Взяв напрокат красивый фрак, как в прежние времена, к половине восьмого Бубецкой явился в фойе Мариинки. Правда, по дороге довелось порядком выпачкаться- изловить извозчика в теперешних политических обстоятельствах было делом мудреным. Однако, что за напасть – стоит ли минутная неприятность того ощущения, которое подарит представление?!
И хоть в театре скверно топили – да чего там, практически не топили совсем, – а все же актеры играли самозабвенно, и представление удалось на славу… Правда, в течение всего первого акта Ивана Андреевича преследовало ощущение, что за ним кто-то наблюдает. И он уже погрузился в фантазии, лелея надежду на встречу с чудом оказавшейся в живых любимой – так сильно подчас грезы искусства способны овладеть умом человека, как объявили антракт.
Буфет не работал – проблемы с продовольствием не обошли, как видно, и Мельпомену. Однако, в фойе его ждала удивительная встреча.
Невысокая, огненно рыжая дама, выглядящая еще достаточно молодо, но уже достаточно статная и, по всему видно, знавшая себе цену, подошла к нему сзади и окликнула.
– Вы ведь Бубецкой? – робко спросила она.
– Да, сударыня. Мы знакомы?
– Разве что заочно… Вы-то наверняка меня не помните, мы если и встречались, то однажды. Если помните, наша общая знакомая…
– Знакомая?
– Лизавета Светлицкая. Лизонька…
Жаром обдало Бубецкого упоминание любимого имени. Щеки его раскраснелись, кровь ударила в голову.
– Лизонька? Вы знали Лизоньку?
– Мы учились вместе. Я Варвара, Варвара Филонова. Правда теперь я по паспорту Филонова – Ростоцкая, но Вы можете запомнить лишь девичью часть фамилии…
– Как же, Варя! Неужели это Вы?!
– Она самая. Не смотрите только, что постарела – события последних дней ускоряют наши годы, знаете ли.
– Отнюдь. Вы ничуть не изменились.
– Ну полноте, – она улыбнулась в веер и тут Бубецкому выпала возможность внимательно рассмотреть ее. Она казалась ему точной копией погибшей ласточки его – хотя внешних сходств у них практически не было. Опять эмоции – явившееся внезапно воспоминание из прошлого пробудило в нем самые горячие эмоции и чувства, не поддающиеся контролю. Он непроизвольно заулыбался.
– А я знаете смотрю на Вас и не пойму, Вы ли это…
– Неудивительно ведь мы не виделись 30 лет…
– Ах, не говорите мне о времени, меня это так тяготит…
– Уверяю Вас, сие беспочвенно. Оно обошло Вас стороной, честное слово!
– Льстец. Вас, должно быть, освободили по амнистии? Чем Вы сейчас занимаетесь?
– Да так, знаете ли… Служу комиссаром по особым поручениям при Временном правительстве.
– О, да Вы теперь в фаворе. Что ж, неудивительно, учитывая, что Ваши друзья ныне у власти.
– О, нет, – иронически вздохнул Иван Андреевич. – Это не мои друзья. Мои друзья… Иных уж нет, а те далече… Меж тем, антракт кончается. Что Вы делаете вечером? Может, съездим в ресторан, нам так много надо рассказать друг другу… Вернее, Вам. Вернее, мне спросить у Вас. О ней… Как она жила без меня…
– В ресторан? Так ведь теперь это большая редкость. Да и обстановка там отвратительная. Поедемте лучше ко мне. У меня большая квартира на Фонтанке.
– Что ж, с превеликим удовольствием.
Бубецкой поцеловал ей руку и сжал ее так сильно, что ей это даже доставило дискомфорт. Прозвенел звонок. Впрочем, на второй акт Бубецкой уже не смотрел – все это время, пока Арбенин пытался уличить в неверности свою жену, он только и делал, что придумывал сам себе, что безумно любит эту странную даму – призрак из далекого прошлого, принесший с собой в общем-то безрадостные, но воспоминания – других у него не было.
Через пару часов они сидели за бутылкой вина в большой Вариной квартире. Бубецкой с замиранием сердца внимал ее рассказу и практически не притрагивался к изобилию ее роскошного стола.
– Она очень страдала… Да что об этом говорить, Вы и сами это понимаете. Но обстановка дома была еще более нетерпимой, чем в гимназии и среди подруг – если отец хоть как-то старался ее поддержать, то мать словно бы жаждала ее смерти. Она винила и корила ее во всех смертных грехах, и хоть Лиза не подавала виду, что слова матери ее хоть сколько-нибудь заботят, а все же отнять этого из жизни было нельзя. Все это сыграло свою роль. За неделю после Вашего ареста она сильно состарилась – девушка 17 лет не может так выглядеть. Она стала какой-то непривычно серьезной, лицо ее помрачнело – не побелело, а именно помрачнело, она стала взрослой в мгновение ока… Перестала общаться с подругами, с внешним миром, замкнулась в себе. А последние несколько дней, перед визитом к императору, и вовсе перестала разговаривать. Мы подумали, что она онемела. Только беседа с Александром немного заставила ее приободриться и взять себя в руки… Впрочем, она же и стала причиной гибели… Выйдя с высочайшей аудиенции, Лиза бросилась в Неву. Тело всплыло на следующий день – его прибило к берегу на Выборгской стороне. Убитый горем отец прожил совсем недолго. А мать только, казалось, избавилась от непомерного груза. Что ж, jedem das zeine…
– Да, ты права, каждому свое, – пробормотал Бубецкой. На нем не было лица. Посидев неподвижно секунду после окончания Вариного рассказа, он закачался и наконец, уронив голову в ладони, тяжело и в голос заплакал.
