– Я министр юстиции Правительства России, Керенский. Полагаю, Вам незачем здесь больше оставаться. Поедемте сейчас со мной, у меня машина…
Иван Андреевич перевел взгляд на Вышинского. В глазах его он прочитал уважение к приехавшему граничащее, пожалуй, даже с раболепием. Поляк – осторожный, хитрый, что можно было сказать по его лицу – не произнес ни слова и только кивнул головой в ответ на молчаливый вопрос Бубецкого. Но в этом жесте можно было прочитать больше, чем в десятке слов.
Глава восьмая. «Смутное время»
В годину смуты и разврата –
Не осудите, братья, брата
Последние два дня Ивану Андреевичу казалось, будто из крепости он вышел совсем не в Петербург и даже не в Петроград, а куда-то на другую планету. Помимо всеобщего раздрая и бардака, царящего на улицах, город был переполнен автомобилями – о которых в 1887 году слышали только большие поклонники Жюля Верна. Нет, нельзя сказать, что Бубецкой был отсталым человеком, но с некоторой долей удивления ему все же пришлось столкнуться при виде этого диковинного железного коня, в который его усадил министр юстиции. Пока Иван Андреевич из окна наблюдал за тем странным положением вещей и людей, которое охватило столицу, его спутник рассказывал ему о тех политических изменениях, которые претерпел не только город, но и вся страна последние месяцы. Глядя в окно автомобиля, Иван Андреевич все еще полагал, что массовая истерия и разруха на улицах – явление временное и верно, как-нибудь да скоро закончится, но по мере углубления в рассказ Керенского такая надежда уходила все дальше и дальше.
– К концу 1916 года, – говорил он, – внутриполитическая и внешнеполитическая обстановка накалилась до предела. Извне это было связано с нашими крупными промахами в ведении Первой мировой войны. Да и вообще в самом нашем участии в ней. Изнутри – с тем, что царь, императрица и вся их клика окружила себя какими-то странными людьми, главным из которых был некто Григорий Распутин. Крестьянин из Тобольской губернии, неграмотный, пьющий, на нет опустившийся во всех социальных смыслах, он оказывал на императрицу и ее окружение какие-то магнетическое воздействие. Говорили о его чудодейственных способностях к врачеванию, о приверженности к оккультизму и хиромантии и всякой такой вещи… Главным образом источником слухов был маленький цесаревич Алексей, страдающий гемофилией – Распутин несколько раз своими молитвами и заговорами «лечил» его, и через это царь и императрица прониклись к нему. Дальше – больше. Он начал советовать императору как и чем управлять, вмешиваться в государственные дела. Царь же, человек слабовольный и практически бесхарактерный, целиком доверился ему – еще и с подачи жены. Какие-то там она шашни водила с этим бесноватым…
– Императрица и шашни? – вскинул брови Бубецкой.
– А что в этом удивительного? Такой человек как она запросто могла. Да плюс ко всему еще и немецкая шпионка, передавала их командованию секретные сведения. Мы сейчас учредили Чрезвычайную следственную комиссию, и ей еще предстоит до конца разобраться в том, что было сделано за последнее время… Ну да об этом позже. Надо ли говорить о том, что создавшаяся ситуация с таким влиянием на царя со стороны непонятно кого не устраивала не только нас как оппозицию – я тогда был членом Государственной Думы и не поддерживал политику царя буквально ни в чем, – но даже и его более-менее разумных родственников. Группа великих князей образовалась в коалицию или, если угодно, во «фронду»- как во Франции времен Филиппа Эгалите. И первое, что они сделали – это убили Распутина, а затем стали убеждать царя в необходимости сменить правительство. Ту клику, что он собрал из приверженцев и друзей Распутина, нельзя было назвать кабинетом министров, это было нечто иное, далекое от государственного управления. Он же их мнение, как всегда, проигнорировал, ожидая божьей воли. Она и произошла – весь Петербург вскоре охватило стачечное движение в таких масштабах, которые были знакомы ему только со времен революции 1905 года… – Иван Андреевич хоть и был современником этого переворота, но в подробностях знал о нем только из газет, чего ему все же хватило, чтобы представить весь масштаб рабочего недовольства политикой властей.
– Чего же они хотели? Чего требовали?
– А чего всегда требуют рабочие? Уж не власти, понятное дело. Они хотели прекращения войны, поскольку к тому моменту из-за все возрастающего обеспечения фронта в столице начались трудности с продовольственным снабжением. Катастрофически не хватало хлеба, его просто не было. Отсюда стачки переросли в хлебные бунты – то есть в погромы продовольственных лавок с одним-единственным требованием дать народу хлеб. А его уже в то время выдавали по карточкам. Царское правительство тогда арестовало находившихся в столице большевиков – 14 февраля они готовили демонстрацию, какую-то мелкую и незначительную, и слухи о готовящемся перевороте министр внутренних дел Протопопов принял как раз за это выступление. Тем самым, правительство полагало, оно обезопасит себя от каких бы то ни было посягательств на власть. Не тут-то было… Обманутый дезинформацией и ложными надеждами Николай отправляется в ставку командования в Могилев. В это время столица буквально заполыхала – стачки, хлебные бунты, забастовки, митинги…
– А куда же смотрели власти?
– Как могли, конечно, подавляли, но к тому моменту масштабы восстания были таковы, что даже разведение мостов не сыграло никакой роли – демонстранты по льду переходили Неву, стремясь защитить свои революционные интересы. Да и потом единственная сила, которая к тому моменту оставалась в распоряжении правительства – это полиция, весьма немногочисленная в сравнении с бастующими. Потому мы и приняли решение теперь ее расформировать как жандармский, антинародный, карательный орган. Только народная милиция может выполнять отныне функции по охране общественного порядка и новой законности! – министр воздел палец к небу как на митинге.
