– Здравия желаю, господин комиссар, – выделившись из толпы, произнес невысокий седовласый человек с роскошными усами в форме генерала. – От лица командования и бойцов фронта приветствую Вас в славном городе Бердичеве. Обещаю поддержку и содействие. Позвольте рекомендоваться – командующий фронтом генерал Брусилов.
Бубецкой опешил. Он много читал об этом человеке в газетах, сидя в тюрьме, вообще был о нем порядочно наслышан, в его сознании рисовался образ героя войны, и вот – он не просто стоит рядом, а даже подчиняется ему. Как знать, пронеслось в голове у Ивана Андреевича, может я и впрямь все усугубляю? Может революция и впрямь была необходима как воздух и принесла с собой положительные преобразования? А ведь чтобы их отыскать нужно время… Меж тем, не следовало показывать робость. Распрямив плечи, Бубецкой пожал руку генералу с участливым лицом.
– Бубецкой, комиссар. Позвольте представить, мои уполномоченные – Варвара Алексеевна Филонова и Анисим Прохорович Папахин.
Генерал протянул руку Анисиму, чем и его ввел в немалое удивление, поцеловал тыльную сторону ладони Варвары. Обстановка как будто начинала разряжаться. На горизонте выглянуло солнце и резкими своими лучами припекло так, что всем присутствующим стало даже немного жарко – то ли от непривычной мизансцены, а то ли от пришедшей весны. Не было придумано ничего лучше, как развеять жару променадом в авто с откидным верхом по городу Бердичеву, где путники должны были расположиться и отдохнуть.
Бросив вещи в неплохо – для революционных времен – благоустроенной гостинице и отказавшись от отдыха, комиссар и его спутники в сопровождении Брусилова отправились прямиком в ставку – она располагалась там, где проходила линия фронта, в сорока километрах от Бердичева, за рекой, в ущелье между холмами.
Как и на перроне, все здесь напоминало старые времена, разгар войны – кругом царил патриархальный порядок. Были разбиты опрятные походные биваки, солдаты отдыхали, играли в карты, но никто не позволял себе панибратства и при появлении комиссара или офицера вскакивали с мест, застегивались наглухо и отдавали честь. Снова Бубецкой поймал себя на мысли о том, что это и есть правильно, в армии так и быть должно, и если бы всюду было так, как здесь, то и исход войны, и взгляд народа на нее разительно отличался бы от навязанного советами Временному правительству. И снова ему показалось, что здесь будто и не было революции. Он подумал: «А ведь действительная революция не может быть кровавой. Революция 1789 года во Франции началась без единого выстрела, а обилие крови потом только погубило ее. Революция сначала в головах, а уж после – в ружьях и штыках».
– У нас, знаете ли, еще до сих пор не расформировано полевое управление – оно было учреждено в июле 1915 года приказом Главковерха для организации на нашем фронте путей сообщения, и по сию пору дороги у нас лучше, чем где бы то ни было. Ни на одном фронте такого больше не было. Немец нынче подошел вплотную к линии, так что в целях защиты рубежей нам надлежит готовиться сейчас к наступлению…
Бубецкой встал как вкопанный.
– Вы с ума сошли? Гучков знает?
– Конечно.
– Почему же он мне ничего не сказал?
– Потому что дорожит креслом, не иначе. Здесь не Петроград, Вы и сами знаете, насколько там непопулярны идеи продолжения войны.
– Логично.
– Потому Вас и прислали сюда, что и Вы наверняка эту идею разделяете.
Бубецкой улыбнулся:
– От Вас сложно что-либо скрыть.
– Патриот патриота издалека видит.
– А что же, солдатских комитетов у вас тут вовсе нет?
– Были, но упразднены самими же солдатами. Здесь, как видите, у нас устои патриархальные, но деликатные и добрые, и всех они устраивают, си солдат в том числе.
– А со снабжением как?
– Тьфу-тьфу, местное население помогает, только тем и держимся… На сегодняшний день у нас 10 армий, включая Особую, Дунайскую и Чехословацкий отдельный стрелковый корпус. Доля украинских солдат занимает значительное место.
– Да, министр посвящал меня в это… И в этой связи у меня к Вам вопрос, Алексей Алексеевич. Не кажется ли Вам, что рост сепаратизма и национализма внутри украинских частей уж слишком велик? Не чревато ли это последствиями в виде отхода от России и создании на территории Украины анклава Запада?
– О последнем и говорить не хочу – Вы глубоко заблуждаетесь. Украинцы есть патриоты России куда большие, чем сами русские. Согласен, что слишком уж мы им сейчас воли дали – но чего не сделаешь ради победы. А уж после нее разберемся…
Бубецкой и Брусилов шли вдоль длинной ветки железнодорожных путей и рассматривали солдатский быт, так умиляющий взор после всего этого бардака с солдатскими комитетами и казнями командиров, которыми совсем недавно так похвалялся Папахин, когда к ним подбежал адъютант генерала и доложил:
– Господин генерал, снабжение прибыло.
– А вот как раз кстати, – повернувшись к Бубецкому, радостно потирая руки сказал Брусилов. – Сейчас я Вас кое с кем и познакомлю.
