
– Выпей, Ваше благородь, выпей…
Бубецкой пригубил вонючей огненной водки из засаленного пузыря. Завязался разговор.
– Что же это происходит, Степан?
– Уж это знамо Вам лучше знать, Вы ведь все это дело тогда придумали…
– Что это я придумал?
– Ну депутатство все это, выборы… Вот и здесь – ты погляди. Рабочие своих депутатов выбрали и говорят Думе мол убирайся. А те не хотят. Подумали-подумали да и решили вместе всю власть делить. Тут ведь вишь война с немцами еще как снег на голову… Всю страну вымотали, жрать нечего, вот и поняли, что не может больше царь да правительство его со страной управляться…
– А кто же управляет?
– Царя-то стало быть низложили, да и великий князь отказался. А управляет правительство – депутаты Думы и рабочие выбрали вместе.
– Кто же во главе?
– Князь Львов. Но это на бумаге, а как на деле – какой-то Керский, Кервенский… Мудреная больно фамилия…
– Какова же идеология?
– Да пока вроде всем свободы дают. А там уж не знаю, куда дорожка выведет.
– И много ли дают свободы?.. А хотя… Я скажу тебе все это так условно и вообще по сути ничего не стоит. Я вот тридцать лет за эту свободу в Петропавловской отсидел…
– Уж понимаю, как ты голубчик, страдал… Уж понимаю, тюрьма не мед… Ты выпей еще…
Степан все предлагал, а Бубецкой все не отказывался. Они пили, и разговор, а вернее монолог Бубецкого лился все складнее.
– И скажи мне, чего стоит эта хваленая свобода? Кому она нужна, если ради нее молодые люли погибают, отлают свои жизни непонятно кому, сатрапу в короне, а он даже не замечает их в людском потоке? Стоит ли овчина выделки при таком раскладе?
– Так знамо батюшка, теперь дело-то точно на лад пойдет. Глядишь и войне конец, и царя боле не будет у нас. Все ж послабление народу.
– А ты его чувствуешь, это послабление? Ну что тебе от него проку?
– Как это что? Я от хозяев враз и навсегда освободился, вольный человек таперича.
– И счастлив от этого?
Степан опустил глаза.
– То-то, что не счастлив. А только знаю, что в целом для народа хорошо будет…
– Чем же хорошо?! Вот ты говоришь войне конец. А дальше что? Отстаивать идеалы родины, сражаться не за царя, а за Отечество, чтобы в один прекрасный день все немцам отдать под шумок преобразований в России? Так выходит? А как по мне, не таков русский человек!
– Так ведь и пора уж, больно народ устал… Тут война, немец, а тут и царь заедает… Ну никак нельзя так дальше!
Бубецкой задумался, насколько это позволял его быстро захмелевший мозг.
– А может, ты и прав. Может, и нужны эти преобразования… Где теперь нам с тобой разобраться, мы теперь с тобой, брат, равны – оба свободны и оба на обочине жизни!
Он рассмеялся и стал обнимать Степана. Тот, плохо понимая, чему барин радуется, но слыша его искренний смех, отвечал ему взаимностью. Они пили, потом взошли домой, там снова пили, пока наконец не уснули оба в разных комнатах, причем никто не помнил как…
Бубецкого разбудил жандарм. «Вот оно, – подумал Иван Андреевич, – свершилось. Я знал, что не может сказка так долго длиться…»
– Вставай, вставай! Что тут произошло?
– А что? – с трудом вспоминая события минувшего дня, и едва разлепляя глаза бормотал Бубецкой.
– Да то. Ты пошто лакея убил?
– Какого лакея?
– А-ну брось придуриваться. Прежнего хозяина лакей с тобой пил?
– Так есть.
– Ну вот он, – жандарм махнул рукой на покрытый простыней труп, лежавший чуть поодаль, у кровати Дмитрия Афанасьевича.
– Убит?
– Как есть. Так за что?
– Вы что, меня подозреваете?
– А кого подозревать, покуда в доме никого боле и нету?
Бубецкой уронил голову в ладони. Пусть вчера он был мертвецки пьян, но убить Степана он не мог – не таков он был по натуре, да и поводов вроде не было.
– Не может быть, – только и смог проговорить он.