– А как же, позвольте, солдаты?
– Тогда уже почти все были на нашей стороне. И хотя командующий Петербургским гарнизоном генерал Хабалов и его прихвостень Кутепов вовсю старались настроить солдат против рабочих, ничего не выходило – свергни власть царя, установи республику и сразу войне конец, конец разрухе, голоду и всему, что не по нраву простому человеку и уже тем паче не по нраву солдату, которого вот-вот того и гляди убьют на войне, где мы терпим буквально сокрушительное поражение! Таким образом, очень скоро солдаты не просто стали убивать своих командиров, но переходили на сторону народу и вместе с рабочими, рука об руку, сражались против царской власти. Особенно надлежит отметить солдата Кирпичникова – я непременно Вас с ним познакомлю. Он первый убил своего командира и целый взвод привел на сторону восставших. Но впрочем есть и много других…
– Вы сказали, что были членом Государственной Думы на тот момент.
– Именно так, от Трудовой партии.
– И какова же была реакция представительного органа на происходящие в городе беспорядки?
– Ну почему Вы говорите с таким скепсисом – беспорядки… Это были вовсе не беспорядки, а организованное выступление рабочего класса против невежественной политики царской клики. Но это – терминология. А впрочем, Вы правы – реакция Думы на происходящее была ожесточенной. И главное в той части, в которой это касалось многочисленных расстрелов рабочих и мирного населения. Мы не могли и не желали спокойно смотреть на то, как повторяются события 1905 года, как отстаивающих свои права людей, которые просто хотят быть услышанными, убивают. Мы заявили царю протест, в ответ на что он объявил о роспуске Думы. И, быть может, мы бы и подчинились этому указу, и сейчас я бы с Вами не разговаривал, если бы на тот момент толпа протестующих не заблокировала нас в Таврическом дворце – мы попросту не могли покинуть рабочих мест, мы оставались запертыми там. И в этот момент нам в голову пришло идеальное решение – мы образовали Временный чрезвычайный комитет по организации сношений с населением и учреждениями. Тем самым была решена главная проблема – ликвидирован, снят барьер между восставшими и властью. Власть в нашем лице не просто пошла им навстречу, она возглавила движение и объявила себя главной сторонницей всех происходящих событий и явлений. Мы громогласно, во всеуслышание, никого не опасаясь, заявили о своем намерении отстаивать права восставших, ведь формально мы находились на таком же бесправном положении, как и они – царь объявил нас вне закона. Услышав об этом, восставшие послали к нам своих гонцов. Мы немедленно приступили к формированию съезда рабочих и солдатских депутатов – в конце концов, чтобы избежать повторения пройденного, нам надлежало услышать требования бастующих непосредственно, так сказать, из первых уст. И мы их услышали. И целиком приняли. Эти требования были соединены и задекларированы в едином документе – Манифесте, где содержалось условие предоставления 8-часового рабочего дня, прекращения империалистической войны, конфискации помещичьих земель. А главное – создание революционного правительства и введения республики!
– И царская власть все еще смотрела на происходящее сквозь пальцы? Из Могилева?
– И да и нет. Она не могла ничего сделать – Хабалов и Кутепов объединили под своим началом с тысячу человек и попытались было воспрепятствовать восставшим, но это было уже не восстание. Когда бунтовщики образуют органы, вступают в сношения с властью, избирают депутатов и открыто формулируют свои требования, в реализации которых им никто не смеет воспрепятствовать – это уже согласно теории государства и права называется революцией. Численность восставших была столь велика, что очень скоро мы эту тысячку смели как карточный домик! Этим временем царское правительство окончательно расписалось в собственном бессилии – они отправили в отставку министра внутренних дел и сложили с себя полномочия, передав царю их мысль образовать «ответственное министерство» во главе с нашими верными товарищами, депутатами Госдумы Родзянко или Львовым, которые должны будут одинаково нести ответственность перед Думой и перед народом. Царь на тот момент, конечно, уже все понял, но сделать ничего не мог. Он и вверенные ему части чуть ли не со всей страны готовили масштабную гражданскую войну против столицы, против всего ее населения, вышедшего из-под контроля, но стоило этим частям подойти к верным нам войскам – как они либо братались либо просто переходили на нашу сторону. Кто за страх, кто – за совесть. Так или иначе, уже неважно. Главное, что было так. 28 февраля мы сообщили всем царским уполномоченным и органам, что ввиду сложения с себя полномочий Правительством, власть переходит к нашему комитету. Во главе него стал князь Львов – порядочнейший и умнейший человек, он сейчас возглавляет Правительство. Однако, мы не могли игнорировать здесь солдат и рабочих – и их представителей мы тоже должны были включить в состав правительства. Для этой цели вскоре мы предложили им делегировать нам своих главных депутатов – избранников. Вскоре мы заблокировали императрицу в Царском Селе, а поезд самого царя – в Бологом. А уже на следующий день, 1 марта, получили признание в качестве единственного официального органа власти от Великобритании и Франции. Также из достижений того времени было то обстоятельство, что вместе с эсерами, меньшевиками, представителями рабочих и солдатских депутатов мы вместе пришли к соглашению, что формируемое Временное правительство объявит политическую амнистию, обеспечит демократические свободы всем гражданам, отменит сословные, вероисповедные и национальные ограничения, заменит полицию народной милицией, подчинённой органам местного самоуправления, начнёт подготовку к выборам в Учредительное собрание и в органы местного самоуправления на основе всеобщего, равного, прямого и тайного голосования, не будет разоружать либо выводить из Петрограда воинские части, принимавшие участие в революционном движении. Петросовет, в свою очередь, обязывался осудить разного рода бесч