Они интенсивно зашагали вдоль той же ветки вслед за адъютантом. По дороге командующий говорил комиссару:
– Это снабжение из Киева. То самое, о котором я говорил. А привезли его два замечательных человека.
Вскоре перед ними оказались двое – невысокий блондин в военной форме и высокий статный священник, облаченный в католическую рясу.
– Разрешите представить Вам. Симон Петлюра, – кивнул он на военного, – командир всего украинского движения на фронте. А это – отец Андрей Шептицкий, глава всеукраинской униатской церкви. – При виде священника Бубецкой вскинул брови. – Да, да, не удивляйтесь, священник на фронте такая же неотъемлемая деталь как пушка, заявляю Вам это как кадровый военный. Без веры солдату в бой идти никак нельзя… Ну да господа, сейчас тут будет столпотворение и как бы нас с Вами не замяли, так что прошу ко мне в кабинет.
– Если позволите, – скромно сказал священник, – я присоединюсь позже, мне нужно переговорить с солдатами.
– Непременно, будем ждать Вас, святой отец…
В кабинете Брусилова Бубецкому наконец представилась возможность изложить опасения Керенского и всего правительства главному зачинщику тех волнений, ради которых его сюда и прислали сейчас.
– Изволите ли видеть, – не поднимая глаз, начал Бубецкой, – в Петрограде члены Правительства выражают серьезные опасения по поводу роста националистических движений внутри частей, базирующихся в Малороссии…
– На Украине, – поправил его Петлюра.
– Разумеется, извините. А сами понимаете, отсоединение территорий в такой сложной внешнеполитической обстановке для России чревато огромными потерями…
– Во-первых, чем же она сложна? Что мешает заключить с немцами мир и тем самым окончательно исполнить все принятые на себя перед советами обязательства?
– Положение врага. Пока окончательно условия мирного договора не согласованы, от него можно ждать всего, чего угодно, и Вы как военачальник знаете это не хуже меня. Это раз. А второе – Россия в сложной ситуации. Преждевременный мир может сделать ее объектом для интервенции, как это уже было в 17 веке. Одним словом, за пять минут этот вопрос не решить – он нуждается в тщательной и серьезной проработке и, поверьте, министерство Гучкова занимается ею.
– Хорошо, – кивнул головой Петлюра. Хоть Бубецкой и приготовился к длительной дискуссии с военным, негативно воспринимающим прогрессивные веяния времени, собеседник постепенно разрушал его представления. – Тогда, отвечая на опасения правительства относительно раскола территории, позвольте привести несколько фактов. Первый. О полном отсоединении никто не говорит, мы пока просим автономии. Просим ее на подконтрольных началах. Одним словом, народу надо бросить кость. Он грезит автономией уже лет двадцать. Если ему эту автономию не дать, не предоставить ограниченный и контролируемый объем суверенной власти, не исключено, что власть эту – против закона и приличий – он возьмет сам, и больше, чем ему положено. И второй. Что ж по-вашему, лучше в такой, как Вы сами изволили выразиться, сложной обстановке насильно удерживать то, что тебе не принадлежит, пытаясь пустить пыль в глаза живущему здесь народу и ожидая для себя самих самого плачевного исхода в любой момент времени? Поймите, Иван Андреевич, то, что исторически тебе не принадлежит – никогда не станет твоим, сколь угодно вешай на него свой ярлык. История возьмет свое, рано или поздно, но она расставит по своим местам то, что человек разбросал своей злою волей по своему усмотрению по абсолютно несвойственному положению. Это истина. Сколько веревочке ни виться, а конец будет. Неужели Вы этого не понимаете? Вы – разумный человек?
– Понимаю.
– Вот. И потому также должны понимать, что эта искусственная оттяжка в восстановлении исторической, географической, да какой угодно справедливости причиняет только страдания тем, кого обманывают и тем, кто обманывает – разумеется, до тех пор, пока он сам не начал верить себе. Это глобальная историческая трагедия, которая – хотим мы этого или нет – развернется так, как задумано Богом и заведено летами. Одно дело, что мы можем достичь этого малой кровью, мирными переговорами, взаимными уступками, и совсем другое – когда народ и история сделают это за нас, и тогда уж мы сами попадем в жернова той мельницы, которую некогда не пожелали остановить.
– Вы абсолютно правы, Симон, абсолютно правы. Но Вы кое о чем забыли. Есть такое старое выражение, «кому война, а кому – мать родна». Роллан уже давно все понял и в своих пацифистских статьях и книгах, за которые ему в прошлом году присуждена Нобелевская премия по литературе пишет о том, что война не есть следствие социальных противоречий, а есть лишь средство зарабатывания денег одними людьми на крови других. Вот Вам и весь сказ.
Петлюра задумался. По лицу его было видно глубокое сожаление об услышанном. И чем правдивее было это услышанное, чем тяжелее и горше было принимать его на веру.
– А тут с Вами не поспоришь, пан комиссар. Только я Вам тоже слова классика приведу. Помните, Тургенев говорил: «Один человек может умереть во имя великого народа. Но никогда великий народ не может умирать во имя одного человека».