– Полноте, полноте, князь… Потерянного не воротишь, что теперь об этом…
– Я понимаю, но… она была единственным родным мне человеком. Знаешь, о чем я жалею? Что нам было отпущено так мало времени. Что я где-то стеснялся показать свои чувства, где-то по глупости, а где-то из-за недальновидности не сказал ей всего, что должен был сказать. Не сделал всего, что должен был сделать. И я молю Бога, чтобы она, когда умирала, знала, что любил я ее больше всего на свете – больше солнца, больше неба над головой, больше жизни своей никчемной – а она никчемна, как показывают события последних дней.
Варвара посмотрела ему прямо в глаза и тихо, вполголоса, сказала:
– Она знала.
– Почему ты так уверена?
– Потому что безответная любовь – это ерунда. Она, как правило, не жизнеспособна и не подталкивает людей на такие поступки, который ради Вас совершила Лиза. Когда человек самоотверженно бросается в пасть тигра, готового разорвать любимого, он знает – его поступок будет оценен. И ничья оценка не заботит, кроме как оценка любимого. Того, ради которого можно и жизнь отдать. А значит, настоящая любовь всегда взаимна. Помните это и верьте в это всегда. Закрадись в ее голову сомнения в Ваших чувствах – она превозмогла бы боль, и жила бы дальше. Пусть, мучаясь, но жила бы. А оно видите как, все вышло…
Иван пристально вгляделся в собеседницу. Ее слова казались ему откровением, самым правильным и дельным из всего, что он слышал за все свои пятьдесят лет. Их руки непроизвольно сомкнулись. Он еще не знал, что именно увидела в нем она и чего сейчас хочет, но слышал он явно то, что жаждал, горячо жаждал услышать, приникал к ее словам как к источнику – и потому желания расставаться с ней у него не будет еще долго…
Они проснулись около четырех утра – было еще темно. Хотя, вроде бы, они не спали – просто синхронно выпали из той эйфории, в которой оказались накануне вечером.
– Теперь, я так понимаю, мы можем перейти на ты? – шутливо спросила Варвара, лежа у него на груди.
– Ну разумеется, – улыбнулся он. – Я вообще не понимаю, к чему эти наигранные приличия.
– Что ты теперь намерен делать?
– Тот же вопрос я хотел задать тебе.
– Еще не знаю. Мужа моего убили солдаты во время революции, оставленное им состояние медленно, но верно подходит к концу.
– Переходи к нам на службу.
– Шутишь? Что я буду делать? Я отродясь ничего не делала, да и не умею толком.
– Это ты шутишь. Сейчас никто ничего не делает, все только разглагольствуют о том, как обустроить жизнь в России. А ты будешь это делать вполне официально – состоя при правительстве, а точнее при комиссаре.
– В качестве кого? Содержанки?
– Оставь эти понятия прошлой жизни. Теперь это называется уполномоченный. Хотя суть та же самая, – оба расхохотались.
– И каково же будет мое первое поручение?
– Завтра… а вернее, уже сегодня, мы с порученцем отправляемся в Бердичев, в штаб Юго-Западного фронта, чтобы постараться как-то урегулировать ситуацию с хохлами. Поедешь со мной?
– Фронт? Как романтично, давно мечтала там побывать… А что, почему бы и нет? С тобой там будет все же безопаснее, чем здесь, где в любой момент какой-нибудь пьяный солдат проломит мне голову так же, как намедни моему супругу.
– Вот и правильно. Собирайся, поезд вечером.
– Как, прямо сейчас собираться?
– А что такое?
– Я думала, Иван Андреевич, мы с Вами произведем еще пару манипуляций аналогичных ранее сделанным…
– Нет, ну если тебе понравилось, – робко опустил взгляд Бубецкой.
– Не то слово! Как я вижу, воздержание пошло тебе на пользу!
– Ах ты, бесстыдница! – обнимая и целуя Варвару, рассмеялся Бубецкой.
Дорога хоть и заняла пару дней, а все же прошла быстрее и веселее, чем давешнее путешествие в Вятку с Анисимом. Что ни говори, а общество красивой женщины для мужчины все одно, что сахар в горьком кофе – пьется быстрее и веселее. Весна все активнее вступала в свои права особенно здесь, на юге, куда они прибыли к обеду 20 марта.
На перроне их встречала делегация военных. Такую картину Бубецкой видел впервые со времен заточения и она очень диссонировала с разнузданными пейзажами Петрограда – вытянувшись во фрунт, на чисто убранном вокзале стояло человек 10 военных, облаченных по всей форме, с сияющими золотыми погонами, украшенных аксельбантами и орденами. Создавалось такое впечатление, будто здесь революции не было, и слыхом о ней никто не слыхивал. Поначалу это несколько насторожило Бубецкого – все-таки он послан сюда революцией, ей уполномочен и действует от ее имени; так нормально ли то, что сейчас все эти, как говорит Анисим, «золотопогонники» станут отдавать ему честь? Не таят ли они в глубине души ненависть к нему? Стоило же им троим сойти на перрон, как опасения Бубецкого рассеялись – здесь веяло в воздухе порядком, режимом и правильностью. Здесь не было тех ужасов, о которых говорили Анисим и Гучков, не было солдатских комитетов, и все это не могло не радовать Бубецкого как истинного патриота России. Разумеется, Анисима отличала обратная реакция – он был хмур и вообще чувствовал себя не в своей тарелке.