– Ну ладно, пойдем в участок, там комиссару все и расскажешь.
Пока его вели, он думал только о причудливом слове «комиссар» и о том, что возможно в полиции ввели новый чин. Придя в участок, он был немало удивлен – наряду с жандармами тут сновали в большом количестве штатские лица, вооруженные до зубов, кругом царил хаос, бумаги летали, люди летали вслед за бумагами и опережая их, и плохо было понятно, полиция ли это времен царской России или народная дружина из работ Мора и Кропоткина. На одну минуту Бубецкому показалось, что он сходит с ума.
Комиссар был облаченный в черную кожаную куртку невысокий, плотный поляк с серыми мышиного цвета усами щеточкой и аккуратным пробором. Пока он заполнял какие-то формуляры с педантичным видом, Иван Андреевич успел разглядеть объявления, висевшие на стенах – через одно в них говорилось о розыске некоего Ленина.
– А кто он? – кивнув головой на плакат с изображением лысой головы с усами и эспаньолкой, начал разговор с комиссаром Бубецкой.
– Главарь большевиков, – ответил тот. – Мерзавец и негодяй, а к тому же немецкий шпион. При первом же появлении в пределах России подлежит немедленному аресту и суду… Но с ним вопрос понятен, а вот Вы кто такой?
– Вот, – Бубецкой вынул из внутреннего кармана форменной шинели справку и протянул ее комиссару.
– Бубецкой Иван Андреич… Отбывали пожизненный срок за организацию покушения на Миротворца?!
– Так точно-с.
– Помилуйте, так не состояли ли вы в «Террористической фракции Народной воли»?
– Так и есть.
– Очень занятно, – комиссар поднялся с места и протянул ему руку. В его глазах читалось видимое уважение к собеседнику. Признаться, отметил про себя Бубецкой, при прежней власти на такое отношение рассчитывать не приходилось бы. Как знать, может покойник был прав и впрямь все изменилось в стране и теперь пойдет на лад? – Моя фамилия Вышинский. Андрей Януарьевич. Я начальник столичной милиции.
– Чего, простите?
– Жандармский корпус скоро совсем распустят, и останется народная милиция, которая будет охранять порядок на местах. Пока жандармы нам помогают, но со дня на день их здесь вовсе не останется.
– Теперь понятно.
– Видите ли, Вас подозревают в каком-то гнусном убийстве какого-то забулдыги…
«Однако, методы все ж царские. Так судить людей по социальному происхождению раньше завсегда было принято…»
– …и мне, конечно, не верится, чтобы это совершили вы… Это ведь не Вы?
– Конечно нет, что Вы! Но… я не знаю как оправдаться, у меня нет алиби.
– Вы только вчера освободились и плохо представляете, что творится на улицах сейчас. Такие убийства не редкость. Мародерство, в том числе солдатское, приобрело неслыханный размах. Вернее всего, вы были в сильном подпитии, когда разбойники пролезли в дом, тем более, что препятствий для этого не было никаких. Согласно протоколу обнаружены следы грабежа. Старика они убили, а вас скорее всего просто не обнаружили – даже жандарм с трудом отыскал Вас среди бардака, который тридцать лет назад был домом знатнейшего человека… Вот и вышло недоразумение… Однако, порядок обязывает меня пока заключить Вас в камеру… – Вышинский задумался. – Давайте мы вот как поступим. Вы посидите здесь, а я немедленно телефонирую прямо министру юстиции. Пусть приедет и лично разберется в этом деле!
Пока поляк разговаривал по телефону, Бубецкой старался уложить в голове то, что видел накануне и то, что происходило с ним сейчас – получалось прескверно. Полицейский чиновник, разбирая бытовое убийство, звонит министру, который должен поставить точку в деле! Когда российское правосудие вело себя подобным образом? Такое припомнить было сложно!
Однако, факты были налицо – через два часа в помещение вошел невысокого роста, невзрачной внешности человек. Идеально выбритый, с волосами ежиком и нервным, плоским лицом, он показался Бубецкому невыразительным и даже неприятным. Но видя как Вышинский трясет ему руку, князь понял – птица важная. Он выслушал доклад комиссара очень внимательно, время от времени поглядывая на Ивана Андреевича, а затем, не проявляя никаких эмоций, подошел к нему и протянул руку: