ательны, им от тебя практически ничего не надобно.
– По мне и Ваша религия, и вся эта белиберда вятская – все одно. Бога нет, и все тут.
Отец Тихон улыбнулся в бороду и опустил глаза.
– Переубеждать тебя сейчас дело пустое, да и не проповедник я. А вот только не бывает ли тебе одиноко?
– Одиноко? – язвительно усмехнулся Бубецкой. – Знаете ли Вы что об одиночестве? Тридцать лет в одиночной камере – это не то, о чем Вы спрашиваете часом?
– Совсем не то. Одиноко бывает и в толпе людей, а одному бывает хорошо и полно…
«Полно… – подумал Бубецкой. – Какое точное слово… Полно, и как я сам раньше до него не додумался… Ведь как много в него вложено, как много в нем действительного, а не риторического смысла. Полно – это когда голосу твоему и идеям твоим ответ есть, когда знаешь, за что борешься, что будет завтра, к чему все идет… А ведь он прав… Смотри-ка, пальцем в небо попал…»
– Что же тогда, по-Вашему, одиночество?
– Одиночество – это когда кричишь в пустоту. Тебя не слышат, и не потому, что не хотят понимать или принимать твоих идей – думаю, Джордано Бруно или Галилею одиноко уж никак не было. Не слышат потому, что все вокруг говорят то же самое. Ты становишься частью общества, толпы, растворяешься в ней, теряешь самое свое я, самую неповторимую единицу, что живет в душе и теле твоих. Еще вчера ты один на один с этим обществом сражался, а сегодня стал такой же органичной его частью, как скажем… Победоносцев или Лорис-Меликов в 1887 году. И чем тогда ты от них отличаешься? И вот тут-то тебе и становится одиноко, потому что нарушен твой привычный уклад. Осознавая порочность идеалов общества и общества людей как такового, ты в страшном сне не мог себе представить, что однажды в него впишешься. И именно поскольку ты понимаешь, что нельзя становиться частью системы – ты не безнадежен…
– И что же делать в таких случаях?
– Внутрь себя гляди, а не по сторонам. По сторонам ужас всегда был, есть и будет – всякое общество порочно. Порочно общество, подвергшее анафеме Льва Толстого. Порочно общество, повесившее декабристов, хоть на то и на другое согласие чиновников нашей церкви было получено. А вот только бог-то он не в церкви. Бог внутри тебя. И, если ты смотришь туда и видишь там хоть что-то, что спасает от одиночества – значит, не отвернулся Он от тебя, не оставил на тернистом пути.
– А что бывает, если все-таки оставит?
– А вот тогда человек как труп, только сердце бьется.
– Знаете, у меня уже тридцать лет такое ощущение.
– Нет.
– Что – нет?
– Нету у тебя такого ощущения. Иначе бы не пришел сюда сегодня. Бог человека до последнего не оставляет, до самой крайней точки. Когда оставит – только об одном и станешь думать, что о смерти. А пока ноги еще сюда принесли – поверь, не все потеряно…
Уходил Бубецкой из церкви с противоречивым чувством внутри. С одной стороны, он хотел поговорить со священником об одном, но совершенно забыл этот предмет, да и возвращаться к нему особого желания не было – настолько пустяковой сейчас казалась изначально планируемая тема. С другой, он встретил кого-то явно умнее себя. И пусть в политическом или правовом плане этот убогий поп, конечно, ему уступал, но в житейском отношении Бубецкому почему-то… стало легче после этого разговора. Он не ожидал такого эффекта, как атеист старался гнать его от себя, но факт оставался фактом. Придя на станцию, он заперся в кабинете, лег на сундук и проспал до самого завтрашнего утра – усталость и обилие впечатлений последних дней дали о себе знать. Телеграммы в Петроград были отправлены, и теперь ему только и оставалось, что сидеть в этой глуши и ждать дальнейших указаний от руководства. Анисим с какими-то солдатами пил в соседней Чулье, Урлов уехал в уезд, и потому, если не беседа со священником, Иваном Андреевичем непременно овладела бы такая тоска, что та самая мысль, от которой предостерегал отец Тихон, непременно закралась бы ему в голову.
Назавтра утром его разбудил Папахин. Еле живой, он, потрясая газетой, ввалился на станцию и отправился прямиком к Бубецкому.
– Вашбродь! Вашбродь! Ты прочти, в газетах тебя пропечатали!
Спросонья Бубецкой еще плохо понимал, о чем тот толкует, но очень скоро неутешительные «Известия» возвратили его в чувства.
На первой полосе красовалось официальное сообщение от Министерства юстиции.
«Сообщаем читателям, что комиссаром Временного правительства России И.А. Бубецким проведено официальное расследование убийства крестьянина Зернова Ефима, произошедшее в дер. Старый Мултан Малмыжского уезда Вятской губернии. Изначально поступившие сведения о ритуальном жертвоприношении не подтвердились. По сообщениям комиссара, действительной причиной убийства явилось земельное разногласие. Так, коренным жителям деревни в результате черного самостийного передела земли досталось больше, чем приезжим, через что последние решили восстановить справедливость и выжить коренных с исконно принадлежащих им земель. С целью компрометации последних было задумано внушить местным жителям, что они являются язычниками и осуществляют ритуальные жертвоприношения. Для этого и были инсценировано данное убийство, в действительно являющееся бытовым и тщательно спланированным. В настоящее время виновники арестованы и ожидают суда под надзором комиссара. Министр юстиции А.Ф. КЕРЕНСКИЙ».
Но уже далее, на третьей странице была размещена огромная статья-ответ, повергшая Бубецкого в шок. Статья называлась «Первые жертвы «демократии»». Она гласила:
«Министерством юстиции опубликован отчет о расследовании так называемого «Мултанского дела», на протяжении последних недель широко освещавшегося в прессе. На смену официальной версии о ритуальном жертвоприношении пришла новая, более похожая на правду – убийство стало результатом черного передела. Одни крестьяне, не имея на руках никакого декрета, никакого официального властного распоряжения, отбирают земли у помещиков. Что должна делать власть? Как минимум, пресечь эти действия. Но она этого не делает, памятуя свои несбыточные обещания, данные советам при избрании правительства, и опасаясь быть тем самым скомпрометированной в их, советов, глазах. Таким образом, власть допускает этот передел. В процессе передела одни крестьяне по ряду причин – исторических, социальных, да и просто учитывая силовое превосходство – земли получают больше, чем другие. Причем, в абсолютно неравном соотношении – не просто больше, а всю отнятую землю забирают себе. Таким образом, вторая группа – аныки – остаются совершенно без средств к существованию. Как уже говорилось, у коренных, вотяков, силы больше, да и оружие имеется – спасибо опять-таки новой власти, – а потому доказывать правоту у аныков нет никакой возможности. Что им остается делать? Правильно, следуя косной, но веками укоренившейся в головах крестьянской логике, попытаться восстановить справедливость и отобрать землю у вотяков хитростью. Для этого они решают пустить по деревням слух о том, что вотяки – язычники, давно замеченные в поклонении идолам да истуканам – совершают ритуальные убийства. И они инсценируют таковое. С одной-единственной целью – навести ужас на местных жителей. И им практически это удается, если бы не приезд, без сомнения, образованнейшего и проницательнейшего Ивана Бубецкого – человека старой, дореформенной закалки, а потому имеющего представления об уголовном следствии, который и ставит точку в этом сложном деле. Только точка ли это? Сдается нам, что нет, только лишь запятая. А все потому, что люди, которых сейчас правительство называет преступниками – на самом деле жертвы. Жертвы властного произвола, не по своей воле, но по служебному принуждению творимого сейчас Бубецким.
Вспомним, что обещало правительство советам? Конфискацию помещичьих земель. Почему до сих пор не сделало? Потому что помещик, как ни крути, в это сложное для страны время является главным плательщиком налогов, и тем самым это же правительство обеспечивает. Но с другой стороны совсем похоронить это аграрное обещание у власти тоже нет никакой возможности – значит, разорвать отношения с советами и дружно уйти в отставку. А этого смерть, как не хочется. Вот и остается придерживаться «политики невмешательства» – самой ужасной из всех политик, какие только ни на есть. Самой отвратительной и мерзкой, потому что именно она, в конечном счете, приводит к таким человеческим жертвам и социальному взрыву. Кто сейчас на скамье подсудимых? Жертва. Почему одним положено все, а другим ничего? Добровольно ли, из хулиганских побуждений или из корысти пошел он на убийство или от невозможности поступить иначе?..
В 1878 году суд под нашим председательством оправдал Веру Засулич. Так случилось потому, что присяжные впервые задумались о том, какие истинные мотивы двигают человеком, когда он совершает преступление. Сейчас ситуация повторяется с зеркальной точностью. Разница только в том, что если правительство осудит этого несчастного, то его никак нельзя будет отличить от правительства времен Александра III. Так зачем тогда было свергать царя?»
Самое страшное было подпись под статьей – «А.Ф. Кони, юрист, член Госсовета, В.Г. Короленко, писатель». Отложив газету, Иван Андреевич долго еще не мог прийти в себя.
Как, как мог Кони такое написать? Это же его учитель, его пример, его образец для подражания – и так подвергнуть критике его расследование?! Личная обида взыграла внутри Ивана Андреевича, подавив его здравое мышление и отношение к революционным идеалам. Она перехватывала дыхание. Он вспомнил, как Жуковский преподнес Пушкину когда-то свой портрет с подписью «Победителю – ученику от побежденного учителя». Что же теперь? Учитель не просто победил его, но вытер об него ноги, растоптал – причем, не приватно, а в печати, на всю страну. Как же найти этому оправдание?..
Бубецкой молчал и обдумывал прочитанное с час. Анисим сидел рядом, в углу комнаты, и боялся сказать слово – казалось, он даже протрезвел. Однако, по прошествии часа Иван Андреевич начал замечать, как к нему возвращается сознание. Он еще раз прочел статью и обратил внимание, что, помимо Кони, ее подписал еще Короленко – видный общественник, писатель, человек действительно широкой души и великого ума. Не могут двое таких мастодонтов, интеллектуалов, да к тому же борцов, которые в принципе н когда ничего не боялись и познали опалу при самых жестоких и тупоумных царях последнего времени, ошибаться и заблуждаться одновременно и по одному и тому же вопросу. Этого просто не может